Лучи солнца слепящими бликами отражались от хромированных деталей машин и мотороллеров на привокзальной площади, побуждали голубоватую дымку выхлопных газов плыть вверх от нагретой мостовой вдоль розовых фасадов зданий, высвечивали каждую мелкую деталь в огибавшем Карсона потоке туристов: поры на их коже, складки на их только что купленной спортивной одежде, чемоданы в их руках и фотоаппараты на шеях, их напряженные улыбки и разинутые в крике рты. По сути, Канны мало чем отличались от любого другого курортного городка в мире с их каждодневной суетой и мелкими разочарованиями, и Карсон еще раз пожалел, что не остался в более подходящей ему обстановке парижской квартиры с высоким потолком и длинноногой девчонкой под боком. Как он мог так сглупить с этой поездкой, поддавшись уговорам и настойчивым просьбам приятеля?
Но вот из толпы возникло счастливое лицо Кена, который с воплем «Карсон!» и растопыренными для объятий руками устремился к нему неуклюжей рысью толстого мальчишки-переростка.
— Такси ждет на стоянке, бери свой чемодан… Ох, ну и видок у тебя! Первым делом примешь душ и пропустишь стаканчик, о’кей? Как ты себя вообще чувствуешь?
Чуть погодя, когда машина вырулила на набережную Круазет, навстречу золотистой синеве моря и бодрящему дуновению бриза, Карсон, полулежа на мягком сиденье, начал приходить в себя. И как тут было не взбодриться при виде этих девчонок! Куда ни глянь, они мелькали в неимоверных количествах; и кроме того, приятно было вновь оказаться в компании старины Кена. Только сейчас Карсон с облегчением понял, что, останься он в Париже, все было бы только хуже. Что ни говори, он очень вовремя оттуда уехал.
Кен не умолкал ни на секунду. Пока Карсон принимал душ, он расхаживал перед дверью ванной, побрякивал монетами в кармане и разглагольствовал во все горло, перемежая слова смехом, как человек, на протяжении многих недель не слышавший собственного голоса. Дело в том, что Кену никогда не удавалось по-настоящему наслаждаться радостями жизни, если рядом с ним не было Карсона. Каждый из них считал второго своим лучшим другом, однако их дружба не была равноправной, и оба это знали. Во время учебы в Йеле Кен, скорее всего, оказался бы в положении никому не интересного одиночки, если бы не приобретенный им статус глуповатого, но верного спутника Карсона; и в Европе этот расклад оставался неизменным. За последние годы Карсон не раз задавался вопросом: что именно в Кене так отвращало людей? Может, его полнота и неуклюжесть, а также слишком явное и назойливое стремление понравиться окружающим? Но эти свойства сами по себе не были отталкивающими. Наиболее вероятным из объяснений Карсон считал следующее: когда Кен улыбался, поднимая верхнюю губу, под ней обнаруживалась маленькая, влажно подрагивающая складка — подобие второй губы на самой десне. Для многих людей такой дефект ротовой полости не создал бы проблем в общении — Карсон был в этом убежден, — однако в случае с Кеном Платтом именно это прежде всего запоминалось людям, хотя они могли назвать и более существенные причины для своей неприязни. Во всяком случае, сам Карсон в моменты раздражения каждый раз обращал внимание именно на эту деталь. Вот и сейчас, например, когда он выполнял привычные действия — вытирался после душа, расчесывал волосы, надевал чистую одежду, — широкая улыбка с двойной верхней губой надоедливо маячила перед глазами. Она была повсюду, перекрывая ему доступ к вешалке с полотенцами, нависая над его раскрытым чемоданом с кое-как уложенными вещами, возникая в зеркале, перед которым он повязывал галстук, и в конце концов Карсону пришлось крепко стиснуть челюсти, чтобы не разразиться воплем: «Хватит, Кен, закрой свою пасть!»
Но спустя еще несколько минут, когда оба расположились в успокоительной тенистой тишине бара на первом этаже отеля, все быстро пошло на лад. Бармен чистил лимон, аккуратными полосками снимая яркую кожуру, зажатую между его большим пальцем и лезвием ножа; и тонкий цитрусовый аромат, в сочетании с запахом джина над кубиками льда в бокале, способствовал возвращению их отношений в привычное русло. Два холодных мартини утопили остатки раздражения Карсона, а когда они покинули бар и зашагали по улице с намерением где-нибудь плотно закусить, он уже в полной мере испытывал прежние дружеские чувства к Кену, в свою очередь сиявшему от радости и восхищения. Правда, сейчас к этому примешивалась и печаль, ибо Кен вскоре должен был отправиться обратно в Штаты. Его отец в Денвере, еженедельно присылавший сыну саркастические письма на деловых бланках, давно уготовил ему место младшего компаньона в своей фирме, а поскольку Кен уже прослушал курс лекций в Сорбонне (что и было предлогом для поездки во Францию), у него больше не оставалось причин затягивать с отъездом. В этом плане — как и во всем другом — Карсон был счастливее Кена, располагая солидным состоянием и не имея никаких семейных связей; так что он мог сколько угодно путешествовать по Европе в свое удовольствие.
