Он приблизил маску к глазам и ради любопытства посмотрел в прорези. Через них комната показалась ему ярче, чем была, и что-то в ней определённо изменилось: в потоке солнечного света ярко краснела герань на окне, алмазами вспыхивали пылинки, серпантином вился лёгкий сиреневый туман, – и откуда всё это взялось, если уже наступил вечер?
Андрей надвинул маску на лицо, и она легла на него неожиданно плотно, будто тут и была всегда: ни малейшего неудобства он не чувствовал, даже не понадобилось завязывать тесёмки, прикрепленные к личине. Прорези для глаз, до того казавшиеся ему узкими, были в самый раз, но, правда, напоминали очки: перед собой он видел всё хорошо, а боковое зрение ограничивалось дужками. Или это ему только казалось? На маске-то никаких дужек не было. Тем не менее, скашивая глаза, Андрей испытывал то же самое, что, вероятно, ощущает лошадь в шорах: с боков – тьма, а всё, что стоит видеть, – впереди. Смотри и не отвлекайся!
Он не узнал свою комнату. Впрочем, её вовсе не было: он парил в каком-то туннеле, блистающем всеми цветами радуги. Поток яркого света низвергался лавой из круглого отверстия над головой, и Андрея неудержимо тянуло к нему. Лёгкий, как пушинка, он закружился в ласковых, нежных струях воздуха – они поддерживали его, будто это была ладонь невидимого доброго великана: настойчиво, но осторожно, боясь повредить ему, могучая рука несла его к сияющему кругу.
Андрей невольно вспомнил толстые альбомы картин, доставшиеся от бабки в наследство. Ему нравилось рассматривать их, особенно притягивала одна работа Босха, на которой было изображено нечто странное: яркий божественный свет падал из отверстия в небе, и люди, поражённые видением, молились и возносили хвалу Богу. Да и на картине Чюрлёниса «Дары королей» – так, кажется, она называется? – два великана любовались на подобное чудо, только это было не светом в конце тоннеля, а невыносимо прекрасной сказочной сферой.
Напоминая ясный хрустальный шар, она хранила в себе целый мир: небольшая деревенька, падает снег, веселые люди катаются на коньках, а по дороге, ведущей к большому городу, едет золочёная карета… Случайный ротозей, подняв глаза к небу, быть может, увидит очи королей, ласково взирающих на него, – и не поверит своим глазам. А может, и поверит, но решит: это не что иное, как знамение, чудо, откровение, – и к нему сбегутся другие люди, и, поражённые, падут на колени, а великаны, усмехнувшись, повернут шар, чтобы посмотреть другие картинки. Их в сфере много, и, потревоженные движением, они распадаются, складываются, мельтешат как стеклышки калейдоскопа: вечно меняющийся мир забавляет зрителей, не подозревая о том, что в чьих-то руках он всего лишь игра. Или не игра?
Круг света, к которому Андрея неудержимо влекло, становился всё ярче. Он блистал как солнечный диск, но в отличии от него не обжигал глаза. Это был какой-то особенный свет – яростный, но в то же время радостный, ласковый, спокойный. Может, и бабочкам пламя свечи кажется именно такой благодатью, и потому они летят на огонь, не ведая страха?
Андрей, подумав об этом, невольно усмехнулся: мысль, в сущности, такая банальная, ничего не проясняла – только напускала на себя многозначительность, как и большинство других привычных суждений. Простые истины мало приближали к истине. Возможно, они существовали лишь затем, чтобы держать человека в рамках нравственных установок. Но, Боже праведный, что с того толку? Нравственность – лишь одежда, прикрывающая нашу безнравственность. Чужая мудрость, которой с восхищением внимаем и которую умом понимаем, – не входит в кровь и плоть: она отдельно, мы – отдельно. Есть божественный свет, и есть свет ночника, который можно оставить включённым: он не мешает спать, но тот, негасимый свет, горит всегда, и выключить его невозможно, ибо он освещает путь души. Но что иным из нас эта душа? Она не более чем метафора, в лучшем случае – синоним слова «совесть», которая давно перестала обжигать спокойное сердце.
Прохлада сияющего пространства бодрила Андрея, и он поднимался всё выше и выше, ощущая восторг и отраду свободного паренья. Но внезапно он упёрся головой в какую-то преграду: что именно это было, Андрей не понял, потому что и над ним, и под ним по-прежнему блистало прохладное ласковое пространство. Никакого препятствия он не обнаружил, но оно всё-таки было: нечто прочное, невидимое глазу, преградило путь к источнику света. Андрей даже ощупал эту помеху: она, гладкая и крепкая, ожгла его холодом льда, и он мигом отдёрнул ладонь.
– Чёрт! – Андрей в сердцах выругался.
Он попытался ещё раз исследовать невидимую преграду на ощупь, но результат был тот же самый: на постукивание костяшками пальцев по ней твердь отзывалась лёгким хрустальным звоном, и от неё веяло холодом.
Внезапно где-то вверху мелькнула тень. Андрей поднял голову и видел, как к нему стремительно приближается большая птица. Таких он никогда не видел: пернатое существо напоминало фазана, но, судя по всему, оно было железным. Грубые, резко торчащие перья отливали вороненой сталью, тяжелые крылья кое-где покрывали пятна ржавчины, а дерзкая голова держалась неестественно прямо на тонкой длинной шее. Затылок птицы украшал пучок тонкой деревянной стружки; её длинные ленты плескались на ветру.
