— Тебе лучше? — спросила Розмари, ждавшая в машине.
— Извини. — Флер, утирая губы, уселась на место. — Это все от запаха мимоз. — И она принялась искать в сумочке успокоительное. — Какая неприятность. Ну, растениям это должно быть даже полезно — вместо навоза.
Позже, когда Алекс, растянувшись на диване, смотрел футбол в ожидании обеда, сверху спустилась Розмари.
— Я сейчас убиралась наверху и… кое-что обнаружила, — многозначительно сообщила она.
У Алекса в мозгу моментально сработал сигнал тревоги. Уж не оставила ли Флер какую-нибудь улику? Или, хуже того, он сам? Он едва не подскочил на месте, старательно делая вид, что поглощен игрой, на шее бешено забилась жилка. Розмари пристроилась рядом на ручке кресла.
— Помнишь ту вазу с фруктами в комнате для гостей? Хотя с какой стати тебе ее помнить… — ответила она сама себе. — Ты же туда и не заглядывал. В общем, в прошлом году в Пенсильвании я купила несколько деревянных расписных фруктов. Два апельсина, три яблока и банан. Они удивительно подходили к новым обоям. И были сделаны со вкусом. Ну, эти фрукты. Обои обошлись недешево: то ли пять, то ли шесть баксов за рулон. Насколько я помню, банан был самым дорогим. Словом, одного из них я не нашла.
— Чего одного? Розмари, у меня голова кругом!
— Одного из фруктов, Алекс. Деревянного яблока. Флер прихватила его с собой. Ну скажи на милость, зачем оно ей?
— О Господи. — Трясущимися руками он потер утомленные глаза. Ничего серьезного. — Тебе что, делать нечего, кроме как устраивать инвентаризацию верхних комнат после приема гостей? Почему бы заодно не пересчитать и столовое серебро?
— Ты в последнее время стал ужасным грубияном.
Алекс с преувеличенным вниманием воззрился на экран.
— Да, настоящим грубияном, — настаивала Розмари.
— Вечно ты все придумываешь, Рози.
Да так оно и было.
Глава 17
Утром в понедельник Диана уединилась у себя в кабинете, заперев дверь и отключив телефон. Перед ней лежал чистый блокнот.
Посредине страницы она провела линию, деля ее на две колонки: «за» и «против». Справа, та, что «против», была до половины заполнена ее четким, ровным почерком. Левая оставалась пустой.
Этому приему она научилась у отца и прибегала к нему всякий раз, когда надо было навести порядок в чековой книжке, составить планы на будущее или список покупок.
Том Саммерфильд был невероятно удачливым человеком. Наследник одной из самых почтенных бостонских семей, он с рождения был наделен не только общественным статусом и богатством, еще во время учения в Гарварде стало ясно, что он вполне достоин звания финансового гения. «Палец в рот не клади», — говорили про него на Стейт-стрит. Он же сам предпочитал определение: «Строгий, но справедливый».
Женился он на молоденькой («неравный брак») дочери рыжеволосого доктора из Вэлтема. С самого начала Фрэнсис Саммерфильд отдавала себе отчет в том, что ей привалило незаслуженное счастье, и приложила все силы к тому, чтобы уяснить, что принято и чего не принято в высших слоях общества настоящих янки. Прежде всего, конечно, она освоила местный акцент. И была принята в ряды бостонской элиты.
— В тебе больше королевского, чем в самом короле, — говаривал ее супруг, на что она отвечала:
— Мы должны соблюдать условности, милый. Я делаю это ради клана.
Как бы там ни было, они являлись явно счастливой парой, и в доме на Ореховых холмах царили покой и уют. А из трех чудесных отпрысков Тома Саммерфильда (два мальчика и девочка) Диана была любимицей. От матери ей досталась огненная шевелюра (увы, без потрясающей способности вживаться в общество), а от отца — идеально правильное лицо и острый ум. Том обожал ее до безумия, хотя постоянно одергивал себя, стараясь уделять поровну родительского внимания всем троим.
— Итак, принцесса, — наставлял он Диану, — когда вырастешь, сможешь делать все, что тебе заблагорассудится. И стать тем, кем заблагорассудится. Не давай себя одурачить тем, кто готов отпихнуть тебя на второе место только потому, что ты девочка. Ты не меньше значишь как личность, чем братья. А потому не забывай: тебя достоин лишь лучший из лучших!
Тому Саммерфильду палец в рот не клади.
Диана просмотрела правую колонку — «против»:
Разница в возрасте.
Разница в вероисповедании.
Разница в происхождении.
Разница в национальности.
Разница в положении.
Разница в перспективах на будущее.
И так можно писать до бесконечности. Тяжело вздохнув, она оттолкнула блокнот подальше.
Ее до глубины души потрясло сделанное Аврамом предложение. Вчера утром они валялись в постели, посреди крошек от пирожного и изжеванных листов свежего выпуска «Таймс», наслаждаясь «шмузингом» (так Аврам называл милую, ни к чему не обязывающую болтовню, в которой был непревзойденным мастером), друг другом и всем миром, когда грянул гром.
