— Еда в холодильнике есть? — спрашиваю, понизив голос. Так, чтобы Адиль понял: я обращаюсь именно к нему.
Он кивает:
— Я вчера привозил.
Я тяну тетю Гулю за собой в кухню. Она не сопротивляется, идет с охотой и даже чему-то улыбается. Адиль прямо за нами. Его шагов не слышно, но я почему-то все равно об этом знаю.
— Садитесь, апа, ладно? — Выдвигаю табурет и легонько подталкиваю ее к нему. — Я сейчас на стол накрою.
Открываю холодильник и не удерживаюсь от улыбки. Наличие мужской руки заметно сразу. Сыр в нарезке, оливки, сыровяленая колбаса, куча консервов вроде шпрот и тунца, тайское манго, джемы, соки… Адиль купил все самое дорогое, из чего невозможно что-либо приготовить.
— Надеюсь, здесь тоже никто не против бутербродов, — бормочу я, хлопая шкафами гарнитура в поисках разделочной доски. Опомнившись, с опаской оборачиваюсь на Адиля. Не стоит забывать, что я не Лейла, а Даша, и нахожусь в чужой квартире.
Он стоит, прислонившись к стене, руки спрятаны в карманы джинсов. Поймав мой взгляд, едва уловимо кивает, так что становится ясно: все в порядке, Адиль не против.
Я режу хлеб, кипячу воду, завариваю крепкий черный чай, который сразу же разливаю по кружкам. Руки порхают, а на душе почему-то очень светло. Может быть, дело в этой квартире, опрятной и обжитой, или в этой женщине, взирающей на меня с обожанием, пусть и адресованным кому-то другому. Или в Адиле, который сейчас полностью безоружен. А может быть, в том, что по нелепой случайности воплощается в жизнь картина, наброски которой хранились в моей памяти целых семь лет.
— Апа, кушайте. — Я придвигаю к тете Гуле чашку и бутерброды.
— А ты, Лейла? — взволнованно спрашивает она, подняв на меня испуганные глаза.
Сходство между ней и Адилем все-таки есть. Его радужка точно такого же, глубокого шоколадного цвета.
— Тоже буду, — успокаивающе отвечаю я и в доказательство указываю на вторую дымящуюся кружку. — Видите, и чай налила.
Не спрашивая, налила и для Адиля, хотя и не была уверена, что он станет его пить. С другой стороны, почему бы не воспользоваться положением и не спросить? Он, в конце концов, мой должник, даже если так не считает.
— Адиль, ты ведь посидишь с нами? — На моем лице цветет чересчур радушная улыбка. — Твоей маме будет приятно.
Его челюсть раздраженно дергается, однако в глазах я успеваю заметить проблески иронии. Оторвавшись от стены, Адиль со скрежетом выдвигает для себя стул. Улыбку с моего лица не стереть. Так-то, Сеитов. Даже такому, как ты, нужно уметь прятать зубы.
Глава 10
— Каждый день в дверь стучат. — Мать Адиля переводит взгляд с него на меня, будто ища поддержки. — Я говорю: «Уходите! Что с меня взять? Я в Аллаха верю». А они все равно продолжают приходить. Что за люди такие… — Ее взгляд становится пустым и е стекленеет. — Устала я… Так устала.
— Апа, поешьте. — Я придвигаю к ней блюдце с надкусанным бутербродом и машинально нахожу взглядом Адиля, чтобы увидеть его реакцию.
Он едва прикоснулся к чаю и выглядит так, будто сидит за карточным столом — по лицу невозможно что-либо прочитать. Впрочем, вряд ли нужны подсказки, чтобы понять, насколько ему непросто.
Интересно, где он живет? Здесь? Скорее всего, да. Я бы побоялась оставлять мать без присмотра.
— Апа, зато вы теперь не одна, — напоминаю, коснувшись ее плеча. — Адиль вернулся. Скучали по нему, наверное?
— Очень скучала. — На ее губах снова появляется улыбка, тихая и светлая, как слепой дождь. — Он мне обещал, что приедет. Мой улы никогда меня не обманывает.
Повернувшись ко мне, она делает заговорщицкий жест, предлагая придвинуться к ней ближе:
— Деньги, которые он присылает, я под диван прячу, чтобы они не нашли. Если меня все-таки уведут, ты их себе забери. Купишь ковер… Помнишь, ты хотела?
— Мам, ешь давай, — подает голос Адиль, дернув плечами. — Тебе отдохнуть надо и лекарство принять. Сама говорила, что плохо спала сегодня.
Воспользовавшись передышкой, я разглядываю собственные предплечья, густо покрытые гусиной кожей. Господи, как же страшно с таким столкнуться… И ведь нет ни единого шанса повернуть болезнь вспять — развечто замедлить ее течение. Каждый день видеть, как самый родной тебе человек превращается в бледную тень себя — есть ли что-то хуже?
Мать Адиля придвигает чашку и, подув, делает осторожный глоток. Наши с Адилем взгляды встречаются. Знаю, что в моем Адиль видит тонны сочувствия, но скрывать его нет сил. Это ведь не только о нем, но и о ней тоже. Гуля-апа немногим старше моей мамы. Столько хорошего еще могло произойти в ее жизни.
— Нужно поговорить, — произношу одними губами.
Сейчас совсем не время для вражды, но в ожидании его реакции внутри все натянуто в напряжении.
— Потом. — Вот и все, что он отвечает.
— Вы гулять выходите, апа? — спрашиваю я, чтобы не позволить повиснуть молчанию.
— Она предпочитает находиться дома. — Адиль смотрит не на меня, а на мать. — Так ей спокойнее.
