ти документы объекту спецоперации, проходившему под кодовым именем «Сом», и членам его семьи. Поначалу казалось, что вывезти объект из Европы будет вполне возможно. Дважды готовили транспорт — из Голландии и из Франции. Но каждый раз немцы блокировали его выезд, а три месяца назад информатор выдал нацистам истинное происхождение сомнительных документов, и судьбы всех виттельских евреев, включая человека, интересовавшего американцев, оказались под угрозой.
— Боюсь, что мы упираемся в тупик, господин президент, — сообщил Донован. — Мы даже не уверены, там ли он.
— А если и там, то жив ли, — добавил военный министр Стимсон. — У нас нет никаких разведданных. Агенты, передавшие ему документы, были отправлены в нацистские тюрьмы.
— Мне докладывали, что этот человек нам нужен, и любой ценой, — президент обернулся к военному министру. — Это так?
— Совершенно верно, — кивнул Стимсон. — В Роттердаме мы были почти у цели, даже транспорт организовали. А теперь… — Он сокрушенно покачал головой, потом взял ручку, подошел к висевшей рядом со столом карте Европы и ткнул в какую-то точку.
Это был польский город Освенцим.
— Освенцим? — Рузвельт надел очки.
— Так по-польски называется Аушвиц, господин президент, — пояснил военный министр. — Он и является, в свете полученного донесения, предметом нашего совещания.
— Понимаю, — кивнул президент. — Значит, он теперь один из пяти миллионов евреев, лишенных дома, имени и документов.
— И мы не знаем, что за участь их ожидает, — с горечью прокомментировал Моргентау.
— Никому из нас не дано предвидеть свою судьбу, джентльмены, — Рузвельт оттолкнул инвалидное кресло от стола. — Таким образом, вы констатируете, что мы сделали все возможное, чтобы найти и вывезти этого человека, но нам это не удалось. Итак, операция провалена.
Он объехал вокруг стола. Какое-то время все молчали.
— Возможно, еще не совсем, — начальник УСС подался вперед. — Мой коллега капитан Стросс внимательно изучил ситуацию и считает, что у нас есть еще один, последний шанс…
— Последний шанс? — президент перевел взгляд на молодого офицера.
— Так точно, господин президент.
На вид капитану было около тридцати, но он уже начал лысеть. Сын кантора и выпускник юридического факультета Колумбийского университета, Стросс, как докладывали Рузвельту, считался перспективным офицером.
— Хорошо, я вас внимательно слушаю, — сказал президент.
Прочистив горло, Стросс взглянул еще раз на своего начальника и открыл папку.
— Изложите президенту свой план, капитан, — кивнул Донован.
Глава 3
Январь, четырьмя месяцами ранее
Виттель, оккупированная Франция, Центр для интернированных лиц
— Папа, папа, просыпайтесь! Они пришли!
Студеный утренний воздух пронзали свистки охранников. Доктор Альфред Мендль лежал на узкой койке. Одной рукой он обнимал жену Марту, защищая ее от январского холода. Над ними стояла взволнованная и напуганная Люси, их дочь. Она только что отошла от окна, которое было занавешено одеялом. Рассчитанная на четверых комната, где жили теперь семнадцать человек, никак не подходила для девушки, отметившей накануне свой двадцать второй день рождения. Люди, спавшие на кишевших вшами матрасах среди нагромождения чемоданов и узлов со скудными пожитками, начали потихоньку вылезать из-под одеял и пальто. Всем было ясно: что-то должно произойти.
— Папа, ну взгляни же!
По коридору громыхали сапоги, французские полицаи колотили в двери дубинками.
— Подъем! Вставайте, вы, ленивые жиды! Все, у кого есть иностранные паспорта, собирают вещи и спускаются! Вы уезжаете!
У Альфреда забилось сердце. Неужели спустя восемь тяжелых месяцев это наконец-то случится?
Он вскочил с койки как был, в помятых твидовых брюках и шерстяной фуфайке. Чтобы не замерзнуть по ночам, они месяцами не снимали с себя все имевшиеся теплые вещи, стирая их изредка, как придется. Альфред чуть не споткнулся о семейство, расположившееся на полу рядом — раз в месяц они менялись спальными местами.
— Все, у кого есть иностранные паспорта, с вещами на выход! — заорал появившийся в дверях полицейский в черном мундире.
— Марта, вставай! Собирайся. Может быть, сегодня мы наконец уедем! — в его голосе вновь зазвучала надежда, столько раз ускользавшая от них за этот год.
Обитатели комнаты зашевелились, перешептываясь между собой. Свет едва пробивался в щель между висевшими на окне одеялами и подоконником. Центр для интернированных лиц в Виттеле на северо-востоке Франции представлял собой четыре шестиэтажных гостиничных здания, выстроившихся в каре и образовавших большой внутренний двор. «Четыре звезды», — шутили местные обитатели. Комплекс был обнесен тремя рядами колючей проволоки и охранялся немецкими патрулями. Здесь содержались тысячи людей: политические заключенные, граждане нейтральных и враждебных стран, которых немцы рассчитывали обменять. Евреи, главным образом из Польши и Голландии, ожидавшие из Берлина решения своей судьбы, жили в отдельном помещении. Зашедший сюда французский полицай пробирался среди лежавших вповалку людей, орудуя дубинкой направо и налево.
— Что, оглохли? Всем встать и собраться! Быстро, быстро! Что копаетесь? Вы уезжаете!
Он раздавал тычки замешкавшимся и носком сапога открывал крышки чемоданов.
— Куда нас везут? — спрашивали на польском, идише и ломаном французском обитатели комнаты, лихорадочно собирая вещи.
— Узнаете, пошевеливайтесь. Мое дело маленькое. Да не забывайте документы. Вам все скажут внизу!
— Возьмите документы! — Альфред с воодушевлением посмотрел на жену и дочь. Неужели их час настал? Они так долго этого ждали! Путешествие началось восемь трудных месяцев назад, когда в Варшаве человек из посольства Парагвая вручил Альфреду поддельные документы, подтверждавшие, что он, будучи гражданином этой латиноамериканской страны, работает преподавателем в Львовском университете. Сначала через Словакию и Австрию они добрались до швейцарской границы, однако там их завернули обратно. Тогда они попытались доехать до Голландии через Францию на поезде. Им даже удалось попасть на пирс в Роттердаме, где они должны были сесть на грузовое судно «Принц Эуген», шедшее до Стокгольма. Билеты уже были на руках, но их опять не выпустили, заявив, что документы необходимо подтвердить. И пока еврейские организации в Швейцарии и представители американского и британского правительств оспаривали их задержание и пытались надавить на латиноамериканцев, чтобы те подтвердили подлинность документов, профессор и его семья оставались в Виттельском центре в полной неопределенности.
Они попали в водоворот дипломатического хаоса: им постоянно обещали, что их вопрос вот-вот будет рассмотрен. День за днем МИД Германии и латиноамериканские посольства работали, но никак не могли решить их судьбу. Для подстраховки Альфред, его жена и дочь даже выучили испанский язык. Разумеется, они понимали, что их документы не стоили даже бумаги, на которой были напечатаны. Альфред родился в Варшаве, в Праге и Геттингене работал бок о бок с выдающимися учеными-ядерщиками, а затем преподавал физику электромагнитных излучений в Львовском университете. До тех пор, пока год назад его не лишили поста и все его дипломы не были уничтожены и сожжены. Марта была родом из захваченной теперь немцами Праги, но уже давно получила польское подданство. Они отдавали себе отчет в том, что только благодаря этим, пусть и подозрительным, паспортам их до сих пор не отослали в места, откуда никто не возвращался. Альфред принял эти документы от неизвестных ему людей вместе с обещанием, что они помогут его семье добраться до Америки, где его ждали бывшие коллеги, Энрико Ферми и Лео Силард. Несмотря на все испытания, которые выпали на их долю за эти месяцы, остаться дома было бы неизмеримо хуже. До Альфреда доходили слухи о чистках в Львовском университете, подобных тем, что прошли ранее в Варшаве и Кракове. Оставшихся коллег профессора расстреляли, выкинули на улицу или угнали вместе с семьями неизвестно куда.
Берите документы, — талдычил полицай. Это хороший знак или плохой? Альфред терялся в догадках. Тем временем исполненные надеждой и тревогой люди вокруг приходили в движение. А вдруг и правда все прояснилось и они смогут уехать?
Дня не проходило, чтобы он не мечтал о том, как передаст плоды своего труда людям доброй воли, а не этим нацистам.
— Дорогая, пойдем скорей! — Альфред помог жене собрать вещи в чемодан. Марта очень ослабла за последнее время. В ноябре она подхватила простуду, которая так и засела у нее в груди. За время их скитаний она состарилась лет на десять.
Им пришлось оставить все свое добро — фарфоровую посуду, коллекцию антикварных аптекарских флаконов, все его награды — всё, что имело ценность, за исключением нескольких фотографий и, конечно, его работ. Все это они распихали по сумкам, потому что на сборы у них были всего сутки.
— Люси, торопись! — Альфред сунул бумаги в портфель к книгам, которые ему удалось прихватить с собой. Он мог пожертвовать одеждой, дипломами, фотографиями родителей, любыми дорогими ему вещами. Даже лучшей парой ботинок. Но работа — это святое. Его формулы и выводы. Их надо было спасти во что бы то ни стало. Когда-нибудь это оценят. Он поспешно затолкал бумаги в портфель и защелкнул замок. — Марта, Люси, нам пора!
Те, кто оставались, желали им доброго пути, прощаясь с отъезжавшими, как прощаются с отпущенными на волю сокамерниками.
— До встречи в лучшей жизни, — говорили они, будто предчувствуя, что путь отъезжающих не будет усеян розами. За месяцы, проведенные вместе здесь, в жуткой тесноте, они как будто сроднились.
— Бог в помощь! Прощайте!
Оказавшись за дверью, Альфред, Марта и Люси влились в поток людей, двигавшихся по коридорам во внутренний двор. Матери и отцы вели за руки детей, сыновья и дочери помогали пожилым родителям спускаться по лестницам, оберегая от натиска толпы. На улице, дрожа на зимнем ветру, люди тихо переговаривались и строили догадки о том, что ждет их впереди. Те, кто оставался, смотрели на них сверху, сгрудившись у перил.