Сегодня в Лос-Анджелесе уж точно никто больше не крутит в дневном эфире «Virginia Plain»[155]. Может быть, я ставил ее достаточное количество раз, чтобы восполнить ребятам из Roxy Music за тот гитарный тюнер, который я у них стащил. Не раз музыка задевала меня за живое, делая жизнь лучше – с момента, как я услышал Джими Хендрикса из того самого окна в Шепердс Буш и по сей день, – и мне нравится, что теперь я могу сделать нечто подобное для слушателей. И то, что мне доводится встретиться и поджемовать со множеством моих кумиров, – лишь глазированный слой на торте.
Как только стало известно, что мои эфиры не скучные и банальные, стали приходить представители высших музыкальных эшелонов. Берт Бакарак[156] мне очень понравился, а Слай Стоун[157] был и вовсе с приветом – поэтому наш совместный джем оказался интересным. Роберт Плант тоже молодец. С ним мне тоже довелось поджемовать, и он подсадил меня на своих любимых исполнителей, которых я раньше даже не замечал. Например, парня из пятидесятых по имени Рал Доннер[158], чья манера пения немного напоминала Элвиса, и теперь мне дико нравится его творчество. Если сразу же после Рала послушать старые песни Zeppelin, то услышишь, что Планти содрал у него несколько запилов.
Без гнилого яблока в бочонке, разумеется, не обошлось – это было неизбежно. Брайан Уилсон[159] оказался полным мудаком. Если он немного не в себе, это ведь не повод быть таким противным. Джерри Ли Льюис тоже мне не понравился. Разумеется, с ним надо держать ухо востро, но к его музыке претензий нет – мне нравятся все его старые песни. К сожалению, я совершил ошибку, разворошив гнездо, и спросил, как прошел его приезд в Англию (куда он приехал с тринадцатилетней двоюродной племянницей, на которой женился). Он ополчился против меня, но, к счастью, был без оружия.
Одно из преимуществ и козырей нашего шоу заключается в том, что я всегда говорю то, что думаю. Я не идиот и прекрасно знаю, что можно говорить, а чего нельзя. Единственный раз меня ударили по рукам и остановили, когда я твердил о народе Ксену – сайентологах – и говорил, что их Бог, живущий на другой планете, это всего лишь большой герпес. Меня вызвали в кабинет и сказали: «Послушай, заканчивай-ка с этим. В Голливуде многие эту тему котируют, и мы не хотим потерять спонсоров». Поэтому мне строго-настрого запретили об этом говорить. Все же, когда я смотрел про них документальный фильм «Наваждение», лишний раз убедился в своей правоте. Поржал от души.
Но больше нравилось, что провал или успех программы целиком и полностью зависит от меня, поэтому я искренне наслаждался нашей популярностью. Это было для меня очень важно, и самооценка здорово повысилась. Даже Роттен ко мне зашел, много шутил и вел себя прилично – он с уважением относился к тому, что пришел ко мне на шоу, а не я к нему. Для меня это был знаменательный момент, даже несмотря на то, что в присутствии Джона я чувствовал себя слегка напряженным.
Диджейство стало очередным примером того, как мне помогла программа «Двенадцать шагов». Я стал более уверенным в себе и понял, что если просто доверюсь инстинктам, произойдет нечто креативное и не придется сомневаться в себе и жестко себя критиковать. Это самое важное, что я познал, будучи трезвым: отпустить ситуацию. Когда я парился по всякой мелочи, то вечно косячил, но стоило расслабиться, и я стал вести себя более профессионально. Перестал всех опускать и сам от этого кайфовал. Пять дней в неделю в течение пяти лет – это для меня огромный срок, если говорить о постоянстве, и я продержался бы гораздо дольше, если бы станция не закрылась.
Это был грустный день в начале 2009 года, месяца через четыре после того, как мы вернулись с гастролей. После этого случая мне стало не по себе, потому что я знал, что ставки высоки, однако никто не сказал об этом Лемми, который должен был прийти ко мне в гости. Он приехал на студию с «Джеком» и кока-колой в руке, но выяснилось, что его в тот день никто не ждал. Мне станет еще грустнее, когда я увижу Лемми в последний раз на вечеринке в честь его семидесятилетия, буквально за несколько дней до его смерти в конце 2015 года. За сорок лет нашего знакомства было немало дружеских бесед, но в последние годы он уже мало чего соображал. К нему приехали на праздник, но он уже никого не узнавал.
За последние несколько лет Смерть скосила многих. Когда 2010 году не стало Малкольма Макларена, это задело меня за живое. Ему устроили похороны, и я отправил письмо его сыну Джо, с которым когда-то спал в одной комнате, и сказал: «Где деньги? Хочу заглянуть в гроб. Твой папаша небось забрал их с собой». Видимо, когда он читал мое письмо вслух, фанаты поржали от души, но мне было не до шуток. Думаю, Малкольм бы оценил, ведь он всегда предпочитал реальности миф, а потом я сказал, что без него моя жизнь сложилась бы совсем иначе.