Снизу тоже послышался шум хлопающих крыльев. Андрей опустил глаза и обнаружил стремительно летящее в его сторону чудовище. Над коротким веретеном его туловища мощно вздымались сизые перепончатые крылья: они взмахивали медленно, плавно и вроде как лениво, но, тем не менее, каждый их взмах резким толчком приближал монстра к Андрею. Под бледно-зеленым брюхом чудовища болтались четыре жилистых лапы с острыми шипами когтей. Покрытый серой слизью длинный, как у ящерицы, хвост мотался из стороны в сторону, временами загибаясь на бугорчатую спину; на его конце поблескивало жало, напоминавшее раздвоенный змеиный язык.
Железная птица забила крыльями о невидимую твердь над головой Андрея. Он слышал эти оглушительные частые удары, и даже послышался треск, напоминавший звук, с которым под крепкой ногой на застывших лужах лопается первый серебристый ледок. Однако птице не удавалось проломить затвердевший эфир, и она продолжала яростно долбить его клювом и бить крыльями.
Чудовище, невозмутимо взмахивая крыльями, подняло голову и вперило маленькие горящие глазки в птицу. Его морда напоминала крокодилью, с той лишь разницей, что была гораздо крупнее и сплющеннее, а на макушке красовались изогнутые полумесяцем чёрные рога.
Воздух, прежде недвижный, всколыхнул теплый поток, и в нём разлился резкий, одурманивающий запах сирени, настолько крепкий, что ударил в нос не хуже нашатырного спирта. Андрей непроизвольно зажал ноздри, но это не помогло: крепкий дух, казалось, въедался в каждую клеточку кожи, от него слезились глаза и спирало дыхание.
Запах сирени, однако, обладал каким-то странным свойством: от него сладко кружилась голова, по телу медленно разливалась истома, а внутри живота, где-то на уровне пупка, словно струна натягивалась – упругая, звенящая, яростная, и её дрожание вызывало волны внезапного жара: они прокатывались под кожей и обжигали сердце. Андрей почувствовал быстрое возбуждение, которое часто случается с молодыми парнями, но у него такого давно не бывало: всё-таки уже не шестнадцать лет.
Обескураженный, он подумал об Аями, которая обещала всегда быть с ним, но на этот раз почему-то не выказывала признаков своего присутствия. Ему казалось: уж она-то знает, что за чудище мчится прямо на него и чего от него ждать. Особого страха, однако, он не испытывал. Всё происходящее казалось бурным сном, полным всяких несуразностей, но, тем не менее, в висках застучал-зазвенел серебристый молоточек тревоги.
– Что? – внезапно спросил его внутренний голос. – Боишься?
– Нет, не боюсь, – сказал Андрей. – Даже странно, что не боюсь. Я будто парализованный. Наверное, такое же ощущение испытывает кролик, на которого смотрит удав.
– Но ты вспомнил обо мне – значит, не знаешь, как поступить.
– Это правда. Мне даже захотелось закрыть глаза – и будь что будет. Но так можно сделать во сне. А я сейчас, кажется, не сплю…
– Как знать, – уклончиво ответил голос. – Сны обнажают истинную суть вещей.
Чудовище между тем было уже совсем близко. Ещё несколько взмахов крыльев – и оно окажется рядом, мерзкое, отвратительно пахнущее, в густой слизи цвета детской неожиданности. Его васильковые глазки, не мигая, вперились в Андрея.
Железная птица продолжала биться о невидимую твердь, и, кажется, это забавляло монстра: время от времени он переводил немигающий тяжелый взгляд на пернатое создание, и его морда судорожно оскаливалась в подобии улыбки. Жуткое существо, такое страшное на вид, источало слабое голубое свечение: воздух вокруг него искрился, с бугристой жабьей кожи соскальзывали пузыри шафранового цвета, мельтешили в пространстве и вдруг лопались, разбрызгивая капли бледной жидкости.
– Ты забыл надеть ягпан, – сказал голос. – Отправляясь в такое путешествие, стоит помнить: возможны всякие неожиданности, и без пояса силы не обойтись.
– Я никуда не собирался, – Андрей покачал головой. – Это как-то само собой получилось. Ты же знаешь: я иногда летаю просто так…
– Ничего не бывает просто так, – раздраженно ответил голос. – И то, что тебе явилась лярва, – это тоже не просто так.
– Что, не понял? Какая лярва? Ты почему ругаешься?
Андрей почувствовал, как легкая когтистая лапка корябнула его изнутри, будто кошка, которая хочет обратить на себя внимание хозяина.
– Баловник, – вздохнул голос. – Ах, какой ты баловник! Творишь – и не ведаешь что именно. Лярва – это твоя материализовавшаяся похоть, милый. Это твои отнюдь не духовные страсти, твой грех и твои тайные мысли, которые праведными никак не назовёшь.
Андрей смутился. В самом деле, разве не приходили ему иногда в голову такие разнузданные фантазии, что он сам поражался их тёмной, животной сущности? Впрочем, при чём тут животные? У них всё просто и ясно, разве что слишком откровенно, но это лишь потому, что они не ведают стыда. Человек же озабочен расширением своих сексуальных возможностей – и не только ради наслаждения, а, например, чтобы доказать свою исключительность, неповторимость или прослыть лучшим любовником. Хотя бы в собственных глазах выделиться из невыразительной одинаковой массы обычных мужчин, скованных всякими табу и ограничениями.