Пока Шон кинжалом строгал доски стола, дабы соорудить из них костер, Соня подняла лавку, укрепила ее у стены, протерла платком шершавую поверхность и села, вытянув длинные ноги в высоких кожаных сапогах. Лишь сейчас, впервые за день вздохнув глубоко и спокойно, она ощутила усталость. Все тонкое гибкое тело ее расслабилось, дрема опустилась на веки и легкая, полудетская улыбка пробежала по губам…
Тротби, примостившийся в углу напротив, смотрел на нее с удивлением. Неутомимая, неистовая Рыжая Соня, оказывается, была совсем еще юна и невинна. И хотя он своими глазами видел, как летает в ее ловких руках смертоносный клинок, как решительна ее походка и как остер ее взор, ему вдруг захотелось нежно обнять ее и заслонить собою от этого жестокого, мрачного мира…
— А где же Гиддо? — спросил Шон, сим простым вопросом повергая Тротби в состояние глубочайшего недоумения.
— Что?
— Где Гиддо? Не заблудился ли он?
— Нет,— неуверенно ответил Тротби. Он знал своего верного Ги как отличного бойца и строгого воспитателя, но понятия не имел, как он ориентируется на местности. Впрочем, в такую черную промозглую ночь даже бывалый бродяга может сбиться с дороги и заплутать в лесу… Краска стыда залила бледные щеки Тротби: как он мог оставить Гиддо одного? Как мог забыть о нем? Он снова взял факел.
— Я поеду.
— Куда?
— Поищу его.
— Подожди меня, мальчик. Поедем вместе.
Шон подбросил в огонь горсть сухих щепок, поворошил их. Сноп искр взметнулся к потолку, на миг озарив комнату багровым светом. Тротби сидел у самого края костра, глядя сквозь пляшущие языки пламени, мимо Одинокого Путника — на юную воительницу.
Будучи не в силах оторвать зачарованного взора от безмятежного лица спящей девушки, он немало смутился, когда Шон достал из дорожного мешка, изнутри обшитого кожей, тонкое шерстяное одеяло, и накрыл им Соню. В досаде Тротби ткнул себя в лоб кулаком — почему же он не догадался сделать то же самое? Все повторялось: он опять, увлекшись собою, не подумал о ближнем… Разве так воспитывали его дорогие родители? Разве никогда не говорили они ему о благородстве духовном как о высшем достижении человека?
— Теперь всё.— Шон подошел к Тротби и протянул ему руку, чтобы помочь подняться.
Но только они повернулись и шагнули к двери, как снаружи раздались знакомые звуки, перекрывающие шум ливня,— топот копыт, брань, треск веток и, наконец, жалобный скрип разбитых ступеней крыльца. Затем дверь распахнулась, и в комнату ступил толстяк.
Мокрый, весь облепленный разноцветными клочками листьев, чихающий и кашляющий Гиддо тем не менее счастливо улыбался. Быстрым цепким взглядом окинув статную фигуру хозяина и убедившись в том, что с ним все в порядке, он таинственно подмигнул Шону, запустил короткую ручку в свою заплечную сумку и вынул оттуда тушку жирного зайца.
— Вот! — торжествующе сказал он.— Моя добыча!
Комната сразу же наполнилась непередаваемым ароматом.
— О,— Тротби сморщил нос, двумя пальцами взял зайца за ухо и отдал его Одинокому Путнику.— Где ты его нашел, Ги?
— Мы на него упали,— пояснил толстяк.— Мы с караковой. Она, бедняжка, подвернула ногу и рухнула как подкошенная прямо в лужу. Я, конечно, рухнул вместе с ней, громко стеная и бранясь. Каким-то чудом под нами оказался этот заяц. Придавленный нашими мощными телами, он скончался на месте. Отличная будет трапеза у месьора наследника.
И довольный собой толстяк, потирая ладошки, просеменил к костру.
— Что? — Тротби посмотрел на него так, словно впервые видел.— Ты хочешь, чтоб я съел его ужин? Ты расстраиваешь меня, Ги. Ведь ты сам всегда говорил мне, что благородный человек должен делиться с друзьями.
Сияние в крохотных глазках толстяка погасло.
— Ладно,— кисло сказал он.— Если ты решил поделиться со всеми — делись. Каждому достанется маленький кусочек. Очень маленький кусочек. Правда, им не утолишь голода, зато некоторые благородные господа будут удовлетворены.
— Не ворчи,— отмахнулся Тротби.— Жарь скорее зайца и накрывай на стол.
Однако Гиддо не суждено было нынче стать кухаркой. Шон, с большим интересом слушая милую перебранку слуги и хозяина, времени зря не терял. Он освежевал и разделал тушку, кинжалом расковырял в земляном полу ямку, сложил туда останки зайца и засыпал их горящими углями.
— О, господин Одинокий Путник…— смущенно пробормотал толстяк.— Ты расторопен и несуетлив. Пожалуй, ты имеешь право разделить трапезу с месьором наследником…
— Ах, Гиддо,— с досадою молвил Тротби.
Более он не сказал ни слова, зная прекрасно, что в ответ получит все двадцать, а в душе еще раз подивился спокойному и незлобивому нраву Одинокого Путника. Наглое заявление Гиддо ничуть не рассердило его. Он лишь кивнул ему и снова улыбнулся.