— Через пару месяцев я, пожалуй, кончу учебу, — заявил он. — С кузеном я уже посоветовался насчет работы, и к июню он придержит для меня место — конечно, вряд ли такое, что я смогу прокормить жену, но, слава Богу, наверняка смогу прокормиться сам. И полагаю, что ты все равно не захочешь бросать на полпути карьеру. Значит, уже сейчас мы могли бы всерьез обдумать условия нашей свадьбы и даже попытаться спланировать семью.
— Но… но… — обескураженно залопотала она.
— Разница в возрасте? — подсказал он. — Я знаю, это тебя беспокоит. И почему-то смущает. Но подумай, разве это так уж важно? Ну, исполнится мне девяносто, а тебе тогда будет девяносто шесть… Это ерунда по сравнению с тем, сколько у нас общего. Музыка, книги, да практически вся система ценностей. И потом, поколение-то у нас одно. А что самое важное — мы любим друг друга. Мы счастливы вдвоем. И почему бы нам не остаться вдвоем навсегда? Ведь это так просто, не правда ли? — убеждал он, гладя ее по щеке.
— Аврам! — оттолкнула она его руку. — По-моему, это не совсем подходящее время и место для подобных… споров.
— Это оттого, что мы в постели? — рассмеялся он. — Что ж, хотя на свете существует масса мест гораздо менее подходящих для обсуждения и принятия решений, я готов отнестись с уважением к твоим запросам. И не буду настаивать на немедленном ответе. Просто пообещай, что обдумаешь его.
Она пообещала, хотя всякий раз, как начинала об этом думать, впадала в некую смесь паники и вины.
Этот мезальянс, это любовное помешательство — а как еще прикажете называть? — наверняка станет причиной дальнейших несчастий. И виновата во всем она сама. Ни в коем случае нельзя было давать Авраму повод смотреть на их связь иначе как на краткий флирт. Как на романтическую и счастливую интерлюдию, которая завершится сама собой, стоит им повстречать достойных партнеров.
А она струсила, поощрила его, завлекла, добилась его любви и доверия — отдавая взамен свои — и все это время старательно избегала смотреть правде в глаза. И вот как гром среди ясного неба — извольте видеть, предложение.
Диана мучилась, понимая, что поступает нечестно. Вот и Том Саммерфильд не только не признает Аврама достойным звания собственного зятя, но наверняка разочаруется в самой Диане. За то, что позволила себе играть человеческими чувствами, а этому милому юноше — лелеять заведомо несбыточные мечты.
Ну что ж, во всяком случае, она честно обдумает предложение Аврама со всей возможной серьезностью.
И она снова критическим оком пробежалась по правой колонке.
Пожалуй, Аврам прав. Возраст — дело десятое. Так же как и вероисповедание, и национальность. Ни он, ни она не придавали этим вещам первостепенной важности, и при равенстве прочих условий на них можно было бы вообще не обращать внимания. Гораздо серьезнее беспокоила принадлежность к различным социальным слоям. И хотя Диана старалась убедить себя, что никогда в жизни не была снобом, нельзя было не признать: классовые различия имели место. Но и это можно было бы преодолеть, будь Аврам чуточку активнее, не поленись он приложить свои многочисленные таланты к достижению хоть какой-нибудь стоящей, с точки зрения Дианы, цели.
Столь абсолютное равнодушие Аврама к карьере можно было извинить только молодостью, однако в то же время он не раз поражал чрезвычайно трезвым взглядом на жизнь. И как, скажите на милость, сможет она объяснить окружающим то, что с трудом понимает сама?
Однажды она попробовала дразнить его «мальчиком в розовых очках». Аврам не поддался на провокацию: было ясно, что это сравнение совершенно беспочвенно. Ему были чужды идеализм и наивность юных бунтарей шестидесятых. Он был наделен острым, изощренным умом. Более того, любил и ценил комфортное, обеспеченное существование. Но тогда более удивительным казалось полное отсутствие амбиций. Пустые карманы были бы извинительны какому-нибудь увлеченному своим делом писателю или художнику — словом, человеку искусства. По крайней мере он бы считался чудаковатым представителем богемы, и тогда, нимало не смущаясь затрапезным костюмом и прочими несуразностями, Диана могла бы представить его в опере Портеру как подающего надежды молодого гения, будущего Беллоу или Стравинского. А себя — этакой меценаткой, покровительницей искусства. Такая роль была бы вполне приемлема в их обществе — и даже браке — в противоположность союзу с бесперспективным водителем такси.
Аврам был полностью лишен азарта. В этом все дело. На днях они бегали наперегонки в Центральном парке: тот, кто первым два раза обежит вокруг пруда, будет победителем. День выдался на удивление морозным. Не пробежав и половины круга, Аврам остановился. Она остановилась тоже, решив, что он замерз.
— Что это? — кивнул он в сторону деревьев.
— Голубая сойка, — отвечала она, запыхавшись. — Аврам, ведь мы собрались бежать наперегонки!
— Какой пронзительный оттенок синего! — невпопад отвечал он. — Никогда такого не встречал.
— Аврам, ты сбиваешь нас с ритма. — Она потянула его за рукав.
— Ничего страшного, — возразил Аврам, догоняя ее. — Мы всего лишь бегаем вокруг пруда, и только.