— Ты вытаскивала из-под меня тряпки? А я видел Регнара, когда приходил в себя?
— Регнар альт Варда тоже посвящал стражи напролёт этому увлекательному занятию.
— Вы не могли нанять сиделку?
— Разве мы моли допустить, чтобы какая-то простолюдинка разглядывала великого менестреля? Это — редкое удовольствие, которое доступно лишь близким друзьям. Ладно! Я скоро вернусь. Не вздумай выпрыгнуть в окно.
Грациозно обогнув столик с лекарственными зельями, Ита покинула комнату, ставшую прибежищем заболевшего менестреля. Кстати, за время беседы Ланс успел осмотреть помещение и нашёл его вовсе не подходящим под определение «юдоль скорби». Чисто, уютно. Хотя и тесновато.
На стене висит изображение святого.
Судя по острой бородке и сверкающим доспехам — Яген, покровитель Трагеры. Легендарный воитель, победивший добрый десяток драконов, а следующие десять лет посвятивший уничтожению злобных колдунов, которые поднимали мёртвых из могил и, вообще, творили всяческое непотребство. Позже он возвёл на престол первого великого князя Трагеры, принял постриг и стал первым архиепископом Эр-Трагерским, до конца дней своих оставаясь образцом мужества, благочестия, твёрдости и благородства.
Ланс, основываясь на собственном опыте, полагал историю святого Ягена чистейшей воды выдумкой, призванной морочить головы братьям по Вере. Не бывает людей, не запятнавших себя ни единым проступком. Есть те, о проступках которых решают не говорить вслух. Для этого нужно всего-ничего: стать королём, герцогом или архиепископом. Воителю Ягену удалось — он превратился в легенду ещё при жизни. У других не получилось — их могилы безжалостное время сравняло с землёй. А что творил драконоборец и святой при жизни, так и останется загадкой. Никому не известно, как оценили бы его подвиги сейчас, ведь мораль меняется от века к веку. Может, убивая драконов, он не уничтожал ужасных чудовищ, а просто делал запас мяса для себя и совей семьи и дворни? Зато, изводя колдунов, ненароком уничтожил предка какого-нибудь величайшего менестреля, по сравнению с которым он, Ланс альт Грегор, лишь прах на сапогах и лёгкая осенняя паутинка, гонимая ветром в неизбывные дали?
Поняв, что мысли сейчас занесут его вот в эти самые необозримые глазом дали сознания, откуда можно и не найти выхода, менестрель тряхнул головой и попытался подняться.
Удалось.
Хотя и не с первого раза. В руках и ногах поселилась предательская слабость.
И не мудрено, понял альт Грегор, разглядев себя. Больше всего он напоминал старого отощавшего одра, замученного непосильной работой и бескормицей. Кожа и кости. Краше в гроб кладут. Выпирали коленные чашечки, рёбра торчали, живо напоминая доски, на которых прачки оттирают бельё. Любопытно было бы глянуть на себя в зеркало, но увы, даже ничего похожего в комнате не оказалось. Хоть бы отполированное блюдо или кувшин из начищенного серебра. Нет, только глина и фарфор.
Исполнив заветное желание и без сил откинувшись, на кровать, Ланс почувствовал, что засыпает. Безо всяких снадобий. Это хорошо. Глубокий и спокойный сон порой помогает лучше, чем десяток знахарей, вместе взятых. Особенно таких, что заставляют запивать не пойми что жирным молоком.
«Надо будет непременно отыскать то село и зарезать лекаря, — подумал менестрель. — Но потом, когда сил хватит сесть в седло».
Сквозь дремоту он слышал голоса Иты, Регнара и ещё кого-то…
Наконец-то, он увидел сон, отличающийся от кошмара.
