— У меня такое впечатление, — сказала доктор, нахмурившись, — что не слишком-то вам нравится с ними жить.
— Конечно нет! — вскричала я, вспомнив, что многого ей не рассказывала. — Бабушка вечно в плохом настроении, отец редко бывает дома. А мне идти некуда. Если я уеду к матери и дедушке, это станет для них ударом. Пока я живу с отцом, они могут не волноваться за мое будущее. Они пошли на жертву ради меня же, чтобы я не росла в бедности и без отца. А сейчас я все разрушила. Отец может даже отречься от меня. — Глубоко вздохнув, я постаралась сдержать слезы. — Отправит меня к матери и дедушке, а на что им содержать меня? Или отец не прогонит меня из дому, но категорически запретит увидеться с ними хоть когда-нибудь. Не знаю, что он решит, одно ясно: я попала в беду. Любой вариант принесет мне сплошные несчастья.
— А если вам попросить, даже настоять на том, что летом вы будете жить у матери, а во время учебного года — с отцом? По-моему, это разумное решение.
— Да не пойдет отец на это! — Я снова психанула: почему доктор не понимает самых простых вещей?
— И все же попытка не пытка.
— Нет, бесполезно. Он скажет: или я живу с ним и подчиняюсь ему, или же я могу считать, что у меня нет отца.
— Он никогда от вас не отречется. Это означало бы, что он вас навсегда потеряет.
— Не думаю, что это его остановит. Я не уверена, что он меня по-настоящему любит.
Доктор ничего не сказала. Мы сидим в молчании. Пожалуй, я не совсем права в отношении отца. Мне вспомнилось, как он хотел загладить свою вину, когда загубил моих канареек и принес мне вьюрков. Я вижу его виноватую улыбку и слышу его тихий голос: «Ну как ты, Мегуми?» В те редкие часы, когда он бывает дома, а бабушка бранит меня или нудит о моем переводе в другую школу, отец заговаривает на другую тему или не обращает внимания на бабушкины бредни. Он, как правило, ссылается на усталость. Это для него единственный способ защитить меня или, по крайней мере, попытаться защитить. Правда, попытки слишком робкие, и это меня бесит. И все же нельзя сказать, что я ему безразлична.
— Я не совсем точно выразилась, — спешу я поправиться. — Мой отец вообще никого особо не любит. Он в принципе человек холодный, равнодушный, не то что моя мать или дедушка Курихара. Даже бабушка Шимидзу любит его больше, чем он ее. Я хочу сказать, что он любит нас с бабушкой настолько, насколько может. Такая уж у него натура.
— Если он вас все же любит, — сказала доктор Мидзутани после некоторого раздумья, — значит, не отречется от вас. Вот и поставьте ему условие — что летом будете жить у матери. У него не останется иного выбора.
— Не уверена, что этот номер пройдет.
Я окончательно запуталась. И так попала в передрягу. И еще выставлять отцу ультиматум? Это уж слишком, но доктор не желает мне зла, и она человек разумный. Ее советами не стоит пренебрегать.
— Кроме того, — продолжила свою мысль доктор, — подумайте, как он будет выглядеть в глазах окружающих, если отречется от вас и обречет на нищету.
— Не больно его волнует людское мнение. Как только мать уехала, он перебрался в Хиросиму к своей подружке, поэтому и дома почти не бывает. На работе все знают о его романе на стороне, но ему все равно. — Уставившись в пол, я почувствовала стыд, будто я соучастница отцовских похождений.
Доктора не шокировала моя информация.
— Мужчин не осуждают за то, что они заводят любовниц, поэтому ваш отец не чувствует себя виноватым. Наоборот, ему кажется, что в глазах сослуживцев он выглядит этаким светским львом. Ваша мать фактически бросила его, и ему вовсе не хочется, чтобы люди ему сочувствовали: дескать, несчастный брошенный муж, один как перст. Заведя любовницу и не скрывая этого, он как бы спасает свою репутацию. А вот отречься от своей дочери — это совсем другой разговор. Все будут считать его человеком крайне безответственным и непорядочным: дочь живет в нищете, а он зарабатывает хорошие деньги и проматывает их со своей возлюбленной. Он на такой шаг не пойдет.
Доктор, пожалуй, права. Отец все же соблюдает внешние приличия, и его репутация ему не безразлична. Не женился же он на этой Томико и, наверное, не собирается. Развод через суд его, конечно, пугает, да и бабушка Шимидзу за это его по головке не погладит.
— Поэтому, — продолжает доктор, — можете без всякой опаски выдвигать свои требования и в отношении матери, и в отношении школы. Вы имеете на это право, а у него нет прав запретить вам видеться с матерью. Не подаст же он в суд. Ему такое паблисити не нужно: позор для всей семьи. Я знаю это, Мегуми, по собственному опыту. Мой бывший муж согласился на развод, чтобы не предавать дело огласке. Не хотел бросать тень на свое семейство. Когда жизнь у нас с ним не заладилась и я решила от него уйти, его родня попыталась уговорить меня, чтобы мы официально не разводились. Они, мол, скажут всем, что я вернулась сюда, в Асию, присматривать за своим родителями. И все будет шито-крыто. Я на это не пошла, потому что ненавижу ложь и вообще не хотела, чтобы меня что-то связывало с этой семьей. Он наконец согласился, поскольку, если бы я подала в суд, наша история получила бы широкую огласку. А так мы уладили все по-тихому, через моего семейного адвоката. Мои родители знают его много лет и во всем доверяют ему. Он нас официально развел и хранит это в тайне. Вашему отцу судебный процесс тоже не нужен.
