то мог бы с ним потягаться. Его сила выходила за пределы обыкновенных человеческих возможностей. Шесть лет скитаний — китайские провинции, Тибет, Индонезия — пошли Валерику на пользу. Его московский приблатненно-интеллигентный облик (модный телевизионный имидж) Бубона не обманывал. Всего один раз он видел Шустова перевоплощенным и повторения не жаждал. Посвященный первой ступени, тень ночи, ниндзя-убийца — вот кто такой Валерик на самом деле, все остальное — времяпрепровождение от скуки. Бубон не сомневался, что также, как водку, Валерик способен проглотить стакан синильной кислоты и не поморщиться.
Если бы он знал про Валерика все, что знает теперь, тогда, на теплоходе, возможно не побежал бы с такой собачьей готовностью на его манок, поостерегся бы. Но чего теперь вспоминать!
Валерик подмигнул.
— Давай еще по маленькой. Она пока спит.
— Кто она-то?
— Говорю же, малолетка… — Заново наполнил стакан, уселся в кресло, вольно раскинулся. — Тебя чего принесло в такую рань?
Спросил без любопытства, хотя не мог не понимать, что Бубон не стал бы беспокоить из-за пустяка. Малолетка, водка стакан за стаканом. Что с ним такое? Бубон уже ощутил привычный холодок в груди, но выбора не было. Тот, кто заглянул к нему ночью, был, пожалуй, не менее опасен, чем Валерик. Во всяком случае, оба умели проникать сквозь стены.
Бубон набрался духу.
— Приходил посланец от Шалвы, — ухнул он, как в омут. — Предлагает стрелку.
Метаморфоза, происшедшая в тот же миг с Валериком, поразила даже ко всему готового Бубона. Он отставил стакан, не притронувшись к нему, выпрямился, взгляд налился мраком, волосы пригладились. От похмельного, размякшего, расхристанного лежебоки не осталось и следа. Опытный воин, настороженный и грозный, обнаружился перед смятенным Бубоном.
— Ну-ка, ну-ка, — протянул он зловеще, — что за посланец? Какая стрелка? Давай все по буквам.
Бубон рассказал, как условились с Клавдием (с Клавдием?!). Пришел человек от Шалвы, крупная шишка в синдикате. Но не местный, не московский. Кажется, из сибирского филиала. Сказал, что хозяин ищет встречи, ему надоело воевать. Война обойдется дороже, чем мир. Шалва предлагает хорошие условия. А также готов заплатить компенсацию за то, что случилось три года назад.
— Как он на тебя вышел? — спросил Валерик — Региональщик этот?
— Сидел в хате, когда я ночью вернулся.
— Почему обратился к тебе, не ко мне?
Бубон почувствовал облегчение: покамест Валерик вел себя спокойно. Огонь в глазах потух.
— Он сказал, что ты обязательно спросишь об этом. Он побоялся напрямую. Не уверен в твоей реакции.
— Условия встречи тоже обсудили?
— Шалва предлагает Лосиноостровскую. Там есть заброшенный стадион. Место удобное, глухое. Засада невозможна, кругом пустыри. Но это с его слов. Сегодня-завтра можно съездить, посмотреть. Ориентировочно он предлагает стрелку на пятницу, на послезавтра.
— Почему такая спешка?
— Я тоже спросил. Якобы у Шалвы есть причины. Он сам тебе объяснит. Но это не все, Валера.
— Вижу, что не все. Говори.
Бубон закурил, по-прежнему пряча глаза, чтобы Валерик не угадал его маленькую хитрость. Хитрость заключалась в том, что он хотел жить.
— Гонец этот — матерый волчара. Как я понял, метит на место Шалвы. Не знаю, что ему светит и кто он там по семейному раскладу. Но важно не это. Он не доверяет хозяину. Вполне возможно, тот готовит ловушку. Но он сам, кто приходил, не желает в этом участвовать.
— В чем участвовать?
— Если это ловушка, он хочет остаться в стороне. Обещает предупредить в последний момент.
— Что значит — в последний момент?
— Прямо там, на стадионе.
— И как? Подмигнет? Свистнет?
— Он сделает так, что все сразу станет ясно.
Вот теперь Бубон почувствовал, что пора промочить горло. Рубикон перейден. Возврата нет. Валерик подождал, пока он выпьет. Сам к стакану не прикоснулся. На его смуглом лице установилось выражение, какое бывает у осла перед новыми воротами.
— Бубоша, ты хоть сам сознаешь, что нагородил?
— Не очень убедительно?
— Не то слово. Я про такие стрелки вообще никогда не слыхал. Фантастика. Испанская коррида. Тебе сколько посулили, Бубоша? Не продешевил?
От последнего вопроса водка чуть не хлынула обратно горлом из Бубона. Ему понадобилась вся выдержка московского хулигана, чтобы не выдать паники.
— Напрасно ты так, Валерик. Ты бы лучше… Знаешь, что он сказал, этот Клавдий? Я ведь тоже сперва засомневался, как-то все белыми нитками шито. И знаешь, что он сказал?
— Ну-ну?
— Он сказал: у меня ум короткий. Он сказал: Шустов согласится. Сукой буду, Валера, так и сказал. Передай, он согласится. Только передай — и все.
Шустов улыбнулся отрешенно. Поднялся, подошел к двери, заглянул в спальню. Сообщил заговорщицки:
— Спи-ит малолетка!
Потом надвинулся на бедного Бубона всей своей телесной и духовной мощью. Бубон смиренно подумал: «Вот ты и спекся, голубок». Но Валерик его не тронул.