— Ты все еще белый, как простыня, — сказал он Кену за ресторанным столиком. — Так и не выбрался на пляж позагорать?
— Нет, почему же, — быстро ответил Кен, поднимая взгляд от своей тарелки. — Я был на пляже несколько раз. В последние дни не везло с погодой, только и всего.
Карсон угадал действительную причину: Кен стеснялся своего жирного тела. Но развивать эту тему он не стал.
— Кстати, — сказал он, — я привез все причиндалы Би-Би-Эм для твоего друга-пианиста.
— Это здорово! — воскликнул Кен с явным облегчением. — Я отведу тебя к нему, как только покончим с обедом, о’кей?
И, как бы спеша приблизить этот момент, он подцепил вилкой и запихнул в рот огромную порцию салата, а вслед за ней отправил почти весь кусок хлеба, остатком которого стал собирать с тарелки смесь масла и уксуса.
— Сид тебе понравится, — пробубнил он с набитым ртом. — Классный парень. Я от него просто в восторге.
С трудом проглотив пережеванное, он торопливо продолжил:
— Я к тому, что с его талантом он мог бы хоть завтра вернуться в Штаты и заработать кучу денег, но ему нравится жить здесь. Понятно, у него здесь подружка — очень милая француженка, которую он вряд ли сможет увезти с собой за океан, — но дело не только в этом. Его здесь хорошо принимают. Как музыканта и просто как человека. Никто не обращается к нему свысока, никто не навязывает репертуар, а больше ему ничего и не нужно. Только не подумай, будто он сам это мне рассказал — Сид не из тех, кто докучает людям болтовней о себе. Нет, просто это можно почувствовать, когда с ним общаешься. Его отношение к жизни проявляется в любой произнесенной им фразе.
Кен отправил в рот пропитавшийся подливой кусочек хлеба и начал его жевать с видом человека, весьма довольного собой.
— Я хочу сказать, что он — по-настоящему цельная личность. Такое встретишь не часто.
— Играет он и вправду здорово, — сказал Карсон, дотягиваясь до бутылки вина. — Судя по тому немногому, что я смог расслышать.
— Подожди, ты еще и не такое услышишь, когда он разойдется вовсю.
Им обоим было приятно сознавать, что честь данного открытия принадлежала Кену. До той поры лидером всегда был Карсон, который легко сходился с девчонками, умел к месту употребить недавно выученную французскую идиому и знал, как лучше всего провести каждый следующий час. Карсон ухитрялся находить в Париже такие укромные и колоритные местечки, где еще не ступала нога американского туриста; а когда Кен в подражание ему начал сам вести поиски, в них вдруг отпала нужда, ибо Карсон парадоксальным образом сделал окончательный выбор в пользу «Бара Гарри», объявив его самым колоритным из всех парижских мест. Впрочем, Кен никогда не тяготился ролью ведомого, лишь покачивая головой с благодарным удивлением, и вот сейчас он мог гордиться собой: не так-то просто обнаружить подлинный талант на задворках чужого провинциального города. Тем самым Кен продемонстрировал, что его зависимость от друга уже не является полной и безусловной, что можно было вменить в заслугу им обоим.
Заведение, где выступал Сид, было скорее дорогим баром, чем полноценным ночным клубом. Оно располагалось в уютном подвальчике с ковровым покрытием пола, в нескольких кварталах от моря. Час был еще ранний, и Сид в одиночестве сидел у барной стойки, прихлебывая из бокала.
— А, — произнес он, узнав Кена, — привет.
Это был элегантно одетый крепыш с очень темной кожей и широченной улыбкой, демонстрирующей крепкие белые зубы.
— Познакомься, Сид, это Карсон Уайлер. Вы с ним разок общались по телефону, помнишь?
— Да, конечно, — сказал Сид, пожимая руку Карсону. — Рад знакомству, Карсон. Что будете пить, джентльмены?
Заказав выпивку, они исполнили нехитрый ритуал: вставили значок ББМ в петлицу желтовато-коричневого габардинового пиджака Сида, с жужжанием потерли его плечо, а он, в свою очередь, с тем же звуком прикоснулся к их почти одинаковым летним пиджакам в мелкую полоску.
— Должен признать, в этом что-то есть, — сказал Сид, листая буклет клуба. — Мне это нравится.
Затем он сунул буклет в карман, осушил свой бокал и слез с высокого табурета.
— Извините, джентльмены, но сейчас мне надо работать.
— Еще маловато публики, — заметил Кен.
Сид пожал плечами:
— В таких местах я люблю играть, когда людей немного. При полном зале всегда найдется какой-нибудь болван, который начнет заказывать «В самом сердце Техаса» или еще какую-нибудь пошлятину в том же духе.
Кен рассмеялся, подмигнул Карсону, и оба повернулись на табуретах, чтобы понаблюдать за тем, как Сид проходит через зал и садится за рояль, установленный на низком помосте, в круге света от прожектора. Он пробежался пальцами по клавишам и взял несколько мимолетных аккордов, как ремесленник, любовно поглаживающий свои орудия труда, после чего всерьез приступил к делу. Сначала возник зажигательный ритм, сквозь который понемногу стала пробиваться и обрастать вариациями мелодия — «Baby, Won’t You Please Come Home»[18]