Милочка же просто жизни себе не представляла без истории, каждая вещь в её квартирке была — реликвией, с каждой было связано какое-то событие, у каждой была своя биография. О какой-нибудь вазочке, доставшейся ей по наследству, могла рассказывать часами. И штопанный ковер существовал не потому, что не было денег на новый. А потому, что это тоже была память, которую невозможно купить ни за какие деньги.
Прошло несколько месяцев, прежде чем Павел почувствовал себя там комфортно, и то исключительно благодаря необыкновенному такту Милочки. И ещё — её теплоте и отзывчивости. За каждую сделанную для неё мелочь, будь то приклеенная плитка в ванной или отремонтированный утюг она благодарила так, будто ей преподнесли ей невероятно дорогой подарок. И всегда находила повод вспомнить об этом и лишний раз восхититься. Знаете, не только женщины любят ушами. Мужчинам тоже приятно, когда их хвалят.
Павел запер машину, поднялся наверх и позвонил в знакомую уже до мелочей дверь. Никто не отозвался. Он посмотрел на часы: ну, конечно же, так рано он никогда не приезжал, а об изменениях в своей жизни предпочел Милочке до поры до времени не рассказывать — из суеверия, что ли? А ещё потому, что её явно мучили какие-то неведомые Павлу проблемы. Узнать бы, какие. Для того, чтобы в жизни Милочки не было вообще никаких проблем, он бы ничего не пожалел.
Отпер дверь, вошел… И сразу его охватило знакомое чувство покоя. Квартира просто дышала Милочкой, теперь он себе уже и не представлял, как мог жить без этого удивительного создания. И одновременно почувствовал привычное беспокойство: как бы его фея не исчезла, не растворилась в каких-то неведомых сферах. Всегда этого боялся, с первой минуты знакомства, хотя и понимал, что выглядит старым, сентиментальным идиотом.
Наверное, это была любовь с первого взгляда. А познакомились они почти как в романе — чуть ли не на улице. В тот день Павлу пришлось оставить машину на станции техобслуживания: что-то в ней забарахлило, теперь уже и не вспомнить, что именно. Домой возвращался на двух троллейбусах с пересадкой и по дороге решил зайти в магазин: дома, в холодильнике было почти пусто. Вот в магазине-то все и произошло.
Очереди практически не было, только перед Павлом какая-то миниатюрная, хрупкая девушка выбирала кусочек то ли колбасы, то ли ветчины, и попросила продавщицу найти ей кусочек поменьше. Продавщица же буквально швырнула на весы нечто явно неподходящее и чуть ли не на весь магазин высказалась о «голытьбе, которой дома надо сидеть, если нет денег». Девушка буквально отшатнулась от прилавка и Павел увидел её глаза: большие, голубые, полные слез. Глаза несправедливо обиженного ребенка. Остальное в тот момент он даже и не разглядел толком. И его как будто кипятком ошпарило. Только потом он понял, что это была огромная жалость и желание защитить это белокурое, какое-то ангелоподобное существо. То есть чувства ему в принципе несвойственные. И вот этот-то неожиданный всплеск эмоций все и решил.
Павел придержал девушку за руку, а сам повернулся к прилавку. Наверное, у него был не слишком приветливый вид, потому что барышня за прилавком как-то слиняла, утратила весь свой гонор и пролепетала:
— Слушаю вас.
— Вот и хорошо, что слушаете, — отозвался Павел противным и скрипучим голосом. — Обслужите покупательницу, как полагается, а потом мы с вами поговорим отдельно. А лучше поговорим с директором этого заведения.
Продавщица сделалась сначала пунцовой, потом синюшне-бледной, но первое пожелание выполнила беспрекословно. Девушка снова взглянула на Павла, на сей раз с чувством благодарности. Так ему, во всяком случае, показалось. Сам в этом магазине он покупать ничего не стал, а вышел следом за Милочкой на улицу. То есть тогда он ещё не знал, как её зовут. Вообще ничего о ней не знал. Понимал только, что именно эту «то ли девушку, а то ли виденье» искал всю свою жизнь и, если сейчас её упустит, будет круглым идиотом. Напросился ей в провожатые, по дороге представился, познакомились. Донес сумку до квартиры и попросил разрешения звонить. Наверное, бедняжка до смерти боялась, что Павел напросится ещё и к ней в гости, поэтому просьбу о телефоне восприняла как спасение. И — разрешила.
Только он отважился ей позвонить лишь неделю спустя, хотя думал о ней непрерывно. Всю эту неделю ходил сам не свой, на что обратила внимание даже Наташа, вполне способная не заметить в двух шагах от себя тяжело нагруженный трейлер с прицепом.
— Павлуша, ты, случайно, не влюбился? — спросила она, когда Павел зашел к ним с Андреем «на огонек».
— С чего ты взяла? — изумился Андрей, в то время как его друг тщетно подбирал слова для достойного ответа.
— Сюствую, — ответила Наталья в той самой манере, которая всегда раздражала Павла. — Как тот чукча из анекдота. Он говорит, что по тундре кто-то чужой ходит. Его спрашивают: откуда, мол, знаешь? А он в ответ: «Сюствую, однако».