Ланс альт Грегор стоял на причале. Судя по очертаниям виднеющихся вдалеке, справа и слева, фортов береговой защиты, это был Эр-Трагер. Светило солнце, пригревая левую щёку. Не жгло, а именно пригревало. Следовательно, весна или ранняя осень. Набегающий с моря ветерок врывался за ворот, заставляя слегка ёжиться. Порт жил своей жизнью — грохотали по брусчатке окованные железом колёса тяжёлых подвод; перекликались грузчики, снующие с корзинами и мешками на спинах по сходням стоявшей неподалеку пузатой каракки под унсальским флагом; ржали кони, а вдалеке лаяли собаки. В воздухе ощущалась и солёность волн, и горечь расплавленной смолы, и тухловатость гниющих у свай водорослей. Левая ладонь менестреля лежала на эфесе старинной шпаги, той самой, оставленной, похоже, навеки в Аркайле. Ланс не просто явился на пристань, чтобы насладиться морскими видами и не убивал время от скуки. Он ждал. Позади замер вышколенный слуга, держа наперевес, словно аркебузу, огромный букет роз. А в десятке шагов возвышалась золочёная карета, запряжённая четвёркой унсальских рысаков — мохноногих и гривастых. Ланс пристально вглядывался в далёкий окоём — не мелькнут ли белый треугольник паруса? И сердце щемило тоской и предвкушением встречи… С кем? Этого он не знал наверняка, хотя и догадывался. Зелёные глаза, сверкающие и зовущие, как солнце, если глядеть на него из-под воды. Улыбка. Каштановый локон…
Ланс проснулся, ощущая, что на него смотрят в упор.
Смутная тревога — ведь он так и не увидел ту, которую ждал на берегу, — лёгким облачком туманила душу.
Открыл глаза.
Конечно же, Регнар! А кто ещё?
Всё такой же высокий, грузный, слегка нескладный. Седины в бороде и зачёсанных на бок светло0русых волосах прибавилось за минувшие дни. Или просто раньше Ланс не замечал? Ведь это не требует усилий — не видеть, как стареет друг, пропустить мимо ушей его горе, отмахнуться и не прийти на помощь вовремя. А потом всегда бывает поздно, накатывает злость и выжигающий дотла стыд. Но деваться уже некуда. Опоздал. Раньше надо было замечать и глубокие морщины на лбу, и мешки под глазами и дрожь в пальцах.
— Здравствуй, Регнар, — улыбнулся менестрель. — Я рад тебя видеть.
— Здравствуй, Ланс, — ответил маг-музыкант. — Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть. И говорить с тобой.
— Хорошо то, что хорошо кончается, — не придумал ничего лучше, чем повторить избитую истину, альт Грегор.
— Были мгновения, когда мне казалось, что ты не выкарабкаешься, — словно не заметил этого Регнар.
— Всем известно, что я везучий, — усмехнулся альт Грегор.
— Ты? Впрочем, вполне возможно. Если сравнивать со мной, то да.
— Регнар… Понимаешь… — Ланс замялся, не находя нужных слов. Почему-то в последнее время это случалось чаще и чаще. Возможно, много и красиво говорят те, кто мало размышляет и не пускает в душу переживания о других людях. Когда поверхностное отношение сменяется глубиной, слова подбираются очень трудно. Можно сказать, мучительно. Зато и ценность их несоизмерима. Когда рабы на рудниках Красногорья добывают самоцветы, то им приходится перелопачивать и измельчать сотни стоунов пустой породы, чтобы отыскать один-единственный рубин или хризопраз. Так, наверное, и со словами — есть пустопорожняя болтовня, в которую так легко скатиться, а есть те слова, которые на вес золота. — Присядь, пожалуйста.
Маг-музыкант повиновался. Пристроился на краешке кровати Ланса, хотя поглядывал настороженно, будто чувствовал подвох.
