Уже в дороге узнали они новости из Эр-Трагера. Пьюзо Третий альт Ортега отрёкся от короны в пользу своего сына, сославшись на нездоровье, которое не позволяло ему уделять должное внимание управлению государством. Великий князь удалился в загородное имение под присмотр лекарей, призванных отгонять любой недуг от его светлости. Пьюзо Четвёртый по малолетству, конечно же, не мог управлять державой и поэтому регентом назначили архиепископа Жерала альт Кунья. Трагера вовсю готовилась к войне с Браккарским королевством. Главнокомандующим морскими силами назначили адмирала Жильона альт Рамиреза. О вялотекущем конфликте с Кевиналом постарались забыть — всё равно войска на границе стояли в боевой готовности, но флот снаряжали для отражения атаки с моря, с островов.
Лейтенант и оба юных таргерца повеселели. Ланс их понимал — в этом возрасте он и сам грезил сражениями, мечтал совершить какой-нибудь подвиг, прославиться на поле брани. С тех пор прошло много лет. Менестрель участвовал в добром десятке сражений, терпел горечь поражений и испытывал сладость побед, получал раны, некоторые из которых приходилось довольно долго залечивать, а две до сих пор напоминали о себе. Перелом щиколотки в абордажной схватке в проливе Бригасир и укол шпагой в левое плечо в сражении на безымянном броде через речку Инну в северной Унсале. Придёт пора и праны Чиро и Хорхе приобретут достаточно жизненного опыта, чтобы понять: война — не увлекательное приключение, война — тяжёлый труд. Если, конечно, их раньше не убьют те, кто давно относится к сражениям не как к развлечению, а как к ремеслу. Боевой дух и отвага роты важны, но гораздо важнее вовремя пришедший обоз с солониной, а также вода, выпитая на биваке. На любой войне от болотной воды или попив из родника, рядом с которым лежит вторую неделю дохлая лошадь, умирает больше солдат, чем от стали и свинца.
Хорошо, что Ланс об этом знал, уяснив важность здоровой пищи и воды для солдата ещё лет двадцать назад. Плохо, что в последние годы он мало воевал, привык путешествовать в карете, в окружении слуг, останавливаться на постоялых дворах, обедать в харчевнях с приличной кухней. Даже в подземелье Аркайла его кормили вполне пристойно, а воду в бадейке меняли каждый день. У прана Гвена альт Раста не забалуешь — раз положено арестанту, значит дай ему. Браккарцы тоже содержали его как гостя, а не как пленника. Разбаловался, короче… Поэтому и угодил в ловушку, немыслимую для опытного воина и путешественника.
Началось всё довольно невинно.
Осень в Трагере, как, впрочем, и на всём северном материке — пора сбора урожая. Путники проезжали мимо виноградников, где лозу обильно покрывали тяжёлые грозди, мимо яблоневых и грушевых садов, в которых ветви клонились до земли под тяжестью плодов, созревали бархатистая айва, на склонах холмов доспевали арбузы и дыни. Трудно сдержаться, когда тебя окружает столько вкусной еды — только руку протяни. Местные крестьяне, до седьмого пота трудившиеся с уборкой урожая, не жадничали, насыпая за медный грош столько яблок, что не помещалось порой в перемётную суму.
На каждый привал кто-то из слуг или молодых пранов приносил яблоки, груши, виноград… А однажды пран Хорхе, поболтав с загорелым до черноты и высушенным солнцем и ветрами сторожем в долгополой белой рубахе, какие по обкновению носили трагерские крестьяне, и тот приволок десяток дынь. Каждая не меньше двух стоунов весом.
По мнению большинство обитателей северного материка Трагера должна быть прославлена не отличной сталью, не резвыми и понятливыми скакунами, даже не местными черноглазыми красотками — тонкими, как тростник, порывистыми в движениях, как соколицы, ласковыми, как луч солнца, упавший на весеннюю землю. Нет, пуст этим всем гордятся сами трагерцы. А в Аркайле, к примеру, баснословные деньги стоили дыни привезённые от западных соседей. Ходили слухи, что в Унсале их даже не продают на рынке целиком — далеко не у каждого благородного прана хватит серебра, не говоря уже о простом люде. Там трагерские дыни резали на ломти и взвешивали на точных весах.
У себя на родине Ланс не любил дыни. Созревали они поздно, имели травянистый вкус, толстую кожуру, большими не вырастали. Но увидев трагерскую дыню, допустил непростительную слабость. Попросту говоря, он объелся. Да и кто бы не объелся? Путешествовавшие с ним вместе праны, да и слуги их тоже, тоже не сдерживались, но то ли они оказались привычнее, то ли менестрелю, как обычно не повезло, расхворался он один из всего отряда.
Уже к вечеру кишки скрутило в тугой узел, к горлу подкатывала тошнота, кусок не лез в горло. Всю ночь Ланс бодрствовал, стараясь не отдаляться от отхожего места. Утром злой, невыспавшийся, отказался от завтрака. Он надеялся, что голодание благотворно скажется на взбунтовавшемся желудке, но жестоко обманулся. По его вине до полудня отряд не преодолел и двух лиг. Трагерские праны попытались вначале подшучивать над великим менестрелем, вынужденным то и дело выглядывать придорожные кусты, но он зарычал на них, как цепной пёс и даже схватился за шпагу. Признаться по чести, заколоть его на дуэли смог бы сейчас даже поварёнок, привыкший ловко управляться с вертелом — о каком фехтовании может идти речь, когда дрожат колени и кружится голова от слабости? — но новые знакомые не стали проверять его способности. Лейтенант Уно извинился за себя и младших товарищей, после чего любые шуточки прекратились, будто ножом обрезали.
После дневного отдыха Регнар принялся настаивать на встрече с каким-нибудь лекарем. Но, поскольку ехали они по сельской местности, то о выпускнике медицинского факультета унсальского или кевинальского университета даже речи не шло. Кто бы из них вздумал практиковать в эдакой глуши? Так же, как на зло, до ближайшего монастыря, где можно было рассчитывать повстречать монаха-книжника, способного дать полезный совет, тоже оставалось три-четыре дня пути. Ланс не доверял деревенским знахарям, о чём так прямо и заявил, но что Регнар возразил — когда ты тонешь и хочешь жить, будешь доверять любому, кто кинет тебе верёвку. И что тут ответишь?
Вторая ночь прошла так же, как и первая. С одним лишь отличием. Теперь Ланс альт Грегор засыпал на ходу и придерживался рукой за стену, чтобы не упасть. Надо ли пояснять, что к рассвету он был гоов к встрече не только с деревенским знахарем, но и со злым колдуном из романов для юных пран и их мамаш. Лишь бы помог.
Лекаря они сыскали по совету хозяина постоялого двора. В светлом и нарядном селе на три десятка дворов и беленькой церковью, одиноко возвышавшейся на лысом пригорке. Высокий, седой, дочерна загорелый, как и все местные крестьяне, он ковырялся в маленьком огородике на задворках своего дома. Увидав полдюжины всадников на конях благородных кровей, первым делом побежал мыть руки в бочке с дождевой водой, чем несказанно расположил к себе всех, включая менестреля. Выслушав жалобы, долго кивал, будто разговаривал, соглашаясь, сам с собой, задал десяток вопросов «сколько раз почтенный пран бегал в кусты за минувшую стражу?» и «где именно больше всего болит?», потом ушёл в дом.
Регнар бросил на Ланса торжествующий взгляд — я же тебе говорил! Альт Грегор развёл руками. Может, и правда, случайно нарвались на знающего человека, а не костоправа, привыкшего лечить ушибы коровьей мочой, а все остальные хворобы — прикладыванием капустного листа к больному месту.
Знахарь вернулся быстро. Протянул менестрелю на ладони три пилюли, больше похожие на козьи «орешки», велел разжевать и запить молоком.
Ланс сопротивлялся, как мог. Ну, ладно ещё снадобье… Оно могло обладать чудодейственными способностями и выглядеть при этом крайне непривлекательно. за годы странствий и участвую в десятках военных кампаний, он повидал и не такое. Иной лекарь запускал червей в рану, если края её начинали чернеть и издавали неприятный запашок. Вопреки распространённому убеждению, что черви разносят заразу и ни на что не годны, кроме как поедать трупы, скользкие жирные твари объедали загнивающую плоть и очищали рану. Шрамы, конечно, оставались такие, что до смерти не изгладятся, но зато раненому удавалось выжить. Поэтому к отвратительному виду лекарства менестрель был внутренне готов. А вот молоко его пугало. Вот уже много лет он не употреблял его ни в каком виде — душа не принимала. Вернее, душа шла на поводу у желудка, который противился, как мог. Знал или чувствовал желудок — ни к чему хорошему его встреча с молоком не приведёт. А вот Ланс не послушал ни душу, ни желудок. Вернее, четыре прана, вовсю уговаривающие его прислушаться к советам знахаря, а не собственному опыту, оказались убедительнее.
Разжевав пилюли, по вкусу тоже напоминавшие козьи «орешки», альт Грегор запил их кружкой молока. Регнар заплатил лекарю серебряную «башенку», имевшую хождение по всему материку, и отряд продолжил путь.
Однако, вместо искомого облегчения, Ланс вскоре почувствовал рези в животе. Словно кто-то вогнал кинжал и теперь ворочает им в кишках, перебирая петлю за петлёй. К вечеру он уже не мог ехать рысью. Ночь прошла в полубессознательном состоянии. Но, несмотря на боль и слабость, менестрель настоял на том, чтобы не останавливаться на постоялом дворе днём. Он стыдился играть роль помехи. А боль? Боль можно и потерпеть. В конце концов, рано или поздно лекарство должно подействовать…
В полдень знаменитый менестрель Ланс альт Грегор впервые в жизни с той поры, как учился держаться в седле, свалился с коня. Нет, конечно, он не плюхнулся в дорожную пыль, как мешок с половой. Схватился левой рукой за гриву, замедляя падение, а из правой не выпустил повод. Но собственное тело вдруг показалось вдвое тяжелее, чем обычно. На ногах он тоже не устоял. Припал на одно колено. Наверное, со стороны это выглядело так, будто он напился допьяна. Если бы… Просто вцепившаяся клыками хворь, вкупе с вынужденной четырёхдневной голодовкой сделали своё дело.
— Да на тебе же лица нет! — воскликнул Регнар, подхватывая друга на руки, в то время, как слуги трагерских пранов расстилали на обочине чей-то плащ.