Иду пешком до самого трейлера – это мили три, а я зверски хочу пить и устал как черт. Выпив пиво и покурив кальян, я отключаюсь на кровати и несколько недель подряд провожу примерно так же, то выныривая в реальность, то погружаясь обратно. Каким-то образом, не выходя из этого обморочного состояния, я оказываюсь у себя в комнате с Ники, и мы кувыркаемся в койке несколько раз, хотя я даже не помню, как она входила в комнату. А потом она лежит у меня в постели и несет какую-то хрень насчет того, в какой цвет ей перекрасить волосы. Я лежу и моргаю – мне хочется, чтобы она куда-нибудь исчезла. Наконец входит Тристан, выгоняет ее, а потом утаскивает мою трубку. В какой-то момент я начинаю трезветь и постепенно дохожу до нижнего предела. Я устал до смерти, и даже думать для меня сейчас – непосильная нагрузка, но работу надо искать: деньги кончаются, травка кончается и за жилье платить надо.
Я не всегда был таким. Раньше я был ответственным. Мама гордилась мной, всем подружкам хвасталась. Я думал, поступлю в хороший колледж, вероятно вместе с Лекси, мы будем встречаться, пока не получим дипломы, а потом поженимся и будем жить вместе. Такой был план, во всяком случае. Но подобных планов мне уже не строить, мне и на один-то день план теперь не удается.
24 июня, сороковой день летних каникул
Я сижу на кровати, свесив ноги, потягиваюсь, и тут кто-то стучит в дверь.
– Входи, – говорю я, думая, что это, должно быть, Тристан пришел, снова будет ворчать, что пора вылезать из постели.
Но дверь открывается, и входит Нова. Волосы у нее зачесаны кверху, пряди спадают на лицо. На ней короткое черное платье с красными полосками и тонкими лямочками, видны голые плечи и ключицы. Голубые глаза окружены черной подводкой, полные губы выглядят глянцевыми. Больше никакой косметики у нее на лице, кажется, нет, во всяком случае, веснушки на носу не замазаны.
Она смотрит на мою голую грудь, сжимая в руке телефон, и я вдруг смущаюсь, что сижу тут в одних трусах. Ей виден отвратительный шрам на груди, оставшийся после той аварии, когда меня чуть не разрезало надвое как физически, так и психологически, и татуировка на руке – имена всех, кого я убил в тот день. Щеки у нее краснеют, но, к моему удивлению, она не выбегает из комнаты. Показывает через плечо в коридор:
– Я с Делайлой пришла, а Дилан сказал, что ты уже давно спишь и тебя пора будить.
– Так и сказал? – качаю я головой. Я мало знаю Дилана, но чем дольше живу здесь, тем яснее понимаю: он, кажется, любит напрашиваться на неприятности. Я встаю и подхожу к зеркалу, стараясь изобразить на лице улыбку. – Ну вот, ты свое дело сделала. Я проснулся.
Нова кивает, и я жду, что теперь она уйдет, но она все стоит в дверном проеме. А потом с таким видом, будто жутко нервничает, делает глубокий вдох, переступает порог моей комнаты и начинает ходить и смотреть. Одежду и рисунки, разбросанные по всему полу, комод с зеркалом, кровать – все это она внимательно рассматривает, а я ежусь от неловкости, доставая из комода рубашку.
Она останавливается возле кровати и разглядывает рисунок, который я сделал еще в школе, – Лекси в одном нижнем белье. Интересно, что она думает? Может, ей неприятно на это смотреть? А если и так, какое мне дело?
Нова склоняет голову набок, нагибается, чтобы поднять рисунок, и я открываю рот, хочу сказать ей: «Не трогай» – мне как-то не по себе оттого, что портрет Лекси будет держать в руках другая девушка. Но Нова сама останавливается и убирает руку.
Оглядывается на меня через плечо:
– Красивая.
Я киваю, глотая комок в горле, и натягиваю через голову рубашку:
– Да, была.
У Новы чуть приоткрываются губы, когда у меня вырывается то, чего я не хотел говорить. Мне уже жаль, что нельзя забрать свои слова назад. К счастью, Нова, кажется, понимает. Подходит к стене и начинает разглядывать другой рисунок – виноградные лозы, оплетающие пакетик «Скитлс». Я это нарисовал, когда решился принять ЛСД, потому что травка никак не облегчала внутреннюю муку. Оказалось, что это была плохая идея – наркотик нисколько не притупил эмоции, а вместо этого вытащил наружу темную, почти безумную часть моего «я».
– Интересно, – глядя на меня, задумчиво говорит Нова, – о чем ты думал, когда это рисовал?
Я достаю джинсы из верхнего ящика раздолбанного комода – в нем осталось всего два ящика из четырех.
– Честно говоря, не помню. – Я разворачиваю джинсы и натягиваю, балансируя на одной ноге. – Должно быть, это связано с тем, что я тогда выкурил много марихуаны и… еще кое-чего принял, а потом свалился в розовый куст, а потом пришел домой и стал грызть «Скитлс».
Нова смеется с озадаченным видом, и я тоже улыбаюсь.
– И часто ты так делаешь?
– Что? Падаю в розовые кусты? Или ем «Скитлс»? – спрашиваю я, застегивая молнию на джинсах.
Нова прикусывает нижнюю губу, и я замечаю, что ее взгляд падает на мои руки, когда я застегиваю пуговицы. Гадаю, о чем она думает.