— Я благодарю тебя, Регнар, за всё, что ты для меня сделал. Нет, не правильно… Я благодарю тебя за то, что ты есть в моей жизни. Друзья даются нам Вседержителем. Это как награда, только не всегда она заслуженная. Иной человек не понимает, какая великая ценность — дружба, и с лёгкостью растрачивает этот дар. Другой — бережёт, как зеницу ока. Мы не можем по своей воле сменить родителей или братьев с сёстрами. Но друг однажды встречается на нашем пути, и тогда очень важно — понять, что всё это неспроста, и принять в сердце своём. Моя жизнь подбрасывала немало приятелей, с которыми легко и просто проводить время, устраивать попойки и волочиться за красотками. Попадались мне и просто попутчики. Это люди оказавшиеся в нужное время в нужном месте, разделяющие цель твоего пути, готовые тебе помочь, если ты, в свою очередь, поможешь им. Но только на очень коротком пути, длина его несоизмерима с жизнью, отмеренной нам Вседержителем. Друзьям тоже по пути с тобой, но до самого конца. В этом, как мне кажется, и заключается само понятие дружбы. В горе и в радости, в дни удачи и дни потерь… Друг всегда с тобой. Он с тобой, даже если ты ускакал на горячем коне в Кевинал, записавшись в Роту наёмников, а он остался в Аркайле и ютится в мансарде гостиницы «Три метлы». И вы встретитесь обязательно, чтобы помочь друг другу, когда возникнет необходимость. При этом ты можешь даже не догадываться, что она возникла. Тебе не дано знать, кого из вас Вседержитель послал на помощь — тебя к нему или его к тебе. Ведь если вначале кажется, что друг оказался на твоём пути, чтобы воспользоваться твоей поддержкой, то неожиданно оказывается, что ты, больной и немощный, становишься обузой на его руках.
Ланс перевёл дух. Ему редко удавались такие длинные речи, да, вдобавок, не в уши прекрасным пранам, которым всё равно о чём, лишь нежным и проникновенным голосом, а так, чтобы каждое слово взвешено и вырывалось из души, словно капельки крови из рассечённого кинжалом запястья.
— Наша дружба, Регнар, длится без малого тридцать лет. Ты, Коэл и я. Погоди, не кривись — я помню, что ты говорил о Коэле. Да, порой он вёл себя несносно, часто совершал поступки, которые нам не нравились, мог высказать в глаза всё, что думает о нас. Но так уж вышло. Из нашей троицы Коэл альт Террил из Дома Радужной Рыбы был самым благоразумным. А может, он просто старался вести себя как все окружающие люди, в то время как мы позволяли себе глупости и вольности, присущие музыкантам, наделённым магическим даром, то есть, всё же, немного избранным. Но Коэл никогда — ни поступком, ни словом, ни помыслом — не искал личной выгоды для себя. Он хотел нас сделать лучше. Да, согласно собственным представлениям. Не всегда нам это нравилось. Мы часто злились на него, возражали, спорили. Вспомни, мы ссорились с Коэлом чаще, чем друг с другом, и во всём винили его. Предпочитали гордо обижаться, но не задумываться — почему так происходит? А ведь он всего-навсего желал нам добра, но по-своему. Теперь мы потеряли Коэла. Потеряли, так и не поговорив, не разобравшись, не выяснив, зачем он это делает и какие цели преследует. А теперь уже поздно… Последние несколько месяцев я вдруг остро ощутил, что мне не хватает Коэла — его излишней «правильности», его нравоучений, его боязни ступить чуть-чуть вправо или влево от тропы, предначертанной общественной моралью. Задумайся, и ты со мной согласишься — Коэл делал нас лучше. Исподволь, по немного, порой досаждая, словно настырная муха. Его не вернуть. Из дружной троицы осталось двое — ты и я. В силах ли человеческих было предугадать, что мы встретимся не в Аркайле, знакомом и с юности привычном, не в Кевинале, где оба мы частенько бывали, а в далёкой Трагере, в Эр-Кабече, в дыре, каких поискать? Я и помыслить не мог, не знаю, как ты. Но, тем не менее, встреча состоялась, а значит, она была предначертана Вседержителем.