— Твой Клавдий такой же региональщик, как ты француз. Но он прав, я согласен на стрелку. Вызови Борщака с парнями. Я пока душ приму. Едем в Лосинку…
Двухходовка примитивная и история отвратительная. В представлении Климова люди, занимающиеся наркобизнесом, были ничуть не лучше политиков, осуществляющих грандиозные социально-экономические эксперименты над своими согражданами. От тех и других одинаково смердило, чуткие ноздри не выдерживали этой вони. Возможно, физиологическое отвращение было главной причиной его бегства, хотя вряд ли кто-нибудь из бывших соратников поверил в это. Однажды, десятилетним мальчиком, Климов, возвращаясь из школы, заметил громадную крысу, которая выскочила из-за мусорного бака и куда-то понеслась по своим делам, но наткнулась на него и замерла в грациозной позе, пушистым горбиком прижавшись к земле и оскаля длинные, желтые зубы. Из ее ледяных бусинок-глаз высветились, обожгли Климова два смертоносных луча. Убедившись, что опасности нет никакой, крыса, будто чихнув, спокойно затрусила к дому, трепеща черным голым хвостиком, забавно перебирая лапками-колесиками. И благополучно нырнула в вентиляционный люк. Миша не испугался, но ощутил приступ тошноты, словно проглотил что-то скользкое, вроде вареной луковицы. Он запомнил это ощущение, которое впоследствии, много лет спустя наполнилось неким мировоззренческим смыслом. Оно возникало всякий раз, когда он встречал какого-нибудь человека-паханка, будь то уголовник, партийный босс, нефтяной магнат, банкир или гримасничающий на телеэкране харизматический властитель. У всех одинаково проглядывали из пасти длинные, жадные крысиные зубы, и они не передвигались, а стелились по земле, цепляясь за нее острыми стальными коготками. Не люди это были, нет, а посланные на землю истребители-мутанты, и, разумеется, перед ними стояла какая-то общая задача и цель, не совсем внятная Климову. Он допускал, что это могла быть вполне благородная задача, которую, допустим, выполняют весенние грозы, смывая с лица природы всю накопившуюся за зиму слизь и грязь, готовя почву для новых стремительных рождений. Вероятно, в видовом человеческом организме тоже время от времени накапливался избыток душевной гнили, которую следовало переработать в навоз, чтобы не даль скверне развиться до необратимых пределов, но сам он не желал участвовать в грандиозной санитарной расчистке-уборке, потому что его рвало.
Он надеялся в пятницу выполнить данное полковнику Попову обещание и вернуться обратно в лес. В сущности, он не жалел, что заглянул на минутку в Москву, потому что увидел собственными глазами, как сгустились, одурели от сумасшедшего жора крысиные стаи, и это означало, что скоро конец лютому набегу. Никакая большая работа не продолжается вечно. Крысы мало того, что повылазили на солнечный свет, что им неповадно и губительно, но еще и занялись междоусобной родовой разборкой. Наступил, безусловно, заключительный этап расчистки территории — грозная, ошеломительная акция самоуничтожения.
Полковника жалко. Мужик везучий, но не уберегся. Лежал вторые сутки под капельницей, не хотел уходить. Климову передали обстоятельства надета. Герасим Юрьевич проявил непростительное легкомыслие, хотя напоследок сражался отчаянно. Врачи полагали, что ему не выкарабкаться, но Климов знал: это не так. Он заскочил накануне в реанимацию, глянул с порога. Полковника не убили, его только ранили. К этому он привык. Ранение — всего лишь перекур для воина, смерть приравнивается к поражению, хотя тоже не всегда. С высокого лежака, опутанного проводами и трубками, до Климова донеслось ровное биение полковничьего сердца. Он уехал из больницы успокоенный.
Утром ему передали из «Вербы» любопытное сообщение. Несколько часов назад в подъезде одного из домов на улице Гиляровского был обнаружен труп юноши с признаками пыток. Труп доставили в морг 54-й больницы, упаковали до выяснения, но юноша вскоре сам по себе ожил, снялся с лотка и вышел во двор. Там его задержали и перевели в палату интенсивной терапии в левом крыле больницы. По студенческому удостоверению установлена личность мнимого покойника — Виктор Иванович Старцев.
Климов порадовался за ребят из аналитического отдела: получив рутинную криминальную информацию, они мгновенно связали ее с делом, которым он занимался, доложили по инстанции и срочно отправили факс. Значит, «Верба» еще дышала, вопреки прогнозам и хитрым маневрам властей.
Он с утра настраивался на темп, предельно сосредоточился, но все же завернул в 54-ю больницу и навестил столь чудесно ожившего отрока. Беспрепятственно проник в палату, где Витя Старцев лежал на койке у окна и читал потрепанный журнал «Огонек». Остальные пять коек в палате тоже заняты.
Климов уселся на табурет, улыбнулся мальчику, участливо спросил:
— Ну как?
Витя отложил журнал и ответил улыбкой на улыбку:
— Все нормально, спасибо. Вы кто?
У Климова не осталось сомнений, что перед ним сын того человека, из-за которого он вынужден носиться по Москве, высунув язык: тот же высокий лоб, бледность кожи, светлые глаза, абрис лица, но было и разительное отличие, сбивавшее с толку. Взгляд молодого человека светился покоем и какой-то проникновенной радостью. Невозможно было поверить, что несколько часов назад он валялся мертвый в подъезде на Гиляровского.