Так как американскому туристу, который не говорит по-французски, вообще тут передвигаться? Тем паче мне?
Чтоб узнать название самой улицы с караульной будкой, придется выписать себе карту у ЦРУ.
11
Странная строгая местечковая по стилю библиотека, la Bibliothèque Nationale на улице Ришелье, с тысячами ученых и миллионами книг, и странными помощниками библиотекарей с метлами учителей дзена (вообще-то французскими фартуками), которых в ученом или писателе восхищает хороший почерк прежде всего. Тут чувствуешь себя американским гением, сбежавшим от правил Le Lycée (Французская старшая средняя школа).
Мне всего-то и нужно было, что: «Histoire généalogique de plusieurs maisons illustres de Bretagne, enrichie des armes et blasons d’icelles…»[30] и т. д. некоего Fr Augustine Du Paz[31], Париж, «Н. Буон», 1620, фолио Lm2 23 et Rés. Lm 23.
Думаете, обрел? Вот уж вам.
А кроме того, я хотел Père Anselme de Sainte Marie. (né Pierre de Guibours)[32], его «Historire de la maison royale de France, des puirs, grands officiers de la couronne et de la maison du roy et des anciens barons due royaume», П. Р. Ансельм, Париж, «Э. Луазон», 1674, Lm 3 397 («История королевского дома Франции, а также великих офицеров короны и правящего дома и древних баронов королевства»); все это мне приходится как можно аккуратнее выписать на визитные карточки, и старый парняга в переднике сказал старой даме-библиотекарше: «Хорошо написано» (в смысле разборчивости почерка). Конечно, все они унюхали от меня спиртное и решили, будто я псих, но видя, что я знаю, что и как запрашивать про определенные книги, все ушли в глубину к огромным пыльным папкам и полкам высотой до крыши и, должно быть, подтаскивали там лестницы такой высоты, что Финнегану впору снова падать, да и с бо́льшим грохотом, чем тот, что в Навий День Финнеганов, этот потому как грохот имени, достоподлинного имени, кое индийские буддисты дали Татхагате, он же минователь-проездом Эона Приядавсаны больше, чем Несчислимые Эоны назад. Вот оно какое, Финн.
ГАЛАДХАРАГАРГИТАКГХОШАСУСВАРАНАКШАТРАРАГАСАНКУСУМИТАБХИГНА.
Вот я про это поминаю, дабы показать, что, не ведай я библиотек, а в особенности величайшую библиотеку на свете, Нью-Йоркскую публичку, где я, среди тысяч прочих вещей, на самом деле срисовал это длинное санскритское имя в точности, как оно там написано, так чего ради ко мне относятся с подозрением в Парижской библиотеке? Конечно, я уже не молод, и «спиртным пахнет», и даже заговариваю с интересными еврейскими учеными в библиотеке (некто Эли Фламан списывает заметки к истории искусства Возрождения, любезно помогал мне как мог), все равно не знаю, они вроде и впрямь решили, будто я псих, когда увидели, что́ я спрашиваю, а я это списал из их же неправильных и неполных папок, не целиком, что я вам выше показал про Père Ансельма, как написано в совершенно правильных папках Лондона, как я впоследствии обнаружил, где национальные архивы не уничтожило пожаром; увидели, чего я прошу, что не соответствовало подлинным названиям старых книг, которые хранятся у них в недрах, и когда увидели, что моя фамилия Керуак, но перед ней стоит «Джек», как будто я австрийский генерал Иоганн Мария Филипп Фримон фон Палота, ни с того ни с сего приперся Стейтен-Айленд в Венскую библиотеку и подписывается моим именем на визитных карточках как Джонни Пелота и просит Херготтову «Genealogia augustae gentis Habsburgicae»[33] (название неполное), а имя мое пишется не «Палота», как должно, ровно так же, как настоящее мое имя должно писаться «Kerouack», но и старый Джонни, и я, мы сквозь столько столетий генеалогических войн прошли, и гербовых гребешков, и какаду, и геральдического красного, и турниров с Фицуильямзами, фу.
