Песни пройдут испытание временем, но вместе с тем появлялись первые предпосылки к многолетним обидам и недовольствам. Ребят раздражало, что мы с Куки были лучшими друзьями. Глен любил говорить, что мы как Фрэд Флинстоун и Барни Раббл, но по-настоящему это беспокоило Джона. Поскольку сам он всегда чувствует себя неуверенно, ему не нравилось, насколько мы с Куки были близки. Ему до сих пор, сорок лет спустя, это не нравится. Теперь я понимаю, насколько ему было одиноко, когда мы с Куки вместе сваливали после репетиции. Ты, наверное, думаешь, что они стали больше зависать вместе, чтобы найти баланс, но нет – Джон с Куки не сильно ладили.
Как ни странно, у нас никогда не возникало конфликтов из-за авторского гонорара. Мы с самого начала договорились, что прибыль будем делить поровну. Джон тогда был другим – поначалу мы были как мушкетеры: «один за всех, и все за одного», пусть даже готовы были друг другу глотки перегрызть.
Глава 17. Запись сборника Spunk
Если говорить о том, на что я жил и существовал с момента переезда в сентябре 1975-го на Денмарк-стрит и до первого нашего нормального выступления спустя пару месяцев, все было по-старому; то есть я по-прежнему промышлял воровством. Еда, гитары… честно говоря, все, что мог ухватить. В прессе я не раз читал, что мы якобы были на пособии. Может быть, кто-то из ребят и был, но точно не я. Идея заключить контракт, поставить подпись и получить пособие казалась мне чересчур сложной и официальной. Все равно что сдать на права, только тебе еще и заплатят. И как бы там ни было, я и без посторонней помощи неплохо справлялся.
Позже подписание контракта станет расцениваться как неотъемлемая часть панка. Но для меня пособие было все равно что сквоттинг – я не хотел иметь с этим дерьмом ничего общего. В идеале я бы предпочел роскошное «гнездышко», где мог бы комфортно жить, постелив на пол леопардовый ковер и прикупив крутой магнитофон. Но жилье на Денмарк-стрит по-прежнему недотягивало до этих удобств – прекрасно помню, как там бегали крысы и мыши. Малкольм даже сходил на птичий рынок Club Row в Ист-Энде и купил нам кота, чтобы тот все держал под контролем.
Пришлось повесить тюль, чтобы хоть как-то создать себе личное пространство, поскольку прямо через двор от нас располагалась дизайнерская творческая студия Hipgnosis. Они как раз оформляли хипстерские обложки Pink Floyd. Один из сотрудников, Питер Кристоферсон, который потом оказался в группе Throbbing Gristle (когда называл себя Слизи) уговорил сделать жуткие фото нашей группы. Каждому из нас он придумал концепцию. Я – сбежавший осужденный, в пижаме и наручниках, Пол весь в огнестрельных ранениях, а Джон – в смирительной рубашке. Единственным, кому все это не зашло, был Глен, потому что ему пришлось нарядиться мальчиком по вызову. Я бы сказал, «правда глаза колет», но это не про Глена – он-то как раз был слишком пуританских взглядов.
Помимо того что я из кожи вон лез, играя под записи The Stooges, я еще и решил воровать только то, что понадобится нам для будущих концертов. У меня с самого начала был двойной усилитель с реверберацией – это такая же ключевая деталь, как рубашка Brutus для скинхеда. Я ориентировался на аппаратуру, которую использовали The Faces, потому что они играли на лучшем оборудовании. Мне всегда казалось, что усилитель с реверберацией я подрезал у группы, разогревавшей Боба Марли и The Wailers в «Хаммерсмит Одеоне», но до 1976 года они там не выступали, поэтому, возможно, я что-то напутал со временем. Может быть, у моего верного Плаща появилась функция машины времени, потому что я отчетливо помню, как ошивался за кулисами, будто так и надо. Затем, прямо перед выходом Марли, я вышел на сцену и выкатил это добро через черный вход.
Поразительно, но меня не поймали, даже слова не сказали: когда видят, как ты увозишь усилитель со сцены, все думают, что ты – роуди. В другой раз в «Хаммерсмит-Палаис» была установлена вращающаяся сцена, на которой выступали две группы – на самом деле это сессионщики исполняли чужие хиты. Я приходил туда, надев широкое пальто, и как только сцена разворачивалась, я влезал с черного входа и подрезал все, что только мог унести. Вот откуда у Куки появились тарелки – я просто взял и снял их с барабанной установки, спрятал под пальто и вышел, пройдя через танцпол. Никому и в голову не пришло меня в чем-то заподозрить.
Украшением нашего первого «настоящего» выступления – по крайней мере, если говорить про аппаратуру – стал мой огромный усилитель Marshall мощностью 100 Вт. Мы играли в колледже искусств и дизайна имени Святого Мартина, который, к моей радости, находился прямо через дорогу от станции метро «Тоттенхэм-корт-роуд», в двух шагах от Денмарк-стрит. Другой группой были какие-то паб-рокеры Bazooka Joe, где выступал Адам Ант (он тогда еще не одевался как пират), и когда во время отстройки звука мы решили поиграть на их аппаратуре, получилось не очень громко, поэтому мы просто перешли дорогу и вкатили этот невъебенных размеров усилитель.
