— Должна быть где-то здесь, — неопределенно кивнул капитан.
— Глава четвертая, стих пятый, — сказал Блюм. — Лучшего объяснения у меня нет.
— Глава четвертая, стих пятый. Я поищу. Что-нибудь еще?
— Нет, сэр.
Стросс отдал честь. Блюм тоже ответил по форме.
— Хотя есть одна вещь, — Блюм уже подошел к двери. — Я кое-чего боюсь.
— Надеюсь, не замкнутых пространств? — ухмыльнулся капитан. — Там, куда мы вас отправляем, местами будет довольно тесно.
— Нет, — улыбнулся Блюм. — Я боюсь высоты.
После ухода лейтенанта Стросс еще долго сидел за столом. Операция «Сом» снова в разработке! Он взбодрился, начал было звонить генералу, чтобы доложить новость, представляя, как тот обрадуется, но вдруг передумал и положил трубку. Встав из-за стола, он подошел к стеллажам, стал искать упомянутый Блюмом том и обнаружил его на самой нижней полке. То, что он вообще здесь нашелся, было удивительно. За последние три года Стросс был в синагоге лишь на Йом Киппур, и то скорее чтобы порадовать отца. Окончив юридический факультет и поступив на военную службу, он отдалился от религии. Отец очень расстроился. Когда сын покидал отчий дом, он вручил ему все эти тома.
Когда-нибудь ты вернешься, сказал отец. Вот увидишь.
Мишна Санхедрин.
Стросс снял с полки книгу в синем кожаном переплете, вернулся к столу и начал ее листать. Глава четвертая, стих пятый.
Это была история Адама. Какой-то неизвестный Строссу школяр оставил свои заметки на полях, отчеркнув отдельные места красным.
Начав читать абзац, который имел в виду Блюм, он не сдержал улыбки.
Он точно знал, о чем пойдет речь. Эту истину ему внушили в школе одной из самых первых. Он подумал о Блюме, о его родных. Они все погибли. Но Блюм чувствовал себя в ответе за них. То, что он собирался сделать, было очень смелым поступком, но не тогда, когда ты все потерял. Все, кроме одного. И это у него осталось. И только это имело значение.
— Удачи нам всем, — пробормотал себе под нос Стросс.
Он прочитал отрывок, слова которого и так знал наизусть:
Адам был создан в единственном числе для того, чтобы научить нас, что крушение одного человека — это крушение всего мира, а спасение одного — спасение всех: для того, чтобы никто не мог сказать никому: «Отец мой лучше твоего»; чтобы доказать, что, хотя и нет двух одинаковых людей, Господь создал нас всех из одного, адамова, теста; чтобы каждый мог сказать: «Этот мир создан ради меня».
Часть вторая
Глава 15
Апрель
Альфред находился в концлагере уже три месяца. Он жил в блоке 36, где, так же как и остальные двести пятьдесят его обитателей, делил одну койку на двоих с другим заключенным. Морозная польская зима уступила место поздней грязной весне.
В первый же день у него отняли все его книги и записи. Их, скорее всего, сожгли как какой-нибудь кухонный мусор. Если бы они только могли представить… И все же осознание того, что эти чудовища не использовали его труды в своих целях, даже приносило ему некое чувство удовлетворения.
Еще в Виттеле он слышал, что немцы достигли определенных успехов в разделении изотопов. Ему было известно, что над этим работали ученые лаборатории в Хайгерлохе на реке Айах, используя тяжелую воду из Норвегии. Но обогащение урана — это только первая стадия сложного процесса. Сначала из урана надо было выделить плутоний, а затем получить радиоактивный изотоп, известный под названием уран-235, из более тяжелого урана-238, который, насколько было известно Альфреду, Энрико Ферми успешно выделил на циклотроне в Чикаго. Существовало несколько методов получения изотопа, ни один из которых не был пока испытан. Например, путем электромагнитного облучения. Лоренс доказал, что атом в магнитном поле движется по окружности, радиус которой определяется его массой. Более легкий уран-235 будет двигаться по меньшей траектории, чем тяжелый уран-238. Но чтобы выделить таким образом нужное количество изотопов, потребуются годы.
Существовал также метод термодиффузии — когда гексафторид урана циркулирует между охлажденной водой и паром, находящимся под высоким давлением.
Исследования, проведенные Альфредом, показали, что самым эффективным был метод газовой диффузии, в ходе которой требуемые изотопы выделялись при прокачивании урана в газообразном состоянии через пористые мембраны — более легкие молекулы проходят через мембраны быстрее, чем тяжелые. Скорость прохождения газа обратно пропорциональна квадратному корню массы атомного ядра. Рано или поздно все они — и немцы, и американцы, и британцы — столкнутся с одной проблемой. До него доходили слухи о том, что Бору удалось выехать из оккупированной Дании через Лондон в Соединенные Штаты, так что союзники могли объединить свои усилия. Но в мире было всего двое ученых, работавших над этой самой проблемой. Второй, Бергстрем, насколько знал Альфред, сотрудничал с нацистами. Для Бергстрема работа всегда была на первом месте — неважно, кто ее финансировал. И еще выживание. Об успехах американцев Альфреду также было известно.