Никто из нас не знает, что происходит, когда умираешь. У каждого своя теория, но все равно не имеешь ни малейшего понятия. Вся эта поебень, что ты лежишь на столе в морге и видишь свет в конце тоннеля, – лишь химические процессы в голове. О «высшей силе» часто говорят во время лечения по программе «Двенадцать шагов», и многие испытывают из-за этого проблемы. Так было и со мной, пока я не осознал, что необязательно верить в бородатого чувака на облаке. Дело в том, что надо понять: кем бы ни был Бог – это не ты. Если ты, чертов эгоист, не врубишься, что свет на тебе клином не сошелся и вселенная тебе ничем не обязана, то никогда в себе не разберешься.
Однако больше всего меня бесит, что на собраниях тебе внушают: «Бог не посылает человеку испытаний, которые тот не может пройти». Скажи это тому, кто болен СПИДом и умер от рака! Когда я задаю себе вопрос, почему до сих пор жив, хотя уже, наверное, должен быть на том свете, тогда как многих, не заслуживших смерти, больше с нами нет, напрашивается лишь один ответ: это за гранью моего понимания. Или, если говорить более простым языком, «всякая херня в жизни случается, ребята». Уверен, те несчастные ублюдки в самолете, влетевшем в здание Всемирного торгового центра, не сделали ничего плохого. Лично я не могу представить, что какой-нибудь бородатый мужик сидит на небе и выбирает, кто умрет, а кто – нет: «Этот нормальный… Нет, на хер его, он – мудак», но если ты можешь – флаг тебе в руки!
Я снова вернулся на радио, выхожу в эфир пять дней в неделю, и, похоже, каждый день мы только и делаем, что вспоминаем тех, кто покинул эту грешную землю. Я не против такого ажиотажа, когда речь о Лемми или Дэвиде Боуи. Но мне не нравится, когда умирает тот, кто уже долго к этому катился, и всем вдруг становится жалко и грустно. Например, мой давний кореш Скотт Уайланд[160] из Stone Temple Pilots, с которым я раньше исполнял песню Sex Pistols «Bodies». Я ходил с ним на пару собраний, но он не въехал и не собирался продолжать. Вот она, реальность. И прикол в том, что за день до смерти всем было на него насрать, но стоило ему умереть, и каждая радиостанция в Лос-Анджелесе готова была посвятить ему чуть ли не весь дневной эфир.
Наверное, в какой-то степени в этом и состоит прелесть жизни: ты не знаешь, что тебя ждет, и стоит тебе подумать, что ты все понял, случаются события, переворачивающие жизнь вверх дном. Когда я перебрался в Лос-Анджелес и всем было плевать на панк-рок, я и не знал, что Эксл и Курт Кобейн котировали Sex Pistols, и наше воссоединение спустя десять лет, оказывается, произвело настоящий фурор. Я бы охренел еще больше, если бы знал, что даже через двадцать лет эта музыка будет пользоваться еще большей популярностью. Похоже, сегодня у каждого подростка есть футболка с изображением Сида – это уже даже не повальное увлечение, а неотъемлемая часть культуры. Ощущение, что панк больше никуда не уйдет, но кто знает…
Пока я пишу книгу, с Pistols ничего не ясно. По идее, нам следует запустить мощный механизм и понять, как срубить бабла, но происходит совершенно другое. Нам продолжают предлагать выступить, но сомневаюсь, что ради такой суммы ребята почешутся. Многие говорят: «Rolling Stones до сих пор гастролируют…», но вряд ли бы они согласились, если бы им предложили нашу сумму. К тому же им не надо париться о том, как угодить двум мнимым пиздюкам, вылезшим из муниципальной квартиры в Восточном Лондоне. Наверное, прикольно быть четким пацаном, когда тебе двадцать, но с возрастом все меняется. Да и потом, эти два пиздюка, возможно, уже продали свою муниципальную квартирку и свалили в Эссекс.
Не пойми меня неправильно. Я не говорю, что мы должны рекламировать ипотеку. Ведь хорошо, когда мечта живет. Джонни пребывал на седьмом небе, когда в 2006 году нас ввели в Зал славы рок-н-ролла, а он в самый последний момент отправил им письмо, отказавшись явиться, и назвал церемонию «мочой в вине». Честно говоря, мы втроем, возможно, посетили бы сие мероприятие, но в перспективе и по прошествии времени его поступок оказался для Pistols лучшим решением. Даже несмотря на то, что Аните хотелось бы чего-то большего, чем упоминания нас в передаче «24 часа».
В этом и проблема с Джоном. Если бы он постоянно вел себя как полный придурок, можно было бы списать его со счетов, но время от времени он делает то, за что стоит сказать ему спасибо, и он не дает нам расслабиться. Жаль, что ему для этого не нужно быть чересчур в себе неуверенным. Никто не сомневается в том, какой вклад Джон внес в группу. Все знают, что он был одним из величайших вокалистов современности, который смог идеально выразить нашу позицию словами, поведением и голосом. Но все же он явно не тот, кто должен присутствовать на открытии нового казино «Хард-рок» в Вегасе, особенно когда ему приписывают чужую цитату (на стене написали: «Нет лучше нот, чем пачка банкнот», и все знают, что это мои слова, однако приписали их «Джонни Роттену»).