Я еще не протрезвел и продолжал веселиться. Все мы отрывались, кроме Малкольма – мастер манипуляций в СМИ и великий создатель, – который побледнел как простыня. Куки говорил, что Малкольм топит за анархию, но стоило нам вытворить что-нибудь «анархичное», и Малкольм готов был в штаны наложить. Куки прав. Если Макларен немного выпивал, то сразу смелел, но в целом был весьма кротким парнем. Понятное дело, в данный момент он посчитал, что мы разрушили все его планы, и водитель лейбла EMI, который примчал, чтобы скорее отвезти нас домой, похоже, тоже совершенно не понял юмора.
Макларен быстро пришел в себя, когда утром увидел на первых полосах газет огромный заголовок: «Грязь и ярость», а еще написано, что какой-то псих в ярости разбил свой телик. До Малкольма довольно быстро дошло, что идея отправить нас на интервью принадлежала именно ему. Я не возражал. Вроде так и должно быть: я и/или Джонни делаем что-нибудь спонтанно, а Малкольм потом всем объясняет, почему это на самом деле круто. Меня больше всего поражало, что пара матерных слов, которые каждые пять минут слышишь на улице, могла кого-то настолько сильно расстроить и разозлить. Сегодня такое тяжело понять – знаю, что мне тяжело, – но полагаю, в то время это было что-то из ряда вон выходящее.
Увидев нас на первых страницах таблоидов, я испытал то же чувство удовлетворения, как тогда, когда услышал по радио, что Боуи обчистили: «Это сделал я!» Я гордился этим. Возможно, я бы не был так собой доволен, если бы знал, насколько изменится ситуация. Гранди оказался жирной разделительной чертой в истории Sex Pistols. Прежде всех интересовала только наша музыка, но с тех пор про нас только и трубили в медиа. В какой-то степени это был наш момент славы, но в чем-то ситуация стала началом конца.
Глава 19. Сид Вишес
На мой взгляд, пока не появился Гранди, все было хорошо. Группа переживала естественный прогресс и развитие: мы только что записали отличную пластинку, многие приходили увидеть нас живьем и становились фанатами, появилась настоящая музыкальная сцена. Забавно было удостоиться признания от прессы, но мы могли с этим справиться. Однако затем в одночасье наши фотка и статья оказались на ебаном столе за завтраком в каждом доме, а журналисты Sun и News of the World поджидали нас на Денмарк-стрит.
Гранди не просто катапультировал нас на новый уровень славы, мы словно попали в другое измерение, принять которое было сложно. Не пойми меня неправильно, скандальная известность – это прикольно, и мы, безусловно, очень быстро обзавелись большим количеством новых фанатов. Но лучше всего я могу описать свои ощущения, сравнив это с эпизодом из фильма «Звездный путь», когда они спокойно летят в космосе, а потом Скотти нажимает кнопку «сверхзвуковая скорость», и – вжух! Исчезли, блядь, в одно мгновение.
Если говорить о том, было ли у Sex Pistols хоть какое-то долгосрочное будущее, это внезапное стремительное ускорение оказалось худшим сценарием. Я по-прежнему считаю, что мы все равно стали бы крутыми и успешными, но не так быстро, и, возможно, обошлось бы без психологических травм. Наверное, нам просто не суждено было стать нормальной группой, которая записывает несколько альбомов, а потом постепенно исчезает. После Гранди самомнение у всех начало раздуваться до небывалых размеров – возможно, больше всего это касалось Макларена.
Он был склонен верить в свою известность, как и любой из нас, – может быть, даже в большей степени. Мне кажется, он никогда не думал о том, что будет полезно для группы; в отличие от большинства нормальных менеджеров, ему и в голову не приходило присматривать за своими мальчишками. Он не из тех, кто готов был играть в долгую, как Питер Грант[112] или Эндрю Луг[113] Олдэм. И с этого момента музыка, которая всегда была для нас на первом месте, резко стала для Малкольма вторичной. Теперь он играл по своим правилам и искал для себя выгоду.
Первой кошмарной ситуацией, которую Макларену пришлось испытать и выставить как намеренную стратегию, стал концертный тур «Анархия». По идее, он должен был стать одним из наиболее ярких моментов всего панковского движения – мы находились в расцвете сил в рамках масштабного турне по Великобритании в компании The Clash, The Damned (обе группы, выступая в июле у нас на разогреве, отыграли свои дебютные концерты и, кстати говоря, весьма и весьма преуспевали) и Джонни Тандерса и The Heatbreakers, которых Малкольм привез из Нью-Йорка, чтобы придать американского колорита. Кажется, они прилетели поздно вечером после нашего интервью с Гранди, поэтому понятия не имели, в какой попали замес.
Полиция нас запрещала, местные органы самоуправления запрещали – все нас, сука, запрещали. Поначалу было прикольно и необычно приезжать и узнавать, будет ли специальная встреча, на которой высокомерные людишки в городе решат, можно ли нам развращать молодежь своим грязным и мерзким панк-роком. Но это довольно быстро наскучило. Мы колесили по стране в большом крутом гастрольном автобусе, и куда бы ни приехали, нам объявляли, что сыграть мы не сможем – иногда эта радостная новость появлялась в последнюю минуту. Оставалось лишь хорошенько нажраться и похулиганить.
