Марго сочла благоразумным пробормотать нечто нечленораздельное и сделать вид, что всё в порядке, хотя у самой кошки на душе скребли: да что же это за ребёнок такой? Внезапно появился – внезапно исчез. И если даже предположить: его специально поджидал какой-то родственник, то откуда ж этому старику было известно, что малыша повезут в Сакачи-Алян именно сегодня и непременно на этом рейсе? Загадка!
– Успокойтесь, – шепнул ей Сергей Васильевич. – Всё нормально. Мне сразу показалось: это не совсем обычный ребёнок. Его послало нам само провидение.
– Ой-ой-ой, – Марго сморщилась, – не смешите меня: провидение, – она передразнила его. – И вы верите в эти сказки?
– Я верю в то, что жизнь иногда удивительнее самой разволшебной выдумки, – ответил Сергей Васильевич.
Но откуда же, откуда и старуха Чикуэ знала о том таинственном малыше? Марго уже не сомневалась, что с ним связана какая-то тайна.
– А мне сон был: ребёнок едет к нам, – ответила Чикуэ на безмолвный вопрос Марго, чем ещё больше удивила её. – Этот ребёнок знает больше, чем самые мудрые взрослые. Он смотрит сердцем.
Старуха что-то сказала ещё по-нанайски, но переводить не стала, лишь собрала гармошкой морщины вокруг рта и со счастливой улыбкой выдохнула:
– Бо-Эндули!
А что это такое, Марго было неведомо.
Если бы она догадалась передать разговор с Чикуэ Андрею, и упомянула бы это слово, то, возможно, он бы не удержался и сообщил, что тоже видел отрешённого малыша-крепыша. Но не тут, а Где-То Там, чему названия пока не знает, а, может, и знает, но всё равно не скажет.
Настя, между тем, чувствовала себя довольно стеснённо: как-т так получилось, что разговор шёл в прихожей, Андрей переминался с ноги на ногу, Сергей Васильевич конфузился, а Марго без умолку болтала обо всём на свете, явно стараясь вызвать к себе если не уважение, то симпатию подруги Андрея. Она давно уяснила одну простую истину: хочешь, чтобы мужчина тобой заинтересовался, стань лучшей подругой его подруги. Интерес, правда, у неё был совсем иного свойства, но он тоже подпадал под это правило.
Настю, однако, раздражала назойливость Марго, и, к тому же, она хотела остаться с Андреем наедине. Очень по нему соскучилась!
Сергей Васильевич оказался деликатнее Марго. Он решительно присел на пуфик и, обуваясь, сообщил:
– Нам пора. У нас ещё кое-какие дела есть.
– Какие? – вскинулась Марго. – Кажется, у нас одно дело было. Мы не случайно к Андрюше зашли…
– Маргарита, выйдем – и я вам напомню, какие дела, – пробурчал Сергей Васильевич, злясь и на Марго, и на непослушный ботинок, который никак не хотел надеваться на ногу. А спросить, есть ли в этом доме обувной рожок, он стеснялся. И так хозяину доставили массу беспокойств.
Делать нечего, Марго изящно впрыгнула в свои туфельки, поцокала каблучками, подхватила свой ридикюль и с сожалением глянула Насте в глаза:
– Ах, мы с вами так мало пообщались, но, надеюсь, ещё увидимся!
– Надеюсь, – подтвердила Настя, а сама подумала: «Вот ещё!»
Как только за гостями захлопнулась дверь, она обняла Андрея и спросила:
– Ты соскучился?
– Да.
– Сильно-сильно?
– Да.
– Зая, а я-то уж, котик, как соскучилась!
Ну, как вы думаете, что ещё может выдумать влюблённая девушка? Правильно: много чего! Котик и зайчик в одном лице – это было только началом…
13
Он хотел сказать ей много-много самых прекрасных слов, какие только есть в языке: милая, единственная, прекрасная, неповторимая, любовь моя, лучшая из всех женщин Земли, звёздочка ясная, ненаглядная, солнышко – и говорить ещё и ещё, но на мгновение что-то будто щёлкало в мозгу, и включало в нём зануду и рационалиста: всё сказанное и несказанное казалось вдруг нелепым, смешным и даже глупым. А самое главное, он понимал: это так банально, и старо, как мир, – миллионы мужчин говорили, говорят и будут говорить своим женщинам те же самые слова, и даже любимых животных и птиц перечисляют одних и тех же: зайчик, киска, медвежонок, мышка, белочка, лебёдушка, сокол ясный, пёса и тому подобное (впрочем, в списке любимых животных есть стойкие исключения: почему-то спросом не пользуются носороги, крокодилы, скунсы, олени, а также прочие рогатые, а также парнокопытные: свиньёй или поросёнком редко кто называет другого человека в порыве страсти).
Настя сердилась на него за его короткие «да – нет», ей не хватало только обожания и желания в его глазах; нежные объятия, долгие поцелуи, ласковые прикосновения она считала само собой разумеющимся, а вот слов – глупых, смешных, банальных ей не хватало. Если бы даже он твердил, как попугай, «люблю» – сто, двести, триста раз, это понравилось бы Насте, но Андрей считал, что подобным занимаются те мужчины, которые и самих себя хотят убедить: любят именно эту женщину – самогипноз, так сказать, внушение, медитация, а, может, заклинание – прежде всего, самого себя, а уж потом – женщины.