— Много народа, — расстроенно подтверждает Гуля-апа и отодвигает от себя кружку. Она как-то резко обмякла и сейчас выглядит бесконечно уставшей. Может быть, это действия лекарств, о которых упоминал Адиль. Наверняка среди них есть нейролептики. — Я пойду полежу немного.
Первый порыв — встать, чтобы довести ее до кровати, но предупредительный взгляд Адиля меня останавливает.
Он поднимается из-за стола сам и, смотря, как мать суетливо смахивает хлебные крошки в ладонь, твердо произносит:
— Пойдем, мам. Оставь. Лейла уберет.
Не то чтобы я против убрать со стола, но не могу не подивиться тому, какой же Адиль… Даже правильного слова не могу для него подобрать. По итогу счет между нами по-прежнему равный. Адиль сыграл против меня моим же оружием.
Они покидают кухню, оставляя меня с горкой недоеденных бутербродов и недопитым чаем. К своему Адиль едва ли прикоснулся.
— А Лейла где спать ляжет? — слышится озабоченное из глубины квартиры.
И следом:
— Не переживай. Что-нибудь придумаем.
Я домываю посуду, когда Адиль возвращается. Волна его взгляда ударяет в спину, заставляя вздрогнуть и неловко выронить мыльную губку.
— Поешь бутерброды, — не оборачиваясь предлагаю я, подставляя дрожащую кружку под струю воды. — Тоже, наверное, голодный.
Почти не сомневаюсь, что он проигнорирует мое предложение, несмотря на то что возражения не следует.
— О чем ты хотела поговорить?
Я выключаю воду, смахиваю тряпкой лужицы на столешнице и только потом поворачиваюсь к нему. Адиль стоит возле противоположной стены, по привычке засунув руки в карманы. По его лицу и не скажешь, что он заинтересован или чего-то ждет. В умении демонстрировать невозмутимость на грани равнодушия ему нет равных.
— Давно это у нее? — понизив голос, спрашиваю я. — Что вообще врачи говорят?
— Говорят, что ей нужен уход и что нужно пить таблетки.
— Тебе одному тяжело будет справиться. Ей нужен постоянный присмотр.
— Я в курсе.
— Я могу попробовать поискать сиделку… Поспрашивать у себя на работе.
Говорю и осекаюсь. Сиделка даже на полдня — удовольствие не из дешевых. Откуда мне знать, может ли Адиль себе это позволить.
— Здесь была одна тупорылая, которая дозировку лекарств перепутала. У матери чуть сердце не остановилось.
По тому, как наливается чернотой его взгляд, я понимаю, что Адиль все еще в бешенстве. Здесь я полностью на его стороне. Даже думать не хочу о последствиях подобной халатности.
— Она хотя бы живая отсюда ушла? — пытаюсь пошутить я, чтобы немного разрядить обстановку.
— Пендалями спустил с лестницы, — звучит без толики юмора.
Ко мне возвращается забытое желание тряхнуть Адиля за плечи, чтобы заставить смотреть на меня с живым интересом. Он будто огражден невидимым стеклянным колпаком, через который невозможно пробиться. Отвечает так, будто погружен в собственные мысли и мы с ним едва знакомы.
— В общем, спрошу, — заключая я и, помявшись, спрашиваю: — Ты здесь остановился, я так понимаю?
Адиль кивает. Как же с ним непросто! Но сейчас не получается его обвинять. Я выйду за дверь и вернусь в нормальную жизнь, а ему в одиночку придется нести это бремя.
— А у меня отец здесь живет, — говорю я ни к чему. — Я его раз в пару месяцев навещаю.
Еще один кивок, означающий, что Адиль до сих пор помнит. Мы как-то приходили с ним сюда. Он тогда едва не разбил отцу лицо, потому что тот, будучи в подпитии, обозвал меня малолетней шалавой.
— Он больше не пьет, — зачем-то добавляю я. — Почти. Странно, да, что он и твоя мать теперь живут в одном доме и в одном подъезде?
Адиль переставляет ноги и глубже засовывает руки в карманы.
— Совпадение.
Я чувствую, что на этом все. Вымучивать разговор можно еще долго, но стоит ли оно того? Про себя решаю, что попрошу у заведующего отделением контакт хорошего невролога и разыщу надежную сиделку. Если уж Адиль пригласил одну, значит, деньги у него есть.
— Ладно, я пойду. — Забираю со стола телефон и, не удержавшись, снова смотрю на Адиля. — Уточню по поводу врача и скину тебе контакт… В этом деле лучше иметь мнения нескольких специалистов. Могу передать через Робсона. У меня ведь нет твоего номера.
— Он тот же.
Нервы за секунду превращаются в натянутую тетиву и звенят. Даже дышать становится сложно.
— Тот же я удалила.
Обогнув Адиля, быстро иду в прихожую. Спокойнее, спокойнее. Только что ведь все в порядке было? Дыши.
Он выходит следом и молча наблюдает, как я обуваюсь.
— На машине?
Я мотаю головой.
— Такси.
Тяжелый вздох, пауза, которая будто бы призвана что-то решить. Звяканье ключей, шорох надеваемой обуви.
— Пошли. Отвезу.
Я ужасно слабохарактерная, ну или просто дура, если, не сказав ни слова возражения, сажусь в его машину. Да, тот пыльный мерседес действительно принадлежит Адилю.
Внутри он не такой грязный, как снаружи, хотя и стерильной чистотой, какая обычно царит в салоне Диминого порше, похвастаться не может: на полу валяется пустая банка от колы, на консоли — ворох чеков. Это я, конечно, придираюсь. Не всем же быть помешанными на чистоте.