много жду. В быту меня очень сложно выносить.
— Столько обвинений в свой адрес, чтобы его оправдать.
— Я не оправдываю. Просто не все, что хорошо для тебя, подойдет мне, и наоборот. Я бы вот Сеню удавила голыми руками, а ты с ним встречалась. И кстати! — я обличительно тычу в нее пальцем. — Ты куришь! А курение — пагубная привычка и как известно вредит здоровью. Так почему не бросишь?
— Это другое.
— То же самое! Рак легких, ухудшение кровообращение, несвежее дыхание, пожелтевшие зубы. Но ты все равно делаешь! Даже ты не идеальна.
Вот. Я наконец это сформулировала. Всю жизнь я неосознанно стремлюсь к идеалу, беря за пример других: правильную семью Димы, маму, ставшую образцовой женой и домохозяйкой. Взвешенную Ксюшу, не совершающую идиотских поступков. И всякий раз, когда у меня не получается до них дотянуться, я начинаю грызть себя изнутри. И зря. Зря совершенно. Потому что и они не идеальны — каждый по-своему. Мама например трусливо закрывается от прошлого, лишив себя способности прощать и быть милосердной, а Ксюша в свое правильности зачастую становится категоричной. И еще она курит. Курит! Чем не недостаток?
— А я разве когда-то претендовала на идеал? — удивленно осведомляется она.
— В моих глазах, да.
— Ладно-ладно, поняла я, что ты за него глотку порвешь, — примирительно произносит она, отодвигая от себя недоеденный эклер. — И уж пожалуйста, продолжай мне все рассказывать. Я постараюсь держать свои воспитательские руки подальше от твоего грязного памперса. Даже если у вас вдруг что-то не получится… — она многозначительно поднимает палец, давая понять, что просто рассматривает один из вариантов, — имей в виду, что я всегда рядом и поддержу.
Окончательно смягчившись, она едва заметно улыбается.
— Я просто волнуюсь за тебя. Знаешь же, что желаю тебе только самого лучшего.
Вот это моя Ксюша, которую до жути хочется обнимать. Это бы я и сделала, если бы не ее следующий вопрос:
— А с Димой-то что делать будешь? Между вами получается все?
Это вопрос из настоящего, в которое мне пока совсем не хочется возвращаться. Слишком о многом тогда нужно будет думать и слишком многое решать.
— А ты сама как думаешь?
Ксюша небрежно пожимает плечами. Ну а кто тебя знает?
Мы болтаем еще около получаса, переключившись на более нейтральные темы вроде поездки с ночевой в дом Олега и мамы и похода в кино на долгожданную премьеру, после чего я ее выпроваживаю, чтобы приступить к онлайн-занятию.
Но сосредоточиться удается с трудом: мысль то и дело ускользает в то место, где лежит мой мобильный. Время почти час дня, и Адиль уже вполне мог проснуться и позвонить. Но он предпочитает молчать.
— Дарья Викторовна, там вас Игорь Алексеевич искал, — запыхавшееся лицо старшей медсестры Веры появляется в комнате медперсонала как раз когда я подношу ко рту первый за вечер бутерброд.
От раздражения я стискиваю зубы. Только ведь села. И Шамова видела всего минут пятнадцать назад.
— А можно я все-таки сначала поем, а потом продолжу и дальше носиться по больнице? — ехидничаю я.
Растерянно моргнув, Вера бормочет «наверное» и деликатно прикрывает дверь. Я с секунду разглядываю нетронутый кусок сыра, покрывающий багет, и со вздохом защелкиваю контейнер. Ну и для чего я рявкнула на ни в чем не повинную Веру? Потому что личная жизнь в очередной раз не задалась?
На часах половина десятого вечера, а от Адиля так и нет никаких вестей. Я ничего не понимаю… После семи лет мы, казалось, нашли тот самый путь друг к другу… Выяснили, что ни для одного из нас наша история не закончилась, а потом он снова исчез. Тогда для чего были все эти слова про гребанный космос? Если он чувствует хотя бы долю того, что чувствую я, неужели не испытывает мучительное желание увидеться? То есть он уехал не потому что ему было нужно было работать, а в очередной раз сбежал? В постель к той стриптизерше? Или совсем из города?
С шумом выдохнув, я массирую виски и как наяву вижу лицо Ксюши с застывшим на нем выражением: «А я тебе говорила».
Да, она говорила. И двенадцати часов не прошло.
— Дарья Викторовна!
Спрятав разочарование под маской невозмутимости, я поворачиваю голову к распахнутой двери. На этот раз Вера прислала за мной молоденькую медсестру.
— Снова Игорь Алексеевич? — уже без злости иронизирую я. — Уже иду.
— Нет, — глаза девушки поблескивают возбуждением и любопытством. — Там на проходной вас какой-то парень спрашивает. В татуировках.
Глава 39
Такая ты глупая, такая глупая, — лихорадочно повторяю я про себя, пока с колотящимся сердцем несусь к лифту. Один белый форменный сабо от спешки даже слетает с ноги и с размаху врезается в стену.
Сбавь, что ли скорость, Даш, — иронизирует внутренний голос, пока я заново втискиваю в него ступню. — Знаешь ведь, что травматология сейчас и так переполнена.
Зайдя в лифт, быстро ощупываю пуговицы на рубашке, приглаживаю волосы. Покусываю губы, чтобы налились краснотой, и с досадой думаю, что в раздевалке всего в паре десятке метров сейчас преспокойно лежит косметичка. Вполне могла бы успеть подкрасить ресницы.
