Мятежные земли населяли люди, привыкшие зарабатывать себе на жизнь тяжёлым трудом. В предгорьях Монжера там и сям раскиданы были копальни, в которых добывали медную руду и железняк. Наёмные рабочие, спускавшиеся каждый день под землю знали цену человеческой жизни — неправильно поставишь стойку, поддерживающую свод выработки и тебя завалит. И не только тебя, но и трёх-четырёх товарищей, которые работали рядом. Рудокопы сбивались в артель потому, что под землёй в одиночку выжить можно, а заработать на жизнь нельзя. Один рубит породу кайлом, второй подносит брёвна и обаполы для крепления, третий оттаскивает корзины с рудой, а четвёртый работает на воротке, поднимая на поверхность земли и добытое, и воду в деревянных вёдрах, ведь часто водоприток превращал труд подземных рабочих в Преисподнюю, а обратно спускал инструмент и древесину.
Углежоги обустраивали «кучи» в лесу — брёвна, собранные в горку, обкладывали дёрном и поджигали. Иногда требовалось три-четыре месяца, чтобы дрова превратились в уголь. И всё это время мастера следили, чтобы «куча» прогорала равномерно и полностью, но не слишком быстро. Им нужен был не пепел, а угли, который потом пересыпались в мешки и продавались на плавильни.
Ремесленные цеха, занимавшиеся переплавкой руды в металл, строили особые печи. Небольшие, в рост человека, назывались Горнами, а высокие, до десятка локтей, доменными печами или просто домнами. Чернорабочие дробили руду, мельча до размеров орехов, промывали, отделяя пустую породу, сушили, закладывали внутрь печи, переслаивая с углём. Чтобы жар получился достаточной силы для выплавки железа, в печи поддували здоровенными мехами, наподобие кузнечных. Медь поддавалась легче — без дутья. Горячий металл разливали по формам-опокам, а потом тоже продавали. Кузнецам, мастерам-оружейникам, знатокам пушечного и колокольного литья.
Конечно, все гильдии платили десятину тем дворянам, на землях которых зарабатывали на пропитание, а часто случалось так, что рудниками, «кучами», домнами владели Дома, а рабочих просто нанимали. К примеру, пран Клеан альт Баррас очень трепетно относился к подобному доходу — не только выкупил имеющиеся на его землях правильные мастерские, но и поощрял строительство новых. Именно поэтому Дом Бирюзовой Черепахи, не слишком древний и не очень именитый, соперничал достатком с Высокими Домами Аркайла. И Дом Сапфирного Солнца тоже. Даже сейчас, во время войны, им удавалось продавать уголь, медь и железо, только уже не на север. а на юг — через горные перевали уходили подводы на Кевинал.
Мастеровые, привыкшие к тяжёлому труду, но знавшие в нём толк на зависть всем прочим, знали, что могут рассчитывать на жалкие гроши или корки хлеба в миске для подаяний, если покинут окрестности Вожерона или Венсана. Кому они там нужны? Добывать руду там, где её нет в земле? Жечь уголь там, где раскинулись привольные поля вместо густых лесов? И они остались. Отступали с семьями и пожитками с тех земель, которые занимала армия Эйлии альт Ставоса, на юг, границам с Кевиналом, вливались в ополчение, сражались на зависть матёрым наёмникам. Так что сломить дух подданных Кларины не удалось. Даже простолюдинов, не говоря уже о дворянах, считавших делом чести вопрос преданности родному Дому.
Реналла, по воле слепого случая угодившая в круговерть войны, прониклась сочувствием к подданным мятежных провинций. Нет, она не разделяла стремлений Кларины усадить малолетнего Эрара на престол Аркайла, поскольку помнила слова отца — любые перемены в правлении державой ничего хорошего не принесут. Скорее всего, герцогство ещё не раз вспомнит правление Лазаля, как золотые времена. Сменившие его жадные бароны альт Кайны тому отличное подтверждение, а Мариза, будто вся сотканная из противоречий, заявляющая сегодня одно, а завтра — другое, тоже особого добра и порядка не принесёт. Но зачем ещё позволять Кларине пробовать свои силы, как правительнице? Но Реналле нравился народ, сцепивший зубы и упрямо сопротивляющийся превосходящим силам противника. Вожерноцы, несмотря на обстрелы города, не впадали в уныние. Да, лица их осунулись от недоедания и недосыпа, но всё так же часто озарялись улыбками. И если горожанам предоставлялась возможность отдохнуть и побездельничать или послушать выступление заезжего менестреля, которые пробирались сюда всеми правдами и неправдами — как правило, через границу с Кевиналом или Трагерой, то они выбирали музыку. Ну, как не полюбить такой народ?
Во-вторых, убеждала Реналла заботливого лейтенанта, она, конечно, из древнего Дома, но настолько небогатого и провинциального, что в детские годы, живя в родовом замке, отличалась от сверстниц из дворни только тем, что училась грамоте и спать уходила в хозяйские покои. С подружками-простолюдинками они видели, как режут кроликов и овец, рубят головы курам и уткам. Вид крови не пугал её очень давно. Ухаживать за ранеными она тоже умела. С девяти лет, когда пран Вельз — глава Дома Жёлтой Луны — вернулся с унсальской войны с плечом, проколотым насквозь пикой и разрубленной до кости ногой. Тогда дочь взяла на себя все заботы о здоровье отца — меняла повязки, снимала гной чистой тряпочкой, смазывала целебным бальзамом, который им привозили чуть ли не из Тер-Веризы и продавали на вес золота. Даже снять швы сумела самостоятельно, на прибегая к помощи каких-либо знахарей из местных, которым в замке не слишком-то и доверяли.
