— Ланс, — покачал головой Регнар. — Я тебя не узнаю. Ты стал таким набожным, что мне даже немножко страшно.
— Когда-то же нужно начинать? — Менестрель вздохнул. — Когда мы встретились в харчевне, я подумал — вот зачем мне эта обуза? Опять мне нянчиться с Регнаром, как с маленьким ребёнком. Следить, чтобы он не встрял по простоте душевной в какую-либо переделку. Успокаивать, когда он начнёт волноваться, переживать и душевно страдать. Расстроился, конечно. Я вовсе не собирался обзаводиться спутником-обузой. Потом я подумал, что ты, скорее всего, при деньгах, поэтому неплохо часть дороги проделать с тобой вместе, поскольку после гостеприимного приёма на Браккарских островах у меня по карманах медяк за медяком гоняются и всё никак не встретятся.
— Спасибо за честность и прямоту, — скривился Регнар. — Я и предположить не мог…
— Я сейчас перед тобой, как на исповеди. Вначале выслушай, а после делай выводы. Вседержитель испытывает нас и карает за грех гордыни. От него не укроется ничего — ни поступки, ни слова, ни даже помыслы. Теперь только я осознал, как он показал мне, чего я стою и как должен ценить дружбу. — Ланс не готовил заранее речь, не продумывал, что скажет Регнару, слова лились сами по себе, опережая мысли, как будто его устами сейчас говорил кто-то другой — мудрый, просветлённый, лишённый страстей и обуревающих человека желаний. Он слышал себя, будто бы, со стороны, но, как ни странно, был готов согласиться с каждым словом. — Нам не дано предугадать промысел Вседержителя, но зато мы можем и должны обдумывать те испытания, которые он нам посылает и принимать их, меняясь. Ты показал мне пример честной и бескорыстной дружбы. Я увидел, осознал и раскаялся в своих грехах. Возможно, мне ещё предстоит разыскать священника и попросить отпущения, но сейчас я точно знаю — прежде всего, мне надо поговорить с тобой. Поэтому я благодарю тебя и за помощь, которую ты оказывал мне, беспомощному и недужному, и за урок, который ты преподал, возможно, сам того не осознавая. И я хочу попросить прошения у тебя за все обиды, вольные или невольные.
— Я прощаю тебя, — кивнул маг-музыкант. — Искренность и честность дорогого стоят. Хотя, видит Вседержитель, вы с Коэлом не раз обижали меня. Наверное, вы оба считали меня простачком, чьё мнение не интересно никому. Ещё бы… Вы — ловкие, отважные, успевшие повоевать, прекрасные фехтовальщики, а я с большим трудом могу противостоять врагу со шпагой в руке — в лучшем случае не позволю заколоть себя на первом же выпаде. Вы знали толк в развлечениях, а мне всегда хотелось уединения и покоя. Я во всём уступал вам…
— Только не надо этого, Регнар. Ты — самый сильный маг, кого я знаю. Тебе под силу управлять таким оркестром, который убьёт меня, высосав всю Силу, за четверть стражи.
— Зато я никогда не умел сочинять музыку. Нет, какую-то могу, только кто будет её слушать? Ведь в Трагерской академии музыки ученики первого года играют гаммы куда живее и разнообразнее, чем мои сочинения.
— Не всем дано быть менестрелями. Кто-то должен и на балах играть, а ты в этом деле — лучший из лучших.
— Я принимал и принимаю это разумом, но не сердцем. Кода один из твоих друзей — величайший менестрель двенадцати держав, а второй — несравненный фехтовальщик, ты поневоле начинаешь осознавать собственную ничтожность…
— Да что ты такое говоришь⁈
— Не спорь. Мне виднее. Но вы не оделяли меня вниманием, я гордился, что состою в такой замечательной и видной компании. Хотя последние несколько лет было довольно тяжело держаться. Хочешь поделиться сокровенным, а натыкаешься на глупые шуточки или нравоучения. Хочешь всего-навсего провести время с другом, а выслушиваешь бахвальство — твои друзья не способны говорить о чём-то ином, кроме себя и своих приключений…
Глава 3Ч. 3
Ланс слушал Регнара, не перебивая. Странное дело, но менестрель готов был поклясться, что еще пару недель назад мог бы сказать тоже самое. Нравоучения от Коэла, многозначительное молчание Регнара с таким осуждающим выражением на лице, что желание что-либо рассказывать пропадало напрочь. Ему всё время казалось, что из неразлучной некогда тройки лишь он один сохранил юношеское желание делиться мыслями и чувствами, а его друзья безнадёжно постарели и думают только о себе и своих заботах, не обращая внимания на его излияния. Оказывается, Регнар страдал от того же. Вполне возможно, что и Коэл мучился — только соберёшься поделиться, как тебя Жермина пилит с утра до ночи, а тебе рассказывают о скрипках-примах и расстроенных клавикордах.
Почему же так получается? Трое взрослых неглупых людей, знакомых с отрочества, перестали находить общий язык. Вернее, каждый решил, что единственным возможным предметом для общения должна быть его жизнь, его интересы, заботы, беды… О своём говорить — пожалуйста. Слушать другого — скучно и не интересно, короче, пустая трата времени. При этом каждый понимал, что его слова пролетают у товарищей мимо ушей и жутко из-за этого злился, хотя и стеснялся дать волю чувствам. И, если подумать, так же обстоят дела у всех окружающих Ланса людей — дружелюбны они или враждебны, не важно. За редчайшим исключением, но и этих становится всё меньше и меньше, словно святых великомучеников. Да менестрель и сам — далеко не праведник. Рассказывать о себе ему всегда было интереснее, чем слушать о чужой жизни. Но надо же с этим как-то бороться? А если наделал ошибок, то искупать их.