Само выступление проходило в небольшом зале, и как только мы врубили усилитель, было настолько громко, будто у тебя в гостиной приземлился реактивный лайнер. Я так нервничал, что пришлось выпить пару бокалов пива и сожрать таблетку мандракса, лишь бы успокоиться. «Мэнди» подействовал во время исполнения песни «Did You No Wrong», и я помню, как посмотрел на Джона и налег на него. Он меня как бы слегка оттолкнул, и в тот момент мне казалось, что я поймал эйфорию. Он вокалист, и мне нравилось играть с ним в группе – просто охуительное ощущение. К сожалению, потом такое случалось крайне редко, но зато было что вспомнить.
Возможно, для тех, кто не был под таблетками, было чересчур громко. Bazooka Joe ненавидели нас до такой степени, что спустя несколько песен вырубили нам электричество, и началась драка, но было неважно. Начало положено. Следующим вечером мы отыграли еще одно шоу, а вскоре Малкольм начал нас пропихивать везде и всюду. Поскольку Макларен не хотел допустить ошибку, заставив всех думать, что мы – очередная новая паб-рок-группа, он немало сделал для того, чтобы мы выступали на разных площадках, а не в заурядных клубах, как другие коллективы.
Будь то выступления в каком-нибудь колледже искусств – у Глена там были связи – либо в стриптиз-клубах, кинотеатрах, лесбийских клубах или на модных вечеринках, мы всегда приезжали и одинаково выполняли свою работу, несмотря на обстановку. Как только я переборол страх первого выступления, то понял, что мандракс мне больше не нужен. Я по-прежнему нервничал до такой степени, что перед выходом на сцену блевал и всегда выпивал несколько банок пива, чтобы раскрепоститься, но пьяным не был никогда. Если говорить про исполнение, мы вели себя весьма профессионально – всегда старались звучать как можно лучше. Мы просто хотели играть песни – без всякой хуеты.
Безусловно, на роуди мы пока еще не заработали, поэтому приходилось все таскать на своем горбу. У нас было свое звуковое оборудование, которое я тоже спер – уже не помню где, но у кого-то из фургона. Это была своего рода акустическая система с двумя колонками, подключенная в гитарный усилитель фирмы HH Electronic. Усилитель по тем временам был довольно современным; полупроводниковый, без вентилей и трубочек, как раньше. Мониторов у нас не было – только две колонки, усилитель и подключенные к нему пара микрофонов. Я даже не уверен, что к барабанам Куки были подключены микрофоны, потому что в мелких клубах тебя и так слышно.
Видно было, насколько публика охуевала от нашей музыки. И группы, с которыми мы выступали: поскольку никого похожего на нас в округе не было, мы, бывало, играли нелепые концерты, выступая на разогреве в Хай-Уикоме у Кричащего Лорда Сатча[101]. Помню, стоял и наблюдал за его выступлением, и весь концерт превратился в посмешище. Возникла небольшая ссора, потому что Джонни разъебал их микрофоны, а потом отказался сознаваться, что это сделал он, даже несмотря на то что многие – и сам Лорд – видели это своими же глазами.
Doctors of Madness[102] где-то на севере страны – еще одно занятное мероприятие. Они не разрешали нам пользоваться их мониторами, и меня это реально вывело из себя. Поэтому, когда они выступали, я влез к ним в гримерку и спиздил бумажники. И, возможно, пока они играли, я находился под сценой, где порол жирную американскую студентку, одну из их подруг по переписке. После всего этого дела и нашего выступления к концу вечера я был выжат как лимон.
Поскольку ни в одну из музыкальных сцен мы не вписывались, пришлось создать свою. И если для этого однажды вечером пришлось отыграть в каком-то навороченном амбаре рядом с Тауэрским мостом на вечеринке Эндрю Логана – собрались все богатеи, никаких уличных отморозков туда не пускали (за исключением нас, конечно же), – а потом, через пару дней, выступить на разогреве у Eddie & the Hot Rods в клубе Marquee, то отказываться мы не собирались. Выступление в Marquee было странным, потому что многие видели нас в тот вечер впервые. Парень из NME там тоже был, и всем понравилось, когда Роттен с Джордан начали швырять стулья. Только никто не врубался, зачем он это делает. Поскольку мы никогда не играли с мониторами, Джон впервые услышал себя на сцене, и у него просто поехала кукушка. После этого он стал чаще заниматься с преподавателем по вокалу, которого ему нашел Малкольм. Я, честно говоря, разницы не заметил, и прекрасно, потому что манера исполнения Джонни стала уникальной фишкой нашей группы.
Есть несколько кадров с той вечеринки у Логана, снятых еще на Super-8 – снимал Дерек Джарман. Там всего секунд тридцать, но достаточно, чтобы почувствовать атмосферу. Думаю, это первые настоящие кадры, где мы выступаем живьем, и можно сказать, что это самое начало, потому что нам всем на вид лет по десять. Мне нравилось давать такие концерты, где происходило что-то необычное. Гораздо веселее, чем в клубах рабочих парней на севере страны, где все, за исключением, может быть, двух-трех человек, на выступлениях друг друга люто нас ненавидели. Некоторые жуткие заведения с кучей усатых северян в клешах, честно говоря, вселяли ужас. И так знаешь, что не понравишься этим уебищам, но, когда они начинают швырять в тебя всякую хрень, приятного мало.