ки — капитаны Рот. Но пран Этуан честен и искренен в своих словах и поступках. Он отрицает свою причастность к убийству Толбо альт Кузанна и к нападению на резиденцию Роты Стальных Котов. Отрицаете, пран Этуан?
— Отрицаю, ваша светлость.
— Принимается. Обвиняет его капитан Жерон альт Деррен — воин и дворянин, в чьей честности у меня не было повода усомниться. Ни на единое мгновение. Однако обвинение опирается на свидетельство некой особы, чей супруг был уличён в предательстве. В подлом предательстве. Вступив в наш союз, когда это казалось выгодным, он легко и без угрызений совести выдал нас властям, когда решил, что сможет таким образом добиться почестей при дворе и повышения по службе. Она приехала сюда по воле главы тайного сыска Аркайла. Возможно, после пран Гвен изменил своё отношение к Домам Серебряного Барса и Чёрного Единорога, в чём и пытался убедить нас по мере сил. Но отправляя сюда прану Реналлу из Дома Лазоревого Кота, он ещё находился на государственной службе. Зачем? Какое задание она получила?
— Клянусь именем Вседержителя, — осипшим голосом произнёс пран Гвен, — я не давал пране Реналле никаких заданий.
— Будем считать, что я вам поверила. И, тем не менее, она свидетельствует против моего родственника и военачальника. И настаивает на своих словах. Вы настаиваете, прана?
Больше всего Реналле хотелось очутиться далеко-далеко отсюда. Лучше всего, в родительском замке, но можно и у праны Нателлы, лишь бы укрыться от десятков прожигающих тебя взглядов. Она встала, одёрнула платье. Искушение отказаться от своих слов было столь велико, что слова сами рвались с языка.
Но как можно отказаться?
Предать офицеров и солдат Роты Стальных Котов, которые поверили ей, поддерживали, защищали? Порой даже ценой жизни…
Предстать перед всеми лгуньей или, того хуже, засланной шпионкой, сеятельницей раздоров? Тогда пран Гвен альт Раст расшибётся в лепёшку, доказывая искренность намерений и дружелюбие, но кто ему поверит? И что бы сказал отец, ветеран многих сражений, ревнитель дворянской чести, всегда заявлявший, что лучше умереть, чем бежать с поля брани.
— Я настаиваю на своих словах, ваша светлость, — проговорила она, стараясь, чтобы голос не дрожал слишком уж сильно. — Готова принести присягу на священном писании, ибо класться грешно. Я видела прана Этуана альт Рутена своими собственными глазами и не спутаю его ни с кем иным.
— Принято, — кивнула Кларина, резко развернув и сложив веер. — Итак, в отсутствие иных доказательств, кроме слов обвинения и ответчика, я не в силах дать однозначного решения по данному делу. Любой мой приговор может быть справедливым или не справедливым. — Пран Жерон подался вперёд, намереваясь что-то сказать, но герцогиня-регентша опередила его. — В стародавние времена в подобных случаях судьи не стыдились прибегать к Божьему суду. Если человеческий разум не в силах найти правого и виноватого, то всевидящее око Вседержителя может помочь ему, явив знак. Я назначаю Божий суд!
— Божий суд? — удивлённо переспросил пран Клеан. — Неожиданно! Но, возмжно, это единственное приемлемое решение.
— Прошу прощения, ваша светлость, — мягко вмешался отец Реми. — Вы желаете прибегнуть к ордалии? К испытанию огнём или железом?
Реналла ощутила, как сердце её уходит в пятки.
— Нет, — отвечала Кларина. — Я назначаю поединок.
— Что за странное решение! — Возмутился капитан Жерон. — Но если Этуан может взять в руки шпагу, то…
— Прана Реналла может выставить место себя бойца, — пожал плечами глава Дома Бирюзовой Черепахи.
— Из моей Роты?
— Нет, капитан. Ведь устав запрещает бойцам вашей Роты участвовать в дуэлях до окончания боевых действий. — Реналле показалось, что если яд, содержащийся в этих словах самозваной герцогини, вылить в океан, то все чудовища выбросятся, спасаясь, из пучины вод на берег. — Но и прану Этуану я не позволяю лично участвовать в судебном поединке. Он — главнокомандующий. Его жизнь и здоровье принадлежат Вожерону, а следовательно, мне, как правительнице.
— Кузен Виго мог бы взять на себя эту почётную обязанность, — улыбнулся Клеан альт Баррас. — Он не находится на военной службе в настоящее время. Но я ценю его как советника и наперсника детских забав. Вы не против, кузен Виго?
Пран с лошадиным лицом оскалился, очевидно, изображая улыбку. Встал.
— Почту за честь, кузен Клеан.
— Остаётся выяснить, кто же будет отстаивать честь праны Реналлы, — произнесла Кларина, поглядывая на Гвена альт Раста.
Бывший глава тайного сыска медлил с ответом.
Неожиданно поднялся кринтиец.
— Я, Кухал Дорн-Куах из Клана Кукушки, готов скрестить клинки с кем угодно, защищая честь праны Реналлы из Дома Жёлтой Луны.
— Из Дома Лазоревого Кота, вы хотели сказать? — удивилась Кларина.
— Нет. Для моего друга Ланса альт Грегора она навеки осталась Реналлой из Дома Жёлтой Луны. Жив ли Ланс или нет, я не знаю, но я пришёл сюда, чтобы защищать её по мере сил. Так я понимаю дружбу. Можете спорить или соглашаться, но в Кринте свои понятия о чести и справедливости.
— Но, как я догадываюсь, вы поступили на службу в Роту Стальных Котов?
— Трен Кухал не успел, — с нотками торжества и облегчения в голосе проговорил капитан Жерон. — Сегодня утром мы обсудили условия поступления его отряда на службу, но договор не подписан.
— Хорошо. Значит, так тому и быть. — Согласилась герцогиня. — Итак, завтра в полдень. Пран Виго альт Баррас из Дома Бирюзовой Черепахи против трена Кухала Дорн-Куаха из Клана Кукушки.
— Какое оружие избирают почтенные поединщики? — осведомился пран Клеан.
— Шпага, — пожал плечами Виго.
— Мой палаш, — ответил кринтиец.
— Так тому и быть.
Реналла закрыла глаза и вознесла краткую, но горячую молитву Вседержитю.
Глава 6Ч. 1
В звоннице повесилась ласточка.
Её высохшая под летним солнцем чёрно-белая тушка колыхалась на ветру, будто бы ничем не удерживая. Лишь зоркий взгляд наёмного убийцы сумел различить конский волос, петлёй обвившийся вокруг птичьей шейки. Нелепая, а потому страшная смерть. Видимо, птичка затащила в гнездо, вместе с прочим мусором и крепкую волосинку, вычесанную конюхом из хвоста благородного скакуна. Укладывала, умащивала, делая мягкую подстилку для будущей кладки, и не заметила, как просунула голову в образовавшуюся петлю. Кинулась наружу, но удавка затянулась, не позволяя ни улететь, ни вернуться в гнездо. Второй конец волоса, по всей видимости, присох к глине, из которой ласточка строила домик. Человек, попавший в подобную беду, отправился бы к Вседержителю сразу — у повешенного ломаются позвонки шеи. Ласточка мучилась долго и умерла, скорее всего, от голода и жажды. Интересно, думала ли она что-то перед смертью, глядя меркнущим взором на подружек, мечущихся вокруг, но неспособных чем-либо помочь — ни спасти, ни даже облегчить страдания?
Человек порою тоже попадает в тяжёлое положение. А всё из-за желания сделать жизнь лучше и удобнее. Вот такое противоречие, разрешить которое не под силу ни философам из старой лоддской школы, ни доморощенным мудрецам, которых в каждом квартале и на каждой улице пруд пруди. Когда начинаешь прилагать слишком много усилий, чтобы обустроить свою судьбу — свить уютное гнёздышко в безопасном месте, скопить деньжат, чтобы не зависеть ни от кого, найти вторую половинку, с кем не будет тоскливо зимними вечерами, — то вначале, обычно, дела идут хорошо. Ну, или совсем не идут, что означает — твоих сил пока недостаточно для выполнения поставленной цели и следует потерпеть, поднабраться опыта и мастерства. А если начинает удаваться, то следует быть очень осмотрительным. Иначе может так получиться, что однажды ты окажешься в положении ласточки. Какая-то мелочь, трепетно и любовно утащенная в гнездо, обовьёт твоё горло, выжимая жизнь капля за каплей. И никто не придёт на помощь. Будут ходить вокруг да около, умильно качать головам, сочувствовать, цокая языком — как же тебя угораздило, деточка. Только ради того, чтобы не видеть их отвратительные рожи, когда открываются врата в Горние Сады, стоит проявлять предельную осторожность. Нельзя, чтобы дорогая вещица или человек, запавший в душу с первого взгляда, превратились в такую вот петлю из конского волоса. Отталкивать, выбрасывать, резать по живому, но уцелеть.
Офра вздохнула. Поправила тёмный платок, которым повязала голову, чтобы волосы не мешали, падая на глаза. Словно невзначай пробежалась кончиками пальцев по широкой перевязи, в которой прятались полдюжины метательных ножей. Погладила спрятанный в левом рукаве стреломёт. Он стоил просто баснословных денег — изначально мастер просил пятьдесят «лошадок», но согласился снизить цену до сорока пяти. А всё из-за какой-то новой пружины, выкованной из дорогущей стали и особым образом закалённой. Ремесленник обещал, что стреломёт будет вечным. Конечно, Офра ему не поверила, поскольку знала — человеческие руки не способны сделать ничего вечного, но надеялась, что несколько лет оружие прослужит безотказно. Девушка сама пристреляла его — в этом деле нельзя доверять никому, кроме себя. Оценила удобство. Стальная трубка, толщиной в три четверти дюйма и длиной полторы пяди, крепилась двумя ремешками к предплечью. Кольцо с тягой, присоединённой к спусковой скобе, надевалось на средний палец. Сжимаешь кулак — вылетает гранёная стрела, которая втыкается в сосновую доску на полтора дюйма. Это значит, что человека прошьёт навылет, если не встретит кость.
Случая испытать новый стреломёт в деле всё не представлялось, но вот, наконец-то, пришла его пора.
Убийца пробралась в собор ещё с вечера, пользуясь суетой и неразберихой во время вечерней службы и последовавшего за ней причастия. Вскарабкалась по лестнице, ведущей на верх колокольни и притаилась в звоннице, под самой островерхой, увенчанной шпилем крышей. Здесь свистел ветер, выдувавший остатки тепла, тянуло дымком из печных труб. Вдалеке погрохатывали раскаты артиллерийских залпов. Судя по направлению, армия Эйлии альт Ставоса вновь обстреливала Глевер.