Я лишь пытался показать другим, что я не пустое место. Поэтому решил отрастить волосы, напялить милую гавайскую рубашку, джинсы, ковбойские сапоги и бежевый приталенный пиджак с большим воротником, который продается в местах вроде Take 6. Я надевал все это и прогуливался по Кингс-роуд, неся украденный портфель, и надеялся, что выгляжу как чувак из какой-нибудь компании звукозаписи в Лос-Анджелесе. Это, конечно, все было странно. Сомневаюсь, что в дипломате вообще что-нибудь было. Глен рассказывает (и опять же я этого не помню, но как я уже сказал, он не из тех, кто выдумывает – в отличие от всех остальных в этой книге, кроме Куки), что я однажды стащил портфель с кучей бабла и накупил нам столько пирогов с картошкой пюре, что мы потом едва могли идти по улице Хаммерсмита, поэтому, может быть, это как раз тогда и было.
В общем, это была очередная идиотская фантазия, которую я придумал в отчаянной попытке привлечь внимание. Я где-то подсмотрел этот образ и подумал: «Попробую и посмотрим, что будет». Но горькая правда состояла в том, что ни хрена не произошло. В следующем веке этот прикид на какой-то момент стал весьма модным, поэтому можно было сказать (хотя я бы не сказал), что я на сорок лет опередил свое время. Полагаю, сейчас это называют «прикидом яхт-клуба». Мне не очень нравится это название – яхты меня никогда не интересовали, это был, скорее, образ жизни.
Учитывая, сколько раз я рисковал, было неизбежно, что в один прекрасный день удача повернется ко мне задом. Тот факт, что я не помню, за что меня взяли, – вероятно, еще один пример того, что память меня покидает, когда жизнь становится слишком тяжелой, но вряд ли это связано с Полицией моды. Каким бы ни было обвинение, когда летом 1974-го я оказался в изоляторе временного содержания в Эшфорде, это стало для меня неожиданным шоком. Теперь я был уже старше восемнадцати, а мой список судимостей был таким же длинным, как рука баскетболиста. Меня на полном серьезе могли упечь далеко и надолго. Это тебе не летний лагерь для бойскаутов, каким был Бенстед-Холл: теперь я попал в настоящую тюрягу семидесятых, как в телесериале «Овсянка» (1973).
Я был закоренелым преступником, поэтому, безусловно, заслуживал там оказаться, но пиздец как не хотел. Ужасное место. Я провел там всего около трех недель, но казалось, что прошел целый год. У кого-то по радио крутили топ-20, и я помню, как поднес ухо к щелке в огромной металлической двери и услышал песню The Rolling Stones «It’s Only Rock ‘n’ Roll But I Like It». Не самая лучшая их песня, но им уж точно было куда веселее, чем мне.
Если бы мне впаяли приличный срок, который мне, в принципе, грозил, почти без сомнений можно сказать, что группа бы развалилась и я был бы единственным, кому больше незачем жить, а ведь я отчаянно хотел продолжать начатое и не дать коллективу загнуться. К счастью – для меня, если не для музыкальной индустрии, – эта явка в суд станет не такой, как большинство предыдущих, поскольку теперь за меня было кому замолвить словечко перед судьей. Учитывая, какой это оказался поворотный момент в моей жизни, ты, наверное, думаешь, я хорошо помню, что за драма развернулась в зале суда. Вероятно, это происходило в мировом суде Мерилибоун… и больше я ничего не помню.
Мне повезло, что был человек, который находился в курсе событий больше, чем я сам. Это Малкольм Макларен – первый, кто по-настоящему заботился обо мне и принимал участие в моей жизни. Малкольм настолько ловко ездил судье по ушам, говоря, какое у меня светлое будущее и какой огромный вклад я сделаю в британское общество, что парень в парике просто отпустил меня, сделав финальное предупреждение. Если бы он только знал, что произойдет, посадил бы за решетку и выбросил ключ.
Глава 14. Красафчик Джонс и его автоматические удовлетворители
После того как Малкольм впрягся, мы отыграли всего один концерт, где я пел. Этого оказалось достаточно, чтобы убедиться в том, что фронтмен – это не мое. И не сказать, что концерт проходил под большим давлением – просто скромная вечеринка в кафе Salter’s на Кингс-роуд для богатенькой молодежи, любившей попудрить нос. Но учитывая, что я чуть не обосрался, можно подумать, что выступали мы в королевском зале Альберт-Холл[85].
Сегодня немного напрягает, что с самых первых дней все снимается и документируется, потому что ведь ничего не развивается естественным образом, и исчезает вся таинственность человека, который все это видел и рассказывает, как это произошло. Но я бы хотел, чтобы кто-нибудь снял то выступление, потому что наблюдать, насколько отвратительно я исполнял, было бы пиздец как ржачно. После концерта Вивьен сказала, что я «драл глотку». Не знаю, что это значит – долгих лет ей жизни, – но думаю, она пыталась быть ко мне добра. Проблема состояла не столько в моем «пении» (хотя пел я отвратительно), сколько в том, что я понятия не имел, как вести себя на сцене.
Я еще не носил никаких панковских шмоток – наверное, до сих пор прокатывал мой образ богатого хиппи с лейбла, отчаянно пытающегося привлечь к себе внимание, – и мы сыграли только «Scarface» да пару каверов. Но эти десять минут, казалось, длились целую вечность, за которые я уж точно понял, что, когда все палятся и проявляют ко мне внимание, – это не для меня. Не в моем характере. Ну, в моем, потому что внимание я люблю, но только до определенного момента. Во мне весьма странным образом сочетаются экстраверт и интроверт – как только прожектор начинает светить слишком ярко, хочется съебать обратно в тень.
В некоторой степени нечто похожее произошло в магазине, который к тому времени уже стал называться простым и понятным именем «Секс». Это было сделано для того, чтобы каждый проходящий мимо обратил внимание, и Малкольм с Вивьен нанимали весьма смелых персонажей, чтобы помочь донести свой посыл. Одним из них, безусловно, был я; по крайней мере, когда слегка напивался. Но Памела Рук, также известная как Джордан, которая помогала Крисси в торговом зале магазина Sex, – о, это была незаурядная личность.
Как только она вошла в магазин, я сразу же заметил ее выдающиеся формы. Да, мне нравилась Джордан. С ней было весело, но ее похуизм, можно сказать, меня даже пугал. Она одевалась настолько вызывающе, что мне было стыдно и неловко идти рядом с ней по улице, потому что все на нас пялились. Она не переодевалась, когда приходила на работу, и машин тогда ни у кого не было, и в конце тяжелого рабочего дня она, пошатываясь, шла по Кингс-роуд и садилась в автобус, отправляясь к себе в деревню или в какую-то сраную глушь, где жила. Сиськи у нее висели, она ехала в автобусе и была в костюме из латекса! Сейчас-то, наверное, в таком виде можно и в банк пойти работать, но в начале 1975 года ничего подобного еще не видели. Полагаю, ей нравилось внимание, но раньше я думал: «Твою же мать! Да у нее просто стальные яйца, если она так ходит».
Своим магазином Sex Вивьен и Малкольм хотели достучаться до чувств многих, кто желал чего-то необычного – музыка стала слишком дешевой и дерьмовой, и Британия казалась ужасно серой и скучной. И если никто другой не собирался ничего изменить, то почему бы им самим не попробовать? Шестидесятые к тому времени были уже вчерашним днем, глэм как бы утихал. Когда как не сейчас воспользоваться возможностью вызвать волнение, исписав все стены порнографическими цитатами, вытащив из шкафа латексные шмотки, напялив на себя и выйдя на центральную улицу (или, в нашем случае, на Кингс-роуд)? Без таких личностей, как Джордан, способных воплотить свои идеи в жизнь, магазин Sex – и, может быть, даже панк – стал бы простым очередным тайным местом сбора выпускников колледжа искусств. Он так бы и остался идеей на бумаге.
Когда в магазине продавался садо-мазо-прикид, там царила странная атмосфера. Мне латексные костюмы с точки зрения их сексуальности никогда не нравились – меня это абсолютно не возбуждало. Даже спустя годы, когда Линда Доминатрикс тоже устроилась в магазин Sex, а Сид и люди из тусовки стали зависать в ее подвале, меня это никогда не прикалывало.
Насколько ты, возможно, заметил, я не ханжа, но даже у меня есть предел, и пиздец, который творился в магазине Sex, шокировал даже меня. Я зависал там с Крисси или Джордан (если вдруг кому-то интересно, я никогда ее не трахал – оказалось, что ей больше нравились парни, похожие на Адама Анта[86]), и после работы туда заходили депутаты в деловых костюмах в тонкую полоску. Шли в примерочную, надевая костюм из латекса, и дрочили. Это было любимым занятием всех богачей-извращенцев. Полагаю, они этому еще в частной школе научились. Глен постоянно ныл, что ему приходится все отчищать от кончи.
Магазин Sex задумывался как атрибут моды, а не магазин фетиша, но, сдается мне, этим уебкам плевать, где гонять лысого. Построй им хоть шалаш – они и там все зальют. Я даже не знал, кто эти люди, пока мне не рассказали: обычные мужики с портфелями (в отличие от того портфеля, который я нес по Кингс-роуд, в их портфелях реально что-то лежало, пусть даже баночка Вазелина и резиновая садомазо-маска), но я хорошо помню, что туда несколько раз захаживал журналист и телеведущий Реджинальд Босанкет. Он был безумно одержим Джордан, и иногда, когда вел вечерние новости, подмигивал в камеру, как бы намекая ей, что в ее честь носит штаны из латекса. Если говорить о том, чего Малкольм пытался добиться, показав британский истеблишмент в истинном свете, – возможно, это был один из лучших моментов его славы.
Еще меньше меня этим нездоровым увлечением интересовались стиляги. Раньше им нравилось зависать в магазине Let It Rock, но они не на шутку разозлились, когда магазин сменил ассортимент. В первые дни магазина Sex было несколько неприятных случаев, и позже противостояние стиляг и панков превратилось в настоящее насилие – несколько человек, как в группе Sex Pistols, так и вне ее, включая Куки, будут время от времени подвергаться нападениям с применением стекла и даже холодного оружия. (Мне повезло: меня от травмы спас Плащ-невидимка). Считалось, что это насилие рассматривалось как старые добрые разборки между модниками и рокерами, но в этот раз все было куда специфичнее. Стиляги ненавидели панков, так как считали, что панки отобрали у них магазин, а также, возможно, полагали, что Малкольм их предал. Безусловно, они были далеко не последними, кто так думал.