— Гаси свечку, — попросил Иван Алексеевич. — Попробуем хоть поспать немного.
Оленька задула огонек. В наступившей вдруг беспредельной тишине возник шорох убывающего времени. Чтобы это почувствовать, надо было пройти долгий путь к лесной сторожке. У Ивана Алексеевича внезапно озябло сердце.
— Вы спите? — окликнула Оленька.
— Нет.
— Не обижайтесь, пожалуйста.
— Я не обижаюсь.
— Знаете, Иван Алексеевич, когда я поняла, что влюбилась?
Старцев молчал.
— Вот когда увидела, какой вы одинокий. От вас даже кошки и собачки отворачиваются. Какая ужасная беда, прямо плакать хочется. За что же такое наказание? Вы никогда не задумывались?
Старцев молчал.
— Хотите, лягу с вами? Вам станет лучше. Уж меня-то чего бояться. Тем более деньги уплатили…
В эту минуту, ощутив зыбкое равновесие с миром, Иван Алексеевич хотел только одного — пусть ночь длится вечно…
Он колол дрова возле сарая, когда из леса вышли путники, и, подняв голову, он узнал в них Мишу Климова и своего старшего сына Витюшу. Климов приветствовал его издали:
— Вот и мы, Иван Алексеевич. Заждались, поди?
У вышедших из леса над головами светился солнечный нимб, как у посланцев небес. Пришлось Старцеву протереть глаза, чтобы лучше видеть. Пес Линек, точно рыжая ракета, вымахнул из-за кустов, где готовил очередное нападение, и обрушился на хозяина, пытаясь вспрыгнуть ему на грудь. При этом визжал от счастья каким-то позорным, тоненьким, дурашливым голосишкой. Климов не выказал ответной радости:
— Ну будет, будет, ты же взрослый пес. Веди себя прилично.
Через десять минут все уже сидели за столом, накрытым к завтраку. Оленька выступала за хозяйку, и это получалось у нее неплохо — скромная, хлопотливая простушка с порозовевшими от волнения щеками. Но взгляд озорной, пристальный. От того, как она поднимала глаза на Климова, у Ивана Алексеевича ревниво сжималось сердце. Но он, конечно, понимал, что этому человеку он не соперник. Тут и говорить не о чем.
Против ожидания его почти не удивило появление сына: жив, здоров, цел — ну и слава Господу.
Климов коротко обрисовал ситуацию. Все в порядке, долги списаны, подробности несущественны, Иван Алексеевич и Оленька могут отправляться домой. Машина в деревне, Кузьма Федотович стережет.
— Я о чем попрошу, Иван Алексеевич, — сказал Климов. — Не возражаете, если Витя поживет у меня?
Опять Старцев не особенно удивился, уточнил:
— В каком, извините, качестве?
— Отдохнет, наберется сил. Поучится лесному делу. Чего ему в Москве зря болтаться.
— А как же учеба? Виктор, ты чего молчишь? Юноша густо покраснел, готовясь соврать.
— Каникулы начались, папа.
— Значит, согласен? А мать в курсе?
— Ты же знаешь, папа, она в отъезде.
— Ах да, — Старцеву, в сущности, было все равно, что задумал сын. Лишь бы был в безопасности. А где он может быть в большей безопасности, как не рядом с этим человеком, который за три дня решил все их проблемы, что, по рассуждению Ивана Алексеевича, было абсолютно невозможно. Но — решил. Сказал: возвращайтесь спокойно домой. Машина в деревне. Каким образом решил, об этом, наверное, лучше не думать.
Оленька пододвинула Климову под локоть тарелку с печеньем.
— Я бы тоже осталась. Мне тоже нечего делать в Москве.
— Увы, это нереально, — любезно отозвался Климов.
— Почему?
— Ты еще не готова жить в лесу.
— Ага, бледноликий юноша готов, а я, значит, не готова? Обижаете! Я и стряпать умею, и вообще по хозяйству. В сторожке тесно, но мы с Иваном Алексеевичем поживем в палатке. Надо только съездить за палаткой. У нас дома хорошая палатка, пятиместная. С порожком, с прихожей. Шикарная палатка.
Мужчины с удовольствием слушали ее болтовню.
— Вы разве тоже остаетесь, Иван Алексеевич? — полюбопытствовал Климов.
— Я бы с радостью. Но есть кое-какие незавершенки в городе.
На этой деловой ноте чаепитие закончилось, и Иван Алексеевич с девушкой отправились в деревню. Климов проводил их до проселка. Рядом трусил умиротворенный Линек.
— Пес у вас замечательный, — сказал Старцев. — Меня, к сожалению, принял за вора. Глаз не спускал.
— Обратили внимание, как он отнесся к вашему сыну?
— Да, обратил. Поразительно.
Линек, едва познакомясь с мальчиком, проникся к нему абсолютным доверием: лебезил перед ним и пару раз лизнул в губы.
— Не волнуйтесь за Виктора. Ему здесь будет хорошо.
— Не сомневаюсь.
— Мне нравятся люди, которые не задают лишних вопросов, — признался Климов.
— Жизнь научила, — Старцев уныло поморщился. — О чем спрашивать, когда и так все ясно. Всех нас загнали в какую-то резервацию, и выхода не видно. Лес — ведь это тоже не выход.
— Почему же, — возразил Климов. — Иногда полезно побыть наедине с природой. Это не выход, но это путь.
— Надо же, — вмешалась Оленька. — Вы умничаете, господа, словно меня тут вовсе нету.
Старцев грустно подумал: может, было бы лучше, если бы тебя здесь не было, счастье мое!