Чего я так всполошилась, непонятно. Вчера Адиль видел меня с зареванным лицом, опухшими глазами и в пижаме, и это не помешало ему заняться со мной сексом. Вряд ли отсутствие фальшивого румянца на щеках что-то изменит в наших возрождающихся отношениях.
Я действительно это сказала. Назвала то, что происходит между нами — отношениями. Не слишком ли поспешно и самонадеянно? Хотя он ведь пришел ко мне в больницу. Это что-то да значит. Если конечно медсестра ничего не напутала с татуировками.
От такого предположения меня даже передергивает. Что там внизу меня может ждать не Адиль, а случайный пациент, которому запала в душу моя врачебная забота. Такое уже было: мужчина лет сорока, пролежавший в нашем отделении около недели после резекции желудка, однажды поймал меня перед сменой и, вручив букет, стал навязчиво приглашать на свидание.
Двери лифта распахиваются, осекая мое мысленное словоблудие, и еще до того, как я успеваю покрутить головой по сторонам, взгляд находит Адиля. Улыбка радости и облегчения успевает выскользнуть изо рта, перед тем как скрыться за нейтральным выражением. Рановато бросаться на него с возгласами радости.
Он сидит на стуле в зоне ожидания, небрежно вытянув ноги. Не без доли разочарования отмечаю, что цветов при нем нет, и тут же иронизирую над собой: минуту назад молилась, чтобы нечаянным посетителем был именно Адиль, а теперь, оказывается, жду букета. Адиль не Дима, и флористика — это далеко не его стиль.
Заметив меня, он поднимается. Темные глаза с интересом скользят по моей униформе, задерживаются на обуви. Я немного краснею. Ну да. Он ведь еще не видел меня в форме, которая к слову не очень-то мне и идет.
— Привет, — выпаливаю я, от волнения запуская ладони в карманы хлопковых штанов. — Ты здесь. Неожиданно.
И улыбаюсь, давая понять, что неожиданность эта приятная.
Адил смотрит на мой бейджик и лишь потом — на лицо.
— Дарья Викторовна, — цитирует надпись. — Необычно выглядишь.
— Это из-за формы, — бормочу я и, поймав на себе взгляд администратора из-за стойки приемной, смущенно здороваюсь с ней кивком головы. — Она мне немного большевата, хотя это самый маленький размер.
— Хорошо ты выглядишь. Просто впервые вижу тебя врачом.
Я розовею еще сильнее и даже убираю за ухо воображаемую прядь волос, которая надежна забрана в конский хвост. Кокетничаю.
— Спасибо. А ты откуда узнал, что я здесь? В смысле, где я работаю?
— Робсон сказал. Телефон накрылся. Не мог позвонить.
Покачнувшись на пятках, я понимающе «угукаю». У Адиля сломался телефон, а мне хочется улыбаться. Потому что теперь все наконец встало на свои места и выяснилась причина, по которой он мне не звонил.
— Ты ночью работал, да? Я не слышала, как ты ушел.
Отвернувшись, Адиль забирает со стула бумажный пакет и протягивает его мне. В поисках ярких красок цветов неприметный крафтовый сверток я пропустила.
— Что это? — завороженно спрашиваю я, хотя ответ уже знаю. Судя по теплу и аппетитному запаху внутри лежит еда: точно что-то мясное.
— Подумал, что ты есть захочешь на смене. По пути в чайхану заскочил.
От удовольствия я непроизвольно прикусываю губу. Это лучше, чем цветы. Правда. Эта трогательная неловкость, проступившая на его лице, и то, что он подумал о том, что я могу быть голодна. У меня конечно всегда есть с собой еда, но… какое это имеет значение, когда Адиль пытается обо мне заботиться.
— Это плов, да? — начинаю тараторить я, намеренно отворачивая краешек запотевшей фольги, чтобы продемонстрировать свои интерес и благодарность. — Я как раз поесть не успела. Пахнет обалденно. И горячий еще.
— Там еще салат и пирожные. Если ты вдруг такое не ешь.
— Я ем, — улыбаюсь я, поднимая на него глаза, в которых Адиль может беспрепятственно прочесть мои радость и благодарность. — Пирожных несколько? Я тогда еще девчонок угощу.
Бережно вернув пакет на стул, я вытягиваю вверх указательный палец с просьбой подождать несколько секунд и торопливо прикладываю телефон к уху.
— Вер, Игорь Алексеевич больше не подходил? Ага, хорошо. Я минут через пятнадцать подойду, ладно? Надеюсь, не критично?
Бедная Вера. Она уже не знает, чего от меня ожидать. Еще недавно я раздраженно рявкала на нее, а теперь воркую как с любимым начальником.
Получив нужный ответ, прячу мобильный в карман и киваю на стулья.
— Посидим немного? Только у меня к сожалению не очень много времени. Работа.
— Я не планировал тебя отвлекать. А ты, получается, интернатуру закончила?
— Ординатуру, — мягко поправляю я, садясь рядос с ним. — Это два года учебы, вместо одного с последующим трудоустройством. Тебя как бы заранее к больнице прикрепляют.
— Молодец.
— Да не молодец, а скорее, трусиха. Ординатура — это как бы гарантия, что тебе не придется слоняться из одного здания в другое в поисках работы. Из объективных плюсов — практика под присмотром. Я еще на четвертом курсе поняла, что будет страшно выходить в свободное плавание. Поэтому и решила дальше учиться.