— Ты прав, Регнар. Прав целиком и полностью. Я ещё раз прошу у тебя прощения. И знаешь что… Я помог тебе отыскать Анне, чего бы мне это ни стоило. Дай только восстановить силы. Мы будем искать её по всем миру. Пришло время отдавать долго дружбы и я их отдам сполна.
— Ну, предположим, мы её разыщем… — пожал плечами альт Варда. — А что потом?
— Ты хочешь сказать, что мы с ней всё равно останемся венчанными мужем и женой?
— Конечно.
— Тогда я тебя удивлю. Когда мы найдём Анне, а обращусь в ближайший монастырь и приму постриг.
Ещё несколько мгновений назад менестрель и не подозревал, что примет такое решение. Определённо, сегодня он удивлял самого себя, но удивлял приятно. Ведь красивое решение. В церковных храмах тоже нужны музыканты и ему не придётся рвать навеки с музыкой, а уход от мира после предыдущих рассуждений представлялся счастливым избавлением. Ни ты не будешь страдать от пренебрежения окружающих, ни они от твоих поспешных слов или необдуманных поступков.
— Ты с ума сошёл, Ланс?
— С чего ты взял? Может, это решение зрело во мне очень давно?
— В тебе? — Вот теперь Регнар выглядел по-настоящему ошарашенным. Всё-таки удалось пробить его защиту, казавшуюся непреодолимой. Вот что значит — хорошая импровизация! Она важна во всём: в музыке, в фехтовании, даже в общении с друзьями. Удивить — наполовину победить. — Вот уж не поверю!
— Твоё право. Конечно, я слегка преувеличиваю. Не очень давно. Года два.
— Но ведь ты женат!
— И что с того?
— По законам Церкви женатый человек не может принять постриг.
— Это в Аркайле, Унсале, Трагере и Кевинале. А на юге материка — разрешается. В Лодде архиепископ даёт развод тем, кто желает уйти в монастырь. Вирулийцам он тоже даёт развод, а свои иерархи смотрят на это сквозь пальцы, хотя сами опасаются гнева Унсальского собора.
— А лоддеры Унсальскому собору не подчиняются?
— Лоддеры подчиняются только сами себе.
— Вот, оказывается, как… — Регнар развёл руками. — Ты уже всё решил и всё продумал.
«Только что и на ходу, — подумал Ланс. — Всё-таки я — мастер импровиза. А ты, мой дорогой друг, до конца дней сих будешь повторять чужую музыку нота в ноту».
— Монашество — серьёзное решение, — сказало он вместо этого вслух. — Его нельзя принимать на горячую голову, без раздумий.
— Погоди! — вдруг встрепенулся маг-музыкант. Даже ладони вскинул, будто желая остановить друга. — А как же Реналла? Ты хотел её отыскать! Ведь не станешь же ты утверждать, что чувства остыли?
— Не остыли, но застыли. Если сравнить мою любовь с расплавленным железом, то, попав в форму обстоятельств, она застыла, стала неизменной и незыблемой. Она больше не клокочет и не сжигает всё на своём пути. Она не станет больше, но не станет и меньше. Я не отказываюсь от своих слов — я хочу знать, что у Реналлы всё хорошо, что ей ничего не угрожает. Но для этого мне не обязательно встречаться с ней, говорить, снова вносить смуту в её жизнь.
— Как это не похоже на прежнего Ланса альт Грегора, — покачал головой Регнар. — Ушам своим не верю.
— Понимаешь, для меня главное — её счастье и душевное спокойствие. Обретёт ли она то и другое, если рядом буду я? Ты же отлично меня знаешь, мою способность постоянно впутываться в неприятности, нарываться на скандалы, ссориться с сильными мира сего. Смогу ли я обеспечить ей сытую и безбедную жизнь? Ведь мои доходы напрямую связаны с необходимостью колесить по свету, выступать, мелькать на балах и пьянствовать до утра в окружении поклонников. Какая женщина вытерпит это? А тем более, у меня есть главный довод. Надеюсь, он убедит тебя лучше, чем остальные.
— Какой же?
— Если я останусь в миру и разыщу Реналлу, я всё равно останусь женатым человеком. Ты не забыл?
— Не забыл…
— Значит, либо мне придётся поступать бесчестно, либо, опять же, наблюдать за Реналлой издали. Как говорят некоторые поэты, страдать издалека. Ну, и кому от этого станет легче? Может, тебе? Как ты тогда соединишь свою жизнь с Анне?
— Но получается, что ты жертвуешь собой…
— Во-первых, да, получается. Ничего в этом нет нового или удивительного. Это вам со стороны казалось всегда, что я живу исключительно для себя. А мне постоянно приходилось примеривать свои поступки к мнению окружающих, к их желаниями потребностям. А те нечастые случаи, когда мне это надоедало и я, наперекор всем, начинал делать, что хочу, я ещё долго буду вспоминать — дорого они обошлись. А во-вторых, это мой выбор. Я так хочу. Понимаешь, Регнар? В кои-то веки я хочу сделать то, что хочу я, а не то, что требует от меня сюзерен, Дом, общественная мораль и постулаты веры.