Таким образом, несмотря на все старания лейтенанта Пьетро, Реналле удалось вырваться из четырёх стен. Неожиданную поддержку она получила от своей сиделки — Лонары. Именно суровая вожеронка и привела её в лазарет, где командовал фра Бьянческо. Лечили здесь по большей части наёмников из Роты Стальных Котов и дворян из ополчения Вожерона. Простолюдины из пеших пикинеров или арбалетчиков попадались очень редко — только если возникал какой-то любопытный случай и костоправ не мог устоять перед соблазном попытаться решить непростую задачу.
Пран Пьетро, отчаявшись уговаривать прану своего сердца, нажаловался капитану Жерону, но кондотьер оказался мудрее помощника и одобрил решение Реналлы. Только взял честное слово, что она не будет изнурять себя непосильным трудом и хвататься за очень уж грязную работу. Капитан поручил Лонаре присматривать за молодой праной и быть её наставницей.
Вот так и начались будни в лазарете.
Сперва Реналла щипала корпию и кипятила инструменты, а потом её начали допускать и к помощи в более сложных делах. Накладывать лубки, бинтовать обработанные раны. Пару раз фра Бьянческо даже разрешил ей зашить не сложные раны.
Но когда речь заходила о таких переломах, как у молодого прана Рикарда, костоправ всю ответственность принимал на себя.
— Зажми сосуды! — приказал он Гвидо. — Промакни кровь!
Помощник маленькими щипчиками захватил плоть в верхнем конце разреза. С первого раза не получилось, кровь продолжала наполнять рану. Тогда парень повторил попытку и сумел поймать сосуд. Реналла уже знала, что жила, из которой бьёт толчками ярко-алая кровь, называется артерией, а если равномерно течёт тёмная, то учёные лекари говорят — вена. Зажимы для кровеносных сосудов, по словам фра Бьянческо, придумали лет сто назад в Вирулии, но снабдить из защёлками, не позволяющими раскрыться в самый непредсказуемый миг, догадался сам лоддер, чем тоже гордился.
Чтобы убрать из раны кровь, потребовалось два комка корпии, каждый с голову годовалого ребёнка. Несмотря на старания, Реналла всё-таки заглянула через руку костоправа. Открывшееся зрелище вызвало приступ тошноты. Меньшая из берцовых костей раскололась почти вдоль. Один из получившихся обломков — острый, как кинжал, — пробил мышцы и кожу. Большая берцовая треснула в двух местах.
— Вседержитель… — прошептала Реналла, сдерживая рвотный позыв.
— Отвернитесь, — немедленно одёрнула её Лонара.
— Держите крепче, — приказал лекарь.
Не раздумывая, он сунул пальцы в разрез.
Реналла заставила себя смотреть только в лицо фра Бьянческо, вернее на его сосредоточенный профиль. Лоддер сжал губы и прищурился. На висках выступили капельки пота. Одна прядь соломенно-жёлтых волос упала на глаза, но он её не убирал — руки заняты. Только дул время от времени вверх, отбрасывая, чтобы не мешала. Она уже хотела отпустить щиколотку раненого и протереть лоб лекаря льняным полотенцем, но тут он зарычал сквозь сжатые зубы:
— Крепче держите! Гвидо! Губку!
В тот же миг Реналла почувствовала, как напряглась нога прана Рикарда. Видимо, действие снадобья ослабело и молодой наёмник корчился от боли.
— Держите!
Она изо всех сил навалилась на щиколотку, вцепилась в неё так, что побелели ногти. Напротив кряхтела Лонара, покраснев лицом и выпучив глаза.
А фра Бьянческо кивнул и только прикусил губу. Реналла вполне могла представить, как он быстрыми и уверенными движениями складывает раздробленные кости.
— Иглу и нитку!
Гвидо, отложив губку с одурманивающим настоем подал костоправу заранее приготовленную кривую иглу с нитью, которую делали из коровьих кишок — нарезали тонкими полосками, выскабливали, выдерживали вначале в растворе поташа, а потом в разбавленной уксусной кислоте. Фра Бьянческо рассказывал, что раны можно шить и шёлком, только привозить его с Айа-Багаана ещё дороже. Поэтому нить из кишок использовали только в самых сложных случаях, когда приходилось соединять разрубленные или разорванные мышцы или сухожилия, а кожу зашивали обычным конским волосом, доступным любому солдату. Многие на войне таскали с собой в заветном мешочке иглу и пучок волосин, вырванных из конского хвоста. На всякий случай.
Лоддер управился быстро. Сказывался богатый опыт. Сколько вояк он поставил на ноги — не пересчитать. Там, где другой лекарь махнул бы рукой и пустил выздоровление на самотёк или попросту отпилил бы изуродованную конечность, фра Бьянческо боролся до последнего. За что его и ценили. Капитан Жерон сказал как-то, что такой костоправ, как наш заика, стоит полусотни прекрасно обученных наёмников.
— Убрать кровь! — продолжал командовать фра Бьянческо. — Гвидо!