После разборки чумаки вывезли из Лосинки десять трупаков и двенадцать подранков. Столько же или чуть больше потеряла противная сторона, но эта арифметика не имела значения: победа осталась за Валериком. Он вырубил главного конкурента на свободном российском рынке наркотиков и отомстил за поруганную честь клана. Старик Гаврила, надо думать, блаженно потянулся в фамильном склепе.
На торжественной панихиде по убиенным пацанам Валерик проронил скупую слезу, словно сердце у него разрывалось от горя. Он не испытывал полного душевного удовлетворения от справедливого возмездия. Его преследовало неприятное ощущение, что гибель Шалвы случилась не благодаря его личным усилиям, а по какой-то посторонней наводке. Иными словами, ситуация складывалась в его пользу, но он ее как бы не вполне контролировал. Кто-то вмешался в игру, помог расправиться с Шалвой, но какую цель при этом преследовал — неизвестно. И главное, остался инкогнито.
На другой день после разборки Валерик повидался с Филей Панковым и узнал любопытные подробности. Человек, который приходил к Бубону (царство ему небесное!) и организовал стрелку, оказывается, работает егерем (или лесничим) в заповеднике под Калугой, и за последние годы (по собранным Филей сведениям) вообще ни разу не выбирался в Москву. Но это не могло быть правдой, потому что такой правды не бывает на свете. Дико представить, чтобы какой-то лесовик вдруг выполз в город, стравил два могущественных синдиката, причем потратил на это всего несколько дней, а потом спокойно вернулся в лесную глушь к незатейливым служебным обязанностям: ловить браконьеров и следить за порядком на подведомственной территории, среди сусликов и волков. Зачем? Почему? Как?
— Не стыдно такую чернуху лепить? — спросил Валерик у гениального топтуна. — А ведь я тебя уважал до этого момента.
— Ваши сомнения справедливы, хозяин, — склонился Панков. — Он не тот, за кого себя выдает.
— Кто же он? И за кого себя выдает? За лешего?
— Полагаю, он из конторы. Из элитников.
Очень опасный человек. Но похоже, не у дел. Законсервирован. Обычная практика.
Валерику не понравилось выражение мечтательной грусти, мелькнувшее в глазах сыскаря.
— Что значит — элитник?
— Есть такие, Валерий Павлович. Особые кадры. Их немного. Специально обученные и с огромными правами. Белая косточка. Лучше их не задевать.
— Обучены для чего? Устраивать разборки? Мочить бизнесменов?
Панков понимал раздражение хозяина, он на его месте тоже психовал бы.
— В принципе их готовят для действий в экстремальных условиях. В любых. Мочить — это для него семечки. Вот если пришельцы на нас обрушатся, либо друганы нанесут ракетный удар — тут он как раз понадобится. Для затыкания образовавшейся щели.
Валерик подошел к сыскарю и благожелательно попросил:
— Ну-ка, Филимон, дыхни.
— Что вы, хозяин! Вы же знаете, я ее в рот не беру, заразу. При нашей профессии… Разве что с устатку.
— Хорошо, — сказал Шустов. — Если он из конторы, значит там же и досье на него?
— Почти невозможно достать. Система сверхсекретности. Не подобраться, нет.
— Как его зовут?
— Сейчас у него фамилия Климов.
У Фили на лбу выступила испарина, и он утерся носовым платком. На хозяина смотрел преданно, по-собачьи, но с намеком на упрямство.
«Бедная ищейка, — подумал Валерик. — Цены нет на следу, но по-человечески так и не дорос до свободной жизни, целиком остался в Совдепии. Сверхсекретность! Ишь ты! Милый мой, любая сверхсекретность, как женская верность, — всего лишь вопрос повышенных затрат».
— Значит, элитник? Супер?
— Так точно, Валерий Павлович.
— И ты спокойно довел его до самой Калуги? До лесничества?
Филя Панков смутился. Конечно, с Валериком всегда надо быть начеку, но так не хотелось признаваться в проколе. А куда денешься.
— Нет, не довел. Он меня еще в Лосинке засек.
— И что же?
— Потолковали.
— О чем?
— Да ни о чем особенном. Передал вам личный привет. Сказал, если появится желание, он вас ждет… Но я бы не рекомендовал. Они ведь, элитни-ки, как все равно оборотни бывают…
— Значит, темнил, Филимон?
— Никак нет, Валерий Павлович. И в мыслях не держал. Мне ли темнить перед благодетелем, да вы… К слову, раньше не пришлось…
Валерик отпустил слугу.
Он обрадовался полученному вызову. Скоро прояснится темное пятно. Тем более что кровь Бубона и геройскую гибель пацанов надо чем-то смыть. Чьей-то чужой кровью. Закон известен. Уважают лишь тех, кто не прощает. Придется поднять чумового лесовика из берлоги, допросить и…
На охоту отправились через пять дней, на трех «джипах», прихватив десяток вооруженных до зубов гвардейцев. Перестраховка, конечно, но чем черт не шутит. Элитник! Вот мы и прощупаем, какой ты элитник.
Всю дорогу, трясясь в машине, Валерик кемарил и улыбался сквозь сон. Никаких предчувствий не было. С истомой вспоминал малолетку Лику. Так и не удалось вышвырнуть малышку из конспиративки в Свиблово, прижилась, как кошка, подкормленная добрым человеком. Все последние ночи провел с ней и немного утомился. Лика отсыпалась днем, пока он мотался по делам. Она перестала одеваться, умываться, и глаза у нее пылали ровным зеленым огнем, как у ведьмочки. Шустов преображался рядом с ней и рычал по-звериному, перекатывая малолетку с боку на бок. Они ели много мяса, хлеб