Задумавшись о превратностях судьбы, что столкнула его на пустынной лесной дороге с двумя странниками, Тротби уселся в углу и прикрыл глаза. В этом огромном мире кроме своих дорогих роди– телей он знал только двух человек, которым доверял всем сердцем — дядю и Гиддо. Год назад появилась Соломия — ей он тоже верил, ибо любил. Однако никогда прежде не случалось ему так искренне открыться перед чужими, совершенно посторонними людьми. Даже друзья — благородный Сим и баронет Ааза Шаб-Бин — не ведали всех треволнений последнего года. Собственно, их сие и вовсе не интересовало. Они любили одни лишь светские радости: к примеру, красное аргосское вино, белый шемитский хлеб да розовощеких толстомясых девиц… Тротби тоже не был таким уж затворником и аскетом, но, успев к своим годам многое испытать, знал и обратную сторону жизни…
Мысль его рассеялась; воспоминания стали призрачными, полупустыми. Уже погрузившись в глубокий сон, он увидел ту же лесную дорогу и мертвые тела железных воинов на ней. Вокруг было тихо. Стервятники улетели. Белый туман опускался к земле, почему-то издавая резкий запах жаркого. Сотник Лобл, залитый кровью, то ли стонал, то ли пел…
— Месьор наследник,— знакомый голос позвал его издалека.— Заяц готов.
На окровавленной голове сотника выросли заячьи уши. Они трепетали на ветру как флаг. Тротби засмеялся и проснулся.
С отстраненной улыбкой взглянул он сквозь огонь на Одинокого Путника, на Гиддо и Рыжую Соню, что сидела меж ними и улыбалась ему в ответ. Девушка уже не казалась столь нежной и невинной, как в благостные мгновения дремы, но теперь Тротби точнее ощущал ее и понимал. Сейчас она пребывала в состоянии полного покоя; ничто не тревожило ее; взор красивых серых глаз не таил угрозы или подозрения…
Соня, заметив внимание Тротби, снова улыбнулась ему. Впервые за долгие луны в ее душе воцарился мир: рядом был Шон, надежный товарищ и добрый попутчик, вокруг дырявые стены заброшенного дома, за ними — дождливая беспросветная ночь, в середине комнаты костер, на тряпице аппетитные куски жаркого, перед глазами прекрасное лицо Тротби…
Жизнь. Порою можно почувствовать себя на вершине счастья. Все-таки можно… Хотя бывает, вершина счастья складывается из совсем простых вещей, таких как нынешний мирный уют и плечо друга рядом…
Если б Соня всегда думала иначе, ее жизнь могла бы уже закончиться, и сие было бы только истиной и необходимостью. Но она знала, что есть такие мгновения, ради которых приходится проживать длинную череду утомительных, мрачных, тяжелых дней. И пусть плата непомерно велика, она согласна платить, если только… Нет, никаких условий судьбе Соня не ставила. Находясь на вершине счастья в полуразрушенном доме, она желала лишь продлить время, растянуть эту черную ночь хотя бы за счет светлого тихого утра…
— Заяц готов! — повторил толстяк, протягивая хозяину самый лучший, самый толстый кусочек,
Тротби взял его машинально, сунул в рот и начал медленно жевать, почти не ощущая вкуса.
Меланхолическое настроение словно зараза передалось Шону от Тротби и Рыжей Сони. И он, кусая заячью лапку, задумчиво смотрел в огонь; и ему эта ночь казалась особенной, нисколько не похожей на предыдущие, что, в общем, было довольно странно для такого бывалого бродяги. Ведь Шон в своих странствиях встречал великое множество самых разных людей и пережил еще большее множество самых разных ночей. А впрочем, душа его всегда была открыта для чувств… Толстяк же, несмотря на добродушнейший вид, остался непоколебим. Его в данный момент интересовал только заяц, коего он и уплетал с видимым удовольствием. А когда Соня, отвлекшись от мыслительного процесса, спросила у Тротби о близкой, но незнакомой ей стране под названием Коф, Гиддо вызвался описать все красоты родного ему края.
— Позволь, я расскажу, месьор? — Он умильно заглянул в глаза хозяину.— Я не буду многословен, поверь.
Тротби ничего не имел против.
— С великодушного позволения месьора наследника я начну свой рассказ,— важно молвил польщенный всеобщим вниманием толстяк.— Первые годы жизни моего хозяина (все, что было со мной до его появления на свет — сущая несообразность, скучная и дурная) мы провели в чудесной стране, что называется скромно и мило — Коф. Коф, как вам известно, находится между некрасивым Офиром и уродливым Шемом точно как сияющий бриллиант между осколком гранита и замшелым булыжником.
Владения высокородных Бадов, рыцарей Золотой Звезды, простираются от северных гор до самого Хоршемиша. Увы, ныне эти плодородные земли утратили истинного хозяина, коим является мой господин; сейчас ими управляет наместник Гуго Дагор — странный человек, между прочим… Хотя сие несколько иная история.
Так вот. Когда двадцать два года назад я — бедный, но благородный рыцарь…
Рыжая Соня, уже успевшая позабыть свое бесславное поражение в битве с толстяком, уставилась на него в изумлении.
— Ты рыцарь?
— Да,— с достоинством ответствовал он.— А что, не похож?
— Не похож,— бестактно отрезала юная воительница.— Ты маленький и толстый. Рыцарь должен быть строен, быстр и ловок как тигр.
— Я тигр,— заверил девушку толстяк.— Воистину тигр, госпожа Соня. Да вот хоть у хозяина спроси.