Наконец я приподнялся на руках, перевернулся и сел.
Один апачи был мертв, мой нож все еще торчал у него в груди. Я перегнулся и вытащил его, ища взглядом второго. Он лежал на спине с дырой от пули в бедре и по меньшей мере тремя ножевыми ранами, одна из которых сильно кровоточила и выглядела серьезной.
Я нащупал свою винтовку и загнал патрон в патронник.
Апачи лишь смотрел на меня, может быть он был парализованным, потому что не сделал ни единого движения. Еще двое мертвых индейцев валялись рядом со склоном.
Сдернув оружейные пояса с мертвых, я нацепил их на себя, все время поглядывая на живого. Потом вернулся, поднял с земли нож, наклонившись над живым, вытер лезвие о его одежду и сунул нож в ножны. Собрав винтовки индейцев, я разрядил их, и зашвырнул подальше.
— Ты хороший боец, поэтому я не буду тебя убивать, — сказал я оставшемуся в живых апачи. — Если выберешься, ты свободен.
Я подошел к лежащей на земле фляжке и поднял ее. Как я и думал, там плескалось немного воды, и я выпил ее всю, не спуская глаз с кромки ложбины.
Приближался вечер. В округе могли бродить другие группы индейцев. Я еще раз заглянул в ложбину. Раненый оставался лежать, хотя и пытался приподняться. Я заметил большой камень у него под шеей, о который он наверное стукнулся головой, когда падал.
Внимательно оглядевшись, я спустился в мелкий овражек, проложенный сточной водой с холма, и пошел по нему.
И тут обнаружил, что хромаю. Бедро и нога болели, и когда я взглянул на них, то увидел, что индейская пуля попала в оружейный пояс на бедре, воспламенила два патрона, и осколки впились в ногу. Это была простая царапина, но крови пролилось немало. Кроме того, ее удар был достаточно чувствительным, похоже, у меня там неплохой синяк.
Тени постепенно крались от скал в пустыню, и вдруг стало темно и холодно.
Неожиданно раздался голос:
— Если хочешь выжить в этих краях, сними шпоры.
Это был Испанец Мэрфи. Они с Роккой и Джоном Джей Бэттлсом появились сзади из-за кустов. Тэйлора убили.
Мэрфи потерял в перестрелке мочку уха, а Рокку пару раз оцарапало пулями.
— Скольких ты уложил? — спросил Бэттлс.
— Четверых, — сказал я, зная, что это было больше, чем какой-нибудь ветеран столкновений с апачами убил за всю свою жизнь. — Точнее троих и одного тяжело ранил, — поправился я и добавил: — Билли застрелили.
— Нам лучше убираться отсюда, — предложил Испанец и мы цепочкой двинулись к лошадям. Их осталось всего две, поэтому мы решили ехать в седле по очереди.
Испанец был с меня ростом, но на двадцать фунтов легче, чем мои сто девяносто. Он любил читать и всегда читал все, что попадется под руку книги, газеты и даже этикетки на консервных банках.
Мы тронулись в путь. Через некоторое время я забрался на коня Тампико Рокки, а он пошел пешком. К рассвету обе лошади устали, да и мы тоже, однако позади осталось шестнадцать миль, а перед нами на равнине показалась дилижансная станция.
Мы были от нее в нескольких сотнях ярдов, когда из двери вышел человек с винтовкой в руках, и мы были уверены, что за окном стоит еще один, судя по тому, как первый старательно держался от него подальше.
Когда мы подошли к двору, он посмотрел на Мэрфи, потом оглядел нас и сказал:
— Привет, Испанец. Что случилось? Апачи?
— У вас есть пара лошадей? — спросил я. — Мы можем купить или нанять на время.
— Заходите.
Внутри было прохладно. Я упал на первый попавшийся стул и положил винчестер на стол. Второй человек, наблюдавший из окна, оставил свой пост и с винтовкой вернулся на кухню, где принялся греметь кастрюлями и сковородками. Первый подошел к столу с деревянным ведром и бурдюком.
— На вашем месте я бы вначале пил понемногу. — Мы так и сделали.
Управляющий станцией облокотился о стойку бара.
— Тыщу лет тебя не видел, Испанец. Я уж думал, что тебя давно повесили.
— Еще успеют, — сказал Джон Джей Бэттлс.
Развалившись на стуле, время от времени отхлебывая воду из ведра, я почувствовал, что прихожу в норму.
Испанец откинулся на спинку стула, понес к губам кружку и посмотрел на управляющего станцией.
— Кейс, сколько ты работаешь?
— Года два, может, два с половиной. Жена от меня ушла. Сказала, что Запад не место для женщины. Вернулась к родственникам в Бостон. Я ей иногда посылаю деньги. Боюсь, что иначе она может вернуться.
— А я так и не женился, — сказал Испанец. Он взглянул на меня. — А ты, Телль?
Пару секунд я в замешательстве не знал, что ответить. Подумал об Энджи, о том, как я видел ее в последний раз и первый — высоко в горах Колорадо.
— Моя жена умерла, — сказал я ему. — Она была прекрасной девушкой… чудесной.
— Плохо, — сказал Испанец. — А ты, Рокка?
— Нет, сеньор, я не женат. Была у меня девчонка… но это было давно и далеко отсюда, amigos. У ее отца было много коров и много лошадей… а у меня — ничего. К тому же я полукровка, — добавил он. — Моя мать — апачи.
Я глядел в пол, следя за разбегающимися трещинками часто оттираемых от грязи досок. Тело постепенно впитывало потерянную влагу, захотелось спать. Мне нравилось сидеть в этой спокойной комнате, где солнце через дверь нарисовало на полу желтый квадрат, и даже жужжание мух казалось приятным я остался жив.