— Но предположим худшее. Отец от меня отречется или не побоится суда. Что мне тогда делать?
— Вы не останетесь одна, Мегуми. Я сделаю все что угодно, чтобы помочь вам. — Доктор наклонилась вперед и заглянула мне в глаза. — Если ваш отец обратится в суд, наш семейный адвокат сумеет защитить ваши интересы. А если он отречется от вас, вы переедете к нам, будете спокойно ходить в свою академию, а летом ездить к матери. Я не позволю вам жить в бедности. У меня, к счастью, есть деньги, и они дают мне возможность ни от кого не зависеть и никого не бояться. Никто не осмелится сказать мне в лицо какую-нибудь гадость, поскольку все знают, что мой отец — богатый человек. Неужели я потерплю, чтобы вы с матерью жили в бедности и унижении?
По выражению ее лица я поняла, что она отвечает за каждое свое слово. Если мне негде будет жить, она заберет меня к себе, хотя делать это никто ее не заставляет. Я почувствовала такое облегчение, что мне опять захотелось расплакаться. В конце концов, я хоть со скалы не падаю. Доктор Мидзутани сказала, что она мой друг. И друг моей матери тоже.
— Даже не знаю, как вас благодарить, — сказала я, задыхаясь от волнения.
— Не думайте об этом, Мегуми, — улыбнулась доктор. — Я в любой момент готова вам помочь, но на самом деле моя помощь вам не понадобится. Отец вас не бросит и будет по-прежнему платить за ваше обучение. Он же нормальный человек, а все нормальные люди дорожат своей репутацией. Он не совершит поступка, из-за которого будет выглядеть в глазах окружающих глупцом или человеком без стыда, без совести. Его забота о своей репутации — ваш сильный козырь.
— Наверное, вы правы.
— Короче говоря, не позволяйте брать себя на пушку. А если отец и бабушка пойдут ва-банк, мы придумаем другой план действий. Доверьтесь мне.
— Еще раз спасибо.
— И не нужно меня благодарить. Я хочу вам помочь из самых добрых побуждений. Даже если вам придется переехать к нам, для меня это будет необременительно. В свое время мы с отцом помогли моим двоюродным сестрам — племянницам матери. У них не было денег, и мы оплачивали им учебу в колледже. Причем я их совсем не знала: мы редко виделись. А вы — другое дело. Помочь вам — для меня не долг, а радость. Поверьте, Мегуми, общение с вами для меня одно удовольствие. Я поняла это сразу, когда вы показали мне вашего свиристеля.
Да, свиристель… Он сейчас где-то в Сибири, клюет прошлогодние ягоды, вьет гнездо. Сейчас неделя, проведенная в моей комнате, кажется ему какой-то другой жизнью…
Еще только пять, но отец и бабушка заперли дверь. Вытащив ключ из кармана, я ее отперла. Хочется смеяться над их глупостью. Разве они забыли, что мне уже пятнадцать и свой собственный ключ я ношу с собой четвертый год. Войдя в дом, я направилась прямо в кухню. Отец пьет чай, бабушка, как всегда, хлопочет над ним или, можно сказать, стоит у него над душой. Оба в молчании уставились на меня. Отец — в коричневом дорожном костюме. Мне вспомнились слова доктора Мидзутани: каждый человек придает большое значение тому, как он выглядит в глазах окружающих. Вот и отец принарядился. Разговор у нас будет строгий, официальный, и пижама будет, по его мнению, не к месту.
— Прошу прощения, что лгала вам, — беру я с ходу быка за рога. — Надо было сразу сказать, что переписываюсь с мамой, а по воскресеньям вечером беседую с Тору. Но ведь здесь нет ничего дурного. Действительно, почему я скрыла это от вас? Сама не понимаю.
Они переглянулись, затем бабушка кивнула ему.
— Поговорим в моем кабинете, — сказал отец, вставая из-за стола.
Я последовала за ним по коридору, а бабушка осталась в кухне, сделав вид, что убирает посуду. Отец уселся в большое кожаное кресло. Других кресел или стульев в его кабинете нет, так что мне пришлось стоять у двери. Стены — сплошные полки с книгами: финансы, банковское дело, страхование.
— Ты меня очень огорчила, Мегуми. — Отец начинает беседу на низких, баритональных тонах. — Твоя бабушка все мне рассказала.
— Нет, далеко не все. Есть много того, что ей неизвестно.
Оставив мою ремарку без внимания, отец продолжает:
— Я же говорил тебе, что ты не должна ездить к матери и писать ей письма. А ты не послушалась. И теперь я в глупом положении перед семьей Като и перед твоей новой приятельницей — ветеринаром. Да еще катаешься по ночам в машине с этим парнем.
— Этот парень — Тору Учида. Ты должен его помнить. Я же не с незнакомцем каким-то шляюсь.
— Ты еще ничего не знаешь о мужчинах, — повысил голос отец. — Твоему дружку — двадцать или двадцать один. Он взрослый мужик. И ты даже не представляешь, что у него может быть на уме, когда он сидит в темноте в машине, наедине с юной девушкой. Хорошо еще, что с тобой ничего не случилось. Пока еще.