Но и это спустя какое-то время надоело. Исчезла спонтанность. Получается, каждый имел представление о том, чего от нас ожидать, а мы так и поступали. Разумеется, Малкольм наслаждался, потому что наш запрет – это прекрасная наживка для прессы, но было бы, конечно, здорово сыграть хоть несколько концертов. Особенно когда на нескольких шоу, которые все же удалось отыграть, приходили религиозные фанатики и называли нас дьяволятами – например, в городе Кайрфилли[114], и с этого выступления есть забавные кадры в фильме «Великое рок-н-рольное надувательство».
К тому времени, как мы вернулись из тура, Вивьен переименовала магазин в Seditionaries («Смутьяны»), повесив на стены фотографии разбомбленного Дрездена. «Бомбардировщик Харрис» – классное было бы панковское название; почти как Фабиан Квест. Но я все равно туда захаживал, правда, было уже не так уютно, как раньше. Они убрали кушетки и музыкальный автомат, поэтому все казалось каким-то чересчур безвкусным (как в больнице), и никто там больше не зависал. Помимо всего прочего, туда приходили панковские детишки, ошивались и хотели поболтать с тобой, правда, оказались не такими прикольными, как тусовка из Бромли, – некоторые из них и вовсе были на всю голову ебнутыми.
Некоторое время в магазине развивалось осадное положение. И будто бы угроз от гневных стиляг разнести это место в щепки было недостаточно, у Малкольма и Вивьен появилась навязчивая идея, что многие приходят в магазин и пытаются украсть их идеи. Честно говоря, ничего удивительного – Дон Леттс пришел из магазина Acme Attractions и фактически взял с собой блокнот. Многие представители четвертого эшелона стали пользоваться панковским явлением в угоду себе. Магазин «Мальчишка» был худшим – от него разило дешевизной. То же самое касалось и музыки; казалось, после Гранди каждый встречный и поперечный, у кого есть кожаная куртка, сколачивает собственную панк-группу.
Публика начинала вырабатывать общую формулу. Вместо того чтобы думать головой, как было раньше, многие, приходившие на наше выступление, казалось, вели себя согласно ими же придуманным нормам поведения. Они где-то прочитали, что надо плеваться и танцевать «пого», поэтому зря времени, сука, не теряли.
Сиду было суждено придумать танец «пого», когда в клубе «100» он принялся подпрыгивать, потому что ему было не видно одну из выступающих групп. Думаю, все это относится к категории «увлекательных историй, которые то ли являются правдой, то ли нет» (особенно, учитывая его высокий рост[115]). Утверждение Роттена о том, что плеваться на сцене начал именно он, выглядят куда правдивее, потому что у него были проблемы с носоглоткой, и он постоянно смачно харкался. Хотя это все равно выглядело ужасно. Джо Страммеру однажды прямо в открытый рот прилетела огромная зеленая харча, и он что-то подхватил. Это пиздец как отвратительно. Полагаю, это и была очередная фишка, благодаря которой мы отличались от всяких Led Zeppelin и им подобных, и не сказать, что в лучшую сторону.
Музыка, благодаря которой мы стали особенными, казалось, осталась где-то на обочине. После Гранди EMI быстро разорвали с нами контракт, и они искали предлог от нас избавиться. Поговаривали, что босс лейбла ходил ужинать с самой королевой и больше не хотел ассоциироваться с этими хулиганами-матершинниками. Что же касалось группы, все мы хотели выпустить альбом с написанными песнями и сыграть их живьем – думаю, это была всеобщая основная цель. Но пока Малкольм вел переговоры по новой сделке с A&M, мы упустили ситуацию из виду.
Напряжение между Гленом и Джоном нарастало уже давно, и они реально повздорили, когда Глен начал задавать Малкольму нелепые вопросы, куда же уходят все деньги, дни Мэтлока, возможно, были сочтены. Джульен Темпл говорит, что замена Глена на Сида стала последним совместным проектом, над которым работали Роттен с Малкольмом. Я не пытаюсь отмазать себя и Куки, поскольку мы все делали по собственной воле, но здесь, видимо, фантазия нашего кукловода Малкольма, скорее, оказалась правдой. Он точно знал, как разворошить кучу говна.
Не могу сказать, в чем заключался характер его манипуляций, но они, безусловно, были. Нельзя отрицать, что существовали веские причины избавиться от Глена. Несмотря на то что он сделал весомый вклад в написание песен и помог сдвинуть группу с мертвой точки, Глен просто-напросто не вписывался в наш уличный беспризорный образ. Роттен несправедливо называл его «маменькиным сынком», но Мэтлок никогда не выглядел как подобает. Видно было, что он никогда не голодал и стал вести себя как какой-то зажравшийся барин, что выглядело довольно нелепо.