На руках до сих пор багровела кровь апачей. У меня не было возможности отмыть ее, но я скоро отмою… скоро.
Комната была такой же, как сотни ей подобных, отличаясь только полом. В большинстве домов пол был земляной. Здесь стояло несколько грубо сколоченных столов, несколько стульев и лавок. Потолок был низким, стены глинобитные, крыша сделана из жердей, замазанных глиной. С кухни донесся запах бекона и кофе.
Испанец Мэрфи заворочался на стуле.
— Телль, из нас получится неплохая команда, почему бы нам не держаться вместе?
Из кухни вышел повар с тарелками и сковородкой, полной бекона. Он расставил тарелки и разложил мясо, потом ушел и вернулся с кофейником и тарелкой кукурузных лепешек. Еще одно путешествие на кухню — и он принес объемистую миску frijoles — больших мексиканских черных бобов — и черствый яблочный пирог, порезанный на четыре части.
— Нам нужна пара лошадей, — сказал я, оглядываясь на Кейса.
— Вы их получите, — ответил Кейс. — Думаю, боссам понравится, что я перевел их в более безопасное место. Мы в любой момент ожидаем нападения индейцев.
Он указал на бекон.
— За это можете поблагодарить Пита Китчена. Он у себя выращивает свиней, называет их индейскими подушками для булавок — их иногда так утыкают стрелами, что они становятся похожими на дикобразов.
Джон Джей Бэттлс, плотный, крепкий парень, взглянул на меня.
— Сакетт… Знакомое имя.
— Так ведь мы познакомились, вот оно и знакомое, — согласился я. У меня не было желания рассказывать ему, кто я такой. Как только он узнает, тут же вспомнит бой в округе Моголлон-каунти и смерть Энджи, а мне хотелось забыть об этом.
— Я все же думаю, что из нас получится хорошая команда, — сказал Испанец.
— Которую повесят рядышком на одном дереве, — ухмыльнулся Джон Джей Бэттлс. — Вы же слышали, что сказал Кейс.
— Я все равно никуда не собирался, — произнес Рокка.
— Позже, — сказал я. — Соберемся попозже. Мне надо кое-куда съездить.
Все посмотрели на меня.
— Говорят, моего племянника похитили индейцы. Я еду в Сьерра-Мадре выручать его.
Они подумали, что я сошел с ума, да и я тоже так считал. Первым заговорил Рокка.
— Один? Сеньор, этого не сможет сделать целая армия. Это же убежище апачей, где не смеет появиться ни один белый.
— Мне надо, — сказал я.
— Сумасшедший, у тебя крыша поехала, — внес свое слово Кейс.
— Он еще маленький, — ответил я, — и наверное чувствует себя таким одиноким. По-моему, он ждет, что кто-нибудь приедет и спасет его.
Глава вторая
Лаура Сакетт была притягивающей взгляды, привлекательной, хрупкой блондинкой. Среди темноволосых, темпераментных красавиц испанского происхождения она казалась ослепительно бледным, изысканным цветком-недотрогой, растущем в одиночестве и спокойствии.
Для молодых армейских офицеров, расквартированных в Тусоне и поблизости от него, Лаура Сакетт была несказанно очаровательной, и восхищение ею не сдерживалось тем фактом, что она была замужем. Ее мужем был Оррин Сакетт — конгрессмен Соединенных Штатов, живший в Вашингтоне. Ходили слухи, что они расстались.
Однако никто в городе не знал настоящего положения дел, а Лаура об этом не распространялась, пропуская мимо ушей прозрачные намеки и вопросы.
Поведение ее было безупречным, манеры светскими, голос тихим и приятным. Более проницательные мужчины замечали, что ее рот временами был крепко сжат, в глазах ощущалась неженская твердость, но обычно эти детали скрывала спокойная, мягкая улыбка.
В Тусоне никто никогда не знал Джонатана Приттса, отца Лауры, и никто не был в окрестностях Моры, когда там разгорелась война за землю.
Джонатан Приттс умер. Он был ограниченным, спесивым и вспыльчивым человеком, но единственная дочь его боготворила, а с его смертью ее ненависть к Сакеттам стала яростным, обжигающим стремлением к уничтожению.
Она была свидетельницей того, как ее отца изгнали из Моры, его мечты о земельной империи были разбиты вдребезги, наемные ганмены-убийцы застрелены или посажены в тюрьму. Поскольку Приттс был тщеславным, мелочным и самовлюбленным человеком, он с раннего возраста внушил дочери, что обладает всеми качествами, которые он себе приписывал, и для нее все остальные мужчины стали лишь тенью ее отца.
До того, как приехать на Запад, они жили в светской нищете. Планы Приттса разбогатеть проваливались один за другим, и с каждой неудачей его затаенная злоба и горечь росли. Он был уверен, что ошибки происходят не по его вине, а из-за зависти и ненависти окружающих.
Лаура Приттс вышла замуж за Оррина Сакетта с одной мыслью — помочь аферам отца. Оррин — крупный, симпатичный, добродушный парень, недавно приехавший с теннессийских холмов, ни разу в жизни не видел такую девушку, как Лаура. Она показалась ему воплощением мечты. Его брат Тайрел сразу же раскусил Лауру и ее отца, но Оррин и слушать его не хотел. Он видел то, что хотел видеть — светскую леди, почти принцессу, грациозную, утонченную, очаровательную девушку с характером. Но в конце концов он убедился, что брат прав, и оставил ее. Теперь Лаура Приттс Сакетт возвращ