Андрей покрутил пальцем у виска и посоветовал ей не менять специализацию.
— Занимаешься детективами, ну и занимайся на доброе здоровье. Сама же говорила, что любовная лирика — это не твой жанр.
— Ничего подобного! — возмутилась Наташа. — Не мой жанр — это эротика. А вот в лирике я как раз неплохо разбираюсь.
— Кто это тебе сказал, дорогая? — поинтересовался Андрей. — По-моему, тебя, как всегда, надули…
О Павле они, увязнув в своей перепалке, просто забыли, чему он был несказанно рад. Да, Андрею была нужна именно такая женщина, как Наташа: тот самый случай, когда два сапога — пара. Но Павел рядом с такой и суток не прожил. Впрочем… говорят же: не критикуй чужую жену, радуйся тому, что она — чужая.
Когда он набрался смелости, то позвонил Милочке и пригласил её в кафе. А куда ещё он мог её пригласить в первый раз? Это потом, когда они получше узнали друг друга, он понял, что нужно было звать её на выставку, в музей, на концерт. Но тогда, во-первых, ему это не пришло в голову. А во-вторых, сам он предпочитал в редкие свободные часы делать что-нибудь полезное.
Но именно поэтому второй его шаг оказался на удивление удачным: в разговоре по телефону Милочка обронила, что её единственная связь со внешним миром — старенький черно-белый телевизор приказал долго жить и она теперь не может смотреть передачи по своему любимому каналу «Культура». Телевизор Павел, конечно же, починил, хотя о существовании такого канала, если честно, только слышал. Но об этом промолчал — и правильно сделал. Иначе чувство благодарности, которое испытала к нему Милочка, могло бы обернуться каким-нибудь совершенно иным чувством. Снисходительной жалости, например. Или презрения к серости. Хотя вряд ли Милочка способна испытывать такое низменное чувство, как презрение.
— Вы любите историю? — ошарашила его вопросом Милочка, когда они после починки телевизора чинно пили чай.
— Истории? — переспросил он, недослышав. — Какие истории?
— Да нет же, не истории, а историю. Нашу историю, российскую. Я преподаю её в институте…
— Боюсь, я не слишком хорошо помню школьную программу, — осторожно ответил я.
Лицо Милочки слегка затуманилось, но потом снова оживилось:
— О, я не о школьной программе! Я об исторических романах. Вы любите читать?
— У меня так мало свободного времени, — промямлил он, чувствуя себя последним болваном. — Вообще-то, конечно, люблю. Жена моего друга переводит детективы…
Выражение лица Милочки красноречиво сказало Павлу, что он сморозил очередную глупость. Но он действительно не мог найти правильный тон и общую тему для беседы. Читал в основном газеты — ни на что другое времени практически никогда не оставалось, кроме специальной литературы, конечно, и тонн всевозможных документов. Все его знакомые женщины говорили либо о тряпках, либо о светских сплетнях, либо о себе, хорошеньких. И нуждались не в собеседнике, а в слушателе. Здесь же было существо из совершенно иного мира. Внезапно ему припомнилось одно излюбленное выражение Натальи: «Он не с нашей полочки». Павел почувствовал, что он — явно не с Милочкиной полочки и испытал тихую панику при мысли о том, что она не захочет иметь дело с таким… вахлаком.
Но Милочка постепенно привыкла. Павел все чаще и чаще приходил к ней, помогал решать какие-то насущные проблемы, даже стал время от времени покупать билеты на концерты её любимой классической музыки. Слушать эту музыку он, в общем-то, не привык и не умел, но то удовольствие, которое получала от концертов Милочка, стоило дороже. Она привыкла рассказывать ему о своем главном увлечении — историческом романе времен императрицы Екатерины Второй — и Павел уже неплохо разбирался в героях и второстепенных персонажах: на память никогда не жаловался. Правда, подавать умные реплики так и не научился, но, похоже, Милочка ему это простила, потому что видела: ему это интересно. Как было интересно все, что составляло её жизнь. И когда Павел осмелел и признался ей в любви, не отвергла его. Он же все время думал: пусть она меня не любит, пусть по доброте своей и интеллигентности только терпит, для меня главное — быть рядом с ней. Заботиться о ней, ограждать от реальной жизни, к которой она была совершенно не приспособлена, баловать…
В общем, он с полным на то основанием мог применить к себе стихотворение кого-то из классиков: «О, как на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней!» Двадцать с лишним лет тому назад, когда он первый раз женился, все было совершенно по-другому. Они оба были слишком молоды и — что ещё хуже — слишком разные. Жена происходила из старой интеллигентной семьи, а он даже не знал своих родителей. Да и что мог предложить выпускник школы милиции? Живи они отдельно, все, возможно, и утряслось бы, но он пришел в их семью «примаком», что называется, без кола и двора, о чем постоянно напоминала теща. Да ещё ребенок… После одной не слишком красивой сцены Павел собрал свои нехитрые пожитки и хлопнул дверью. Потом развелись уже официально. А он был настолько молод и глуп, что не настоял на своем законном праве: видеться с сыном. Честно говоря, ни единой попытки не сделал…