– Нет, часто ты выкуриваешь столько марихуаны?
Легкость, пришедшая вместе с ней, пропадает, и я чувствую разочарование.
– Да, – честно отвечаю я, понимая, что это наверняка отпугнет ее.
Нова смотрит на другие рисунки, затем, придерживая платье, приседает, чтобы получше разглядеть.
– Да, и Дилан с Тристаном тоже, но ты, наверное, знаешь, раз с ними живешь, – говорит она.
Я беру с комода свой бумажник:
– Да, выходит, так.
Я не знаю точно, какие причины у Дилана с Тристаном, чтобы курить столько травки. Курит ли Тристан просто так или пристрастился после смерти своей сестры Райдер. Знаю одно: сам я это делаю, чтобы заглушить боль. К этому я пришел после бесчисленных сеансов психотерапии, рецептов и всяческих попыток как-то разобраться в душевной сумятице. Ничего не помогало, и вот однажды, когда мы сидели вдвоем с единственным другом, который у меня еще оставался, он вынул косяк. Раньше я никогда травку не пробовал – как-то не тянуло. Но тут понял, что терять мне уже нечего, попробовал и, когда все тело стало легким, а мрачные мысли в голове заволокло туманом, понял, что только так и можно выжить. Теперь я делал так почти каждый день, девять месяцев подряд, и это уже стало частью моей жизни. Без травки осознавать, во что превратилась моя жизнь – во что превратился я сам, – было бы невыносимо.
Нова стоит поодаль и разглаживает складки на платье. Поднимает на меня глаза – огромные, полные тревоги. Такая внезапная перемена выбивает меня из равновесия.
– В общем, все уже решили ехать на этот концерт в Фэрфилде через месяц, – говорит она и теребит пальцами браслет на запястье. Царапает ногтями кожу, кажется чувствуя себя не в своей тарелке. – Это где-то на неделю, что ли.
– Может, прикольно будет. – Я засовываю бумажник в задний карман джинсов. – Поезжай.
– Да… Делайла все уговаривает, но я же говорю, что больше не люблю концерты.
– Потому что там слишком шумно?
Нова кивает, накручивая прядь волос на палец.
– К тому же Делайла будет с Диланом, и мне придется ночевать с ними в одной палатке, а они, наверное, будут… ну, понятно… и, скорее всего, им будет наплевать, что мне все слышно.
– А Тристан разве не едет? – спрашиваю я, забирая часы с кровати. – Ты могла бы с ним в одной палатке ночевать.
– Да, но… Как-то неудобно вдвоем. – Она это говорит так, что я думаю: может, она знает, что Тристан к ней неравнодушен. Похоже, ей это не нравится.
Нова распускает прядь волос, которую накручивала на палец, и встает:
– Вот если бы ты тоже поехал, тогда мне не пришлось бы жить в палатке вдвоем с парнем, которого я почти не знаю.
Я застегиваю кожаный ремешок часов.
– Меня ты тоже почти не знаешь.
Нова оглядывает меня с головы до ног и выдерживает мой пристальный взгляд, хотя руки у нее дрожат. Я чувствую себя предельно уязвимым: она будто читает меня, как открытую книгу. Словно до сих пор скрывала от меня свою огненную натуру, которая теперь начинает проявляться. Не знаю, по душе мне это или нет и стоит ли вообще об этом думать.
– Ничего страшного. Вот как раз и узнаю, – говорит она.
– Тебе не понравится, – заверяю я Нову исключительно для ее же блага. Хочу пройти мимо, но она разгадывает мой маневр и останавливает меня.
– Пожалуйста. – Голос у нее тихий, просительный.
Понятия не имею, в чем тут дело, но у меня такое чувство, будто все это не имеет никакого отношения ко мне. Но я знаю, что должен отказаться: я ведь дал слово Лекси, что не забуду ее, что бы ни случилось, а Нова, кажется, из тех девушек, на которых парни обычно клюют: печальная, беззащитная, нерешительная. И эти ее чертовы огромные голубые глаза… Они серьезно на меня действуют. Я провожу по лицу ладонью, хочу отказаться, но, когда открываю рот, ответ вырывается совсем не тот, какой я готовил мысленно.
– Ладно, – говорю я, и рука сама падает вниз.
Я ошеломлен и страшно зол на себя. Хочу сказать, что пошутил, но у Новы уже глаза разгорелись.
– Вот и хорошо! – Она шагает ко мне, протягивая руки.
Я понятия не имею что, черт возьми, она делает, да Нова и сама, судя по ее виду, совершенно сбита с толку. И напугана. И тут она вдруг обхватывает меня руками и прижимает к себе. Сердце у нее колотится в груди, наверное, так же быстро, как и мое.
Я весь каменею, не зная, что делать. Начинаю отстраняться, но так по-дурацки неловко: силой тяжести меня бросает вперед, и я обхватываю ее за талию и обнимаю в ответ, чувствуя укоры совести за то, что ее близость доставляет мне такое удовольствие, и в то же время полностью отдаваясь ему. Должно быть, все дело в травке, еще не выветрившейся из организма, потому что обычно я веду себя гораздо осторожнее. Я научился виртуозно отталкивать от себя людей, а тут вдруг послал всякую осторожность куда подальше – конечно, травка, что же еще.
– Слушай… Нова… – С закрытыми глазами я вдыхаю ее сладкий аромат. – Может, не стоит…
Она поспешно отстраняется: