— Вперед! — скомандовал эсэсовец. Они двинулись вдоль путей к воротам, над которыми по изогнутой железной арке изгибалась надпись: «Arbeit Macht Frei».
Труд освобождает.
Вот именно, освобождает, подумал Блюм. Он снова начал повторять поминальную молитву за души погибших. Мертвые свободны. Мертвые.
И теперь он был одним из них.
Он прошел под изогнутой аркой и оказался в Освенциме.
Глава 33
Лео поднялся по ступенькам дома заместителя начальника лагеря. Роттенфюрер Ланге остался курить снаружи. Это был уже седьмой визит Лео, и охранник отпускал его одного.
Семь недель назад они с фрау Акерманн сыграли первую партию. С тех пор шахматы перестали быть единственной целью его визитов. Она явно привязалась к юноше, с нетерпением ожидая следующей встречи, и он был вынужден признаться, что как бы он ни притворялся, ему тоже хотелось ее увидеть. Победить его она не могла. Это было понятно сразу. И она принимала это, хоть он и позволял ей растягивать партию, которую мог бы выиграть в несколько ходов — чтобы они могли побыть вместе подольше.
За эти недели она научилась рассказывать ему о себе и делиться чувствами. Родители, желая ей счастья, подтолкнули ее к замужеству. Она тосковала по свободе, хотела сделать карьеру, заняться преподаванием, но все это пришлось отложить. Лео не сомневался в том, что она не одобряет те ужасы, что происходили у нее на глазах. Про нее говорили, что она изо всех сил старается облегчить страдания больных в лазарете. Что же до чудовищных опытов, производимых доктором Менгеле, то она лишь однажды произнесла его имя, при этом ее губы сжались и в глазах сверкнуло глубокое презрение. Лео понимал, что, по большому счету, и она находилась здесь взаперти, и она была пленницей, отрезанной от мира — как любой из заключенных.
Пару раз за приоткрывшимся воротничком платья ему доводилось видеть следы насилия. Темную полоску сбоку, на шее. Синяк на руке, когда она передвигала фигуру на доске. Припухшую нижнюю губу. Видя все это, он еще больше ненавидел ее мужа. Он жалел, что не может посочувствовать ей, спросить ее, почему она остается здесь. Этот брак: зачем она мирится с ним? Она ведь могла уехать. Фактически, только она и могла уехать! Все остальные — охранники, заключенные — не имели такой возможности.
Но Лео не решался заговаривать о подобных вещах. Он не мог себе позволить подвергнуть опасности то хрупкое доверие, на котором зиждились их отношения. Волчек оставался бесправным заключенным, и если он ее обидит, его уничтожат по одному ее слову. И все же он не мог даже представить себе, что больше не увидит Грету. Несколько раз она приоткрывала ему свою душу, и ему было понятно то состояние безысходности, в котором она жила. Оставаться рядом с таким чудовищем. Лишиться всех надежд и желаний. Лео желал, чтобы она была счастлива. И свободна. Он видел, что каждый его вторничный визит — это для нее глоток свежего воздуха, хотя она и была взрослой женщиной, а он — еще мальчишка. Свобода. Возможность вылететь ненадолго из клетки. И он боялся, что если он переоценит их близость, дверца захлопнется. Скажет что-нибудь не то, и все закончится. А еще он страшился гнева ее мужа.
— А, герр Волчек. — Войдя в гостиную и увидев его, она приветливо улыбнулась, ее голубые глаза засияли.
— Фрау Акерманн.
Был май. Становилось все теплей. Распустились цветы. На ней было платье с набивным рисунком с открытым верхом, на плечи наброшен легкий белый свитер.
На шее висела тонкая золотая цепочка. В первый раз за все время заключения он ощутил запах духов.
— А где рядовой Хоршулер? — поинтересовался он. Солдат, который обычно безучастно наблюдал от двери за их игрой.
— Полагаю, его послали на очередное задание. Прочесывать леса. Нынче каждая пара рук на учете, как мне показалось, — она посмотрела на него. — А что?
— Да так, ничего, мадам. — Но его радовало, что охранник не будет на него осуждающе пялиться.
— Приступим?
Она выбрала белые и разыграла староиндийское начало. Он ответил вариантом бразильской защиты. Когда она наклонилась, чтобы выдвинуть вперед фигуру, он заметил бретельку ее бюстгальтера. На мгновение цепочка покачалась ровно на том месте, где сходились ее груди.
Его воображение дорисовало остальное.
Через семь или восемь ходов она взяла фигуру, но не поставила ее на доску, как бы отвлекшись.
— На следующей неделе мы не сможем поиграть, — сказала она. — Я еду домой на несколько дней. В Бремен, в гости к родным.
Едет домой. Как же ему хотелось поехать домой!..
— Это замечательно, — кивнул он. — Если бы я только мог… — Он запнулся на полуслове. Если бы только я мог сделать то же самое! Если бы я просто знал, что моя семья еще жива…
— Мне жаль, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Глупо было с моей стороны заговорить об этом. Я всего лишь хотела, чтобы вы знали, что если вас ко мне не вызовут… — она выдвинула вперед слона под защитой коня. — Чтобы вы не подумали, что я больше не хочу вас видеть.
— Лагеркоммандант поедет с вами? — спросил Лео. Он ответил на ее нападение, выдвинув пешку.
— Боюсь, нет, — она также выдвинула пешку. — Коммандант Хосс все еще в Берлине. Так что служба не позволит ему уехать.
— Понимаю, — Лео содрогнулся. Служба уничтожения людей. Ему не давала покоя мысль о том, что с ним может случиться, пока она будет в отъезде. Не будет за ним приглядывать. Что она хотела этим сказать? Что между ними все кончено? Что она была бессильна предотвратить неизбежное?
Затем ни с того ни с сего она вдруг произнесла:
— Ты для меня — единственный луч света в этом богом проклятом мире, — она взглянула на него. — Ты ведь это знаешь?
Он никогда прежде не рассматривал ее так открыто. И никогда не замечал робости в ее бледно-голубых глазах.
— Это единственное, чего я жду с нетерпением. Наших встреч…
Он лишь кивнул. Сердце стучало в грудной клетке, словно метроном на максимальной скорости.
— Фрау, ваш ход, — только и смог выдавить Лео, отводя глаза в сторону. Он замер, боясь оторвать взгляд от доски. Никогда в жизни его сердце не билось так сильно. Он пытался подавить напряжение, нараставшее под бесформенными лагерными штанами, молясь, чтобы оно не стало заметно.
— Да-да, конечно, мой ход, — улыбнулась она.
Шахматы отошли на второй план. Он боялся даже взять фигуру, чтобы случайно не коснуться ее руки. Желания, которым он давал волю лишь по ночам, лежа на койке и надеясь, что его сосед-литовец не проснется в неподходящий момент, теперь прорвались наружу и наполнили его страстью. Лео старался не встречаться с ней взглядом. Он был в растерянности, не зная, что делать.
Когда он наконец осмелился поднять глаза, она смотрела на него.
Он подставился под обмен фигурами, который она приняла. Ходы производились быстро. Четыре, пять ходов, разменянные ладьи, пешки, конь за слона. В какой-то момент в стремительном мелькании ходов их пальцы соприкоснулись. И на этот раз они не отдернули руки.
Их взгляды встретились.
— Ты знаешь, что я не могу защищать тебя вечно, Лео, — в ее голосе не было настойчивости, только печаль. И во взгляде тоже.
— Я знаю, мадам.
— Грета.
Он кивнул, сглотнув.
— Ты можешь так называть меня. Скажи это, Лео.
Он вдохнул. В груди у него бушевала буря. Пришлось собрать все силы, чтобы произнести вслух ее имя. Он произнес едва слышно, одними губами:
— Грета.
— Вот видишь, — улыбнулась она.
Он улыбнулся в ответ. И почувствовал движение в чреслах. Что происходит…
— Гедда! — позвала она горничную, находившуюся в другом конце дома.
Полминуты спустя та показалась в дверях гостиной.
— Фрау Акерманн?
— Сходите в магазин, в город. Я вспомнила, муж просил подать ему вечером мороженое к штруделю.
— Мне кажется, у нас есть мороженое, мадам. Я сейчас…
— Фруктовое мороженое, Гедда. С любым вкусом. Я уверена, вы сделаете правильный выбор.
Горничная помялась, стоя в дверях, затем произнесла:
— Да, мадам.
Партия была окончена. Но они сидели не шевелясь. Они просто ждали. Минуты тянулись, одна за другой… Наконец задняя дверь захлопнулась.
— Полагаю, ты — девственник? — спросила его фрау Акерманн.
Лео сглотнул. Он хотел ответить отрицательно, каждая клетка его тела была охвачена паникой.
— Ну же, Лео, мне ты можешь признаться. Курт — единственный мужчина, с которым я была. Все хорошо.
Он понимал, что ничего более опасного в его жизни еще не было. Даже ответ на этот вопрос таил в себе смертельную угрозу. Если сейчас случайно войдет ее муж или она когда-нибудь проговорится об этом, он будет трупом через секунду после того, как тот расстегнет кобуру.
— Да.
Она поднялась, обошла вокруг стола и встала перед ним. Ее полные груди оказались прямо напротив его глаз, он слышал ее дыхание, видел ее изгибы. Она положила его руку себе на бедра. Глаза ее стали влажными, в них была боль.
— Я хотела бы остановиться, Лео, но я не могу…
— Я знаю.
Широко расставив ноги, она села на кресло напротив. Он больше не мог скрывать купол, поднявшийся на арестантских штанах. Она медленно расстегнула платье. Одна пуговка, вторая…
— Сюда, положи сюда, — прошептала она, взяв его руку. Она положила ее под платье, на бюстгальтер. — Вот так. И сюда…
Она взяла его вторую руку и положила ее себе под юбку, гуда, где было ее белье. Там все было мягким и влажным. Он неотрывно смотрел ей в глаза.
— Разве ты хочешь умереть девственником?
Лео сглотнул. Он почти не мог говорить.
— Нет.
— Ты можешь поцеловать меня, — она приблизила к нему свои губы и засмеялась. — Знаешь, если бы он сейчас вошел, он убил бы нас обоих. Ты готов умереть вместе со мной, Лео?
Он вгляделся в ее прекрасные глаза:
— Да.
— Ты понимаешь, почему я это делаю?
Он не ответил.
— Потому что ты хороший. И еще я хочу, чтобы ты познал это. Хотя бы раз.