Увы, Андрей относился к тому типу мужчин, которые не любят разбрасываться словами, сдержанны в своих клятвах и обещаниях – если они кого-то выбрали, то, как правило, это надолго и всерьёз. Даже то, что они сами считают как бы несерьёзным, – всё равно нешуточно: обычный флирт порой перерастает у них в нечто основательное и постоянное.
Андрей любил Настю, но у него была и Надежда. Две женщины. И каждая – необходимая. Только необходимыми они были по-разному: Настя – восторг и счастье, бой барабана в сердце и тихое обмирание, невыносимая лёгкость и головокружительный полёт, её тело – продолжение его, а может, и не продолжение: можно ли створки раковины считать продолжением друг друга? Надежда – совсем другое: он считал её другом, и даже иногда в шутку упоминал известную фразу Антона Павловича Чехова о том, что женщина становится мужчине другом только после того, как побывает его любовницей. Может, он что-то путал, но смысл был точен. Надежда сердилась на него и, шутливо грозя пальчиком, обещала: «Больше не дам! Будешь тогда знать, как обижать женщину».
Она не хотела быть ему только другом, и, скорее всего, даже совсем не стремилась попадать в эту категорию: Надежда желала любви. Она была слишком женщиной, чтобы стать мужчине всего лишь наперсницей.
Впрочем, ему было с ней хорошо: Надежда ничего не стыдилась, и простодушно полагала, что в постели нет ничего постыдного и запретного, забывая о том, что у любовника непременно возникнет вопрос: с кем она так напрактиковалась, и сколько же его предшественников вспоминают теперь Надюшу? Если построить их в ряд, то, может, целая рота получится? «Батальон! – она хохотала в ответ на такие вопросы. – Или взвод! Что больше – взвод или батальон? – и, внезапно сбросив улыбку с лица, утыкалась ему под мышку: Дурачок! Боже мой, какой же ты ещё дурашка! Мог бы и сам догадаться: женщине всегда приятно делать то, что хочет её любимый мужчина. Всё, что угодно. Без оглядки. Понимаешь?»
Настя тоже говорила о том, что нет выше счастья, когда любишь того, кто любит тебя, и за это можно всё отдать. Но всё-таки её что-то сдерживало: например, она не хотела смотреть эротические фильмы, которые Андрей специально купил – пусть знает, как это бывает у других людей. И не желала говорить, какие моменты их близости ей наиболее приятны: «Мы не американцы, – объясняла она, – это у них принято обсуждать, что и куда должно попадать, чтобы добиться фантастического оргазма, – слово „оргазм“ она выговаривала с трудом, краснея удушливой волной. – Это, знаешь ли, техника секса. А я никакую технику, даже эту, не переношу! Я вообще не способная к техническим дисциплинам. Главное – движения души, а не отдельных частей тела! И убери „Кама-сутру“ куда подальше. Потому что все эти позы и способы, – она снова смущённо опускала глаза, – всего лишь приложение. Приложение к философскому трактату. „Кама-сутра“ – это философия любви, а не руководство по сексу…»
Знала бы она, что Андрей рассказал об этом Надежде. Правда, он представил дело так, будто это у одного из его приятелей такие проблемы с любимой девушкой: ни в какую не хочет экспериментов в постели, и развратом считает даже… лёд. Вернее, не сам лёд, а его использование в играх двоих.
– Может, она холода боится? – уточнила Надежда. – Я слыхала: бывает холодовая аллергия…
– Да нет же, какая аллергия! – хмыкнул Андрей. – Коктейль со льдом она пьёт – и ничего. А вот провести кусочком льда по коже – это для неё чуть ли не Содом и Гоморра. Считает: подобные штучки от пресыщенности и скуки. В любви, мол, главное сама любовь, а не всякие приёмчики, её подогревающие…
– А может, она права? – Надежда задумчиво посмотрела Андрею в глаза. – Любовь не нуждается в учебниках, она сама – учебник. Человек в ней всегда дилетант, даже если кажется: всё знает и умеет, но, увы, ему ведомы лишь приёмы обольщения, и то не все, а все эти способы удовлетворения плоти – всего лишь технология секса…
Андрею казалось: Надежда говорит как по писаному, что, собственно, так и было. Она знала: Андрей много читает, и потому тоже старалась не ударить лицом в грязь – начала покупать книги, причём, старательно избегала всяких «дамских» романов, к которым он относился пренебрежительно. Прочитанное иногда помогало ей четче и яснее формулировать свои мысли, открывало неизвестное в, казалось бы, обыденном и привычном, а то и вовсе приходило на выручку, когда говорить уже было не о чем. В таких случаях она усердно припоминала что-нибудь интересное из недавно прочитанного и, стараясь выглядеть умнее, чем есть на самом деле, многозначительно говорила: «А знаешь, я тут недавно вычитала кое-что интересненькое…» И прилежно об этом рассказывала.
Так что её мысли о любви были не совсем чтобы её собственные, но, тем не менее, она верила в то, что говорила. И ещё она была благодарна Андрею: всё-таки именно он невольно приучил её к чтению.
– Извини, но без этой технологии самая возвышенная любовь уже вроде как и не любовь, а мираж какой-то, – не согласился Андрей.
– Скажи своему другу: любовь – сама большая выдумщица, и не стоит её торопить, – покачала головой Надежда. – Знаешь, сейчас все будто помешались на сексе: откроешь газету – обязательно о траханье что-нибудь написано, включишь телевизор, особенно после полуночи, – наглядно демонстрируют все приёмчики, а в каком-нибудь дорогом журнале для богатых дамочек обсуждается техника анального секса или… как там его?… ах, да!… фистинга…