В бараке, набрасывая при уходящем свете формулы, он думал о том, что ему давно следовало уехать. Все подталкивали его к этому.
— Приезжайте в Копенгаген, — убеждал его Бор. — Будете работать со мной. Марта и Люси будут в безопасности.
Но он считал Львов домом, там была вся их жизнь. Два года по Пакту о ненападении они находились под защитой русских, и все было тихо. Но как только русские ушли, путешествовать по Европе стало невозможно. А однажды к нему в кабинет вломились юнцы в форме со свастикой и объявили, что он больше не профессор университета, а всего лишь «большевистский жид». Они поскидывали книги с полок, расшвыряли бумаги (слава богу, самые важные он всегда держал дома) и вытолкали его из здания на глазах у госпожи Зельдович, проработавшей с ним в лаборатории одиннадцать лет. Но Альфреду еще повезло. Многих его коллег вывели на площадь и расстреляли. Вскоре всех евреев согнали в гетто. Ходили упорные слухи о массовых депортациях в концлагеря.
Потом, пару месяцев спустя, его разыскал представитель парагвайского посольства. Они встретились в кафе на тихой улочке, и тот пообещал: «У нас есть возможности».
Альфред думал о том, как они с Мартой и Люси начнут новую жизнь в Америке. Он сможет заняться преподаванием. В Чикагском университете, где сейчас находился Ферми. Или в Калифорнии, воссоединившись с Бетом и Лоренсом. А может быть, даже с Бором. Все они Нобелевские лауреаты. Как теоретик он, конечно, до них не дотягивал, но как только речь заходила об экспериментах, его работа очень ценилась. И вот чем это кончилось… Альфред угрюмо оглядел барак. Изможденные, словно призраки, люди тащились к своим нарам. Те, кому было еще что обменять, с жадностью курили. Сегодня в его смену умерли двое: одного ждала мгновенная смерть от удара по голове, другой упал от изнеможения, и его пристрелили.
Да, он слишком долго медлил.
Марта умерла. Он чувствовал это сердцем, так же отчетливо, как мог представить себе ее прекрасный образ. Она заболела еще в Виттеле. Пока они ехали на поезде, ей стало еще хуже. Эти животные жалеют миску похлебки для таких больных, как она. Он сам до сих пор оставался жив только потому, что говорил по-немецки, как Volksdeutche, что здесь высоко ценилось.
А Люси, его прелестная нежная Люси!.. Наверняка и ее уже не было в живых. Он поздно женился, и она стала для него неожиданным подарком судьбы — это как открыть атомно-молекулярное учение и теорию происхождения видов одновременно. Некоторое время назад товарищ по бараку узнал от своей жены, что Люси заразилась тифом — здесь это было равносильно смертному приговору.
Альфред чувствовал, как с каждым днем убывают его собственные силы. А зачем ему жить? Какие у него причины продолжать держаться, не умирать? Каждый день исчезали сотни людей, целыми бараками. Охранники утверждали, что их отправляли в другие лагеря. В соседний лагерь в Моновице. «Они там счастливы», — говорили немцы. Но заключенные-то все знали. Тяжелый запах, исходивший от здания с плоской крышей у самого входа в лагерь, был достаточно красноречив. А черный дым, валивший от соседнего Биркенау и тучей висевший над их лагерем, служил ежедневным напоминанием. Это называлось «Химмельштрассе». Дорога в рай.
И каждый скоро пройдет по ней.
Они должны были бы назвать это дорогой смерти.
Пару месяцев назад Альфред начал по частям восстанавливать свои работы, записывая их на клочках бумаги, которые ему удавалось достать. Он прокручивал в голове сотни прогрессий, десять лет исследований, начиная с основ. Скорость диффузии газов, уран-235, уран-238… Он расписывал формулы на оборотах этикеток от продуктов, украденных в пищеблоке, или скомканных списках заключенных, подобранных в снегу. Переписывал бесконечные последовательности формул и уравнений. Делал грубые наброски того, как изотопы проходят различные радиоактивные стадии; прикидывал, какими должны быть мембраны, через которые будут идти газы. Отмечал свои соображения по поводу открывающихся возможностей «устройства», как они его называли, с чисто теоретической точки зрения: устройство, которое заключает в себе беспрецедентную взрывную энергию, выделяемую при цепных реакциях, происходящих во время расщепления атомов. В 1935 году на конференции в Манчестере он впервые обсуждал эту возможность с Силардом. Он восстановил в голове большую часть своих выводов, статей для научных журналов, лекций. Вспомнил свою работу с Отто Ганом и Лизой Мейтнер в Институте Кайзера Вильгельма в Берлине. Все десять лет изысканий, все, что он смог вспомнить, было разложено по полочкам у него в голове. По крайней мере, это помогало не сойти с ума. Свои записи он запихивал в жестянку из-под кофе, которую прятал в полу под койкой, если входили эсэсовские охранники или их капо[1]