Не важно.
А кроме того, все это слишком уж давно и никудышно, если не можешь отыскать в полях настоящие семейные памятники, как со мной, я пойду заявлять свои права на чертовы дольмены Карнака? Или пойду присваивать корнский язык, который называется Кернуак? Или какой-нибудь старый утесный замок в Кенедьяке в Корнуолле, либо какой-нибудь из «сотен», называемых Керриер в Корнуолле? Или сам Cornouialles за пределами Кимпера и Керуаля? (Бретань уж там.)
В общем, как бы то ни было, я пытался найти всякое про свою старую семью, я был первый Лебри де Керуак, кто вообще за 210 лет вернулся во Францию разбираться, и я планировал отправиться дальше в Бретань и Корнуолл, Англия (края Тристана и короля Марка), а потом намеревался двинуть в Ирландию и найти там королеву Изольду и, как Питер Селлерс[34], получить в дыню в дублинском пабе.
Курам на смех, но я так осчастливился коньяком, что не прочь был попытаться.
Вся библиотека стонала от накопившихся свалок столетий архивированных причуд, как будто приходилось, как ни верти, архивировать причуды в Старом или Новом Свете, вроде моего чулана с его невероятными свалками набившихся старых писем тысячами, книг, пыли, журналов, детских бейсбольных счетов, от подобных коим, когда как-то ночью пробудился после чистого сна, я застонал, подумав, вот что я делаю со своими часами бдения — отягощаю себя хламом, который ни мне самому, ни кому-либо еще вообще-то не понадобится и не вспомнится в Небесах.
В общем, пример моих напастей в библиотеке. Тех книжек мне не вынесли. Стоило открыть их, думаю, они бы с треском распались. Мне вот чего надо было сделать — сказать той главной библиотекарше: «Я вас в подкову забью и подарю лошади, чтоб носила в битве при Чикамоге».
12
Меж тем я всех спрашивал в Париже: «Где похоронен Паскаль? Где кладбище Бальзака?» Кто-то мне наконец сказал, что Паскаля наверняка должны были похоронить за городом в Пор-Руаяле, подле его благочестивой сестры, янсенисты, а что касается Бальзакова кладбища, мне ни на какие погосты в полночь переться не хотелось (Père Lachaise), да и все равно, когда мы гнали вперед в диком такси в 3 часа ночи возле Монпарнаса, они завопили: «Вон твой Бальзак! Его статуя на площади!»
«Остановите такси!» — и я вылез, смахнул с головы шляпу в размашистом поклоне, увидел статую, смутно-серую в пьяном туманье улиц, и на этом все. И как я бы нашел дорогу в Пор-Руаяль, если едва гостиницу свою опять отыскивал?
А кроме того, их там вовсе и нету, лишь их тела.
13
Париж — такое место, где можно по-настоящему разгуливать по ночам и отыскивать такое, чего тебе и не надо, о, Паскаль.
Пытаясь добраться до Оперы, сотня машин неслась из-за слепого изгибугла, и я, как все остальные пешеходы, ждал, давая им проехать, а они затем все рванули на ту сторону, а я еще несколько секунд обождал, оглядывая другие несущиеся машины, все ехали с шести разных сторон. Потом соступил с бордюра и из-за этого изгиба вывернула машина, одна-одинешенька, как гонщик, идущий последним в монакском заезде, и прямо на меня. Отступил я как раз вовремя. За рулем француз, совершенно уверенный, что ни у кого больше нет права жить или мчать к своей любовнице с его скоростью. Как нью-йоркчанин, я бегу, увертываясь от привольно сквозящего ревущего потока машин Парижа, а вот парижане просто стоят, а потом гуляют себе, и всё оставляют на долю водителя. И, ей-богу, получается, я видел, как десятки машин с визгом тормозят с семидесяти миль/ч, чтобы мог пройти какой-нибудь гуляка!
Я шел в Оперу, также поесть в каком угодно ресторане, что глянулся бы, то был один из моих трезвых вечеров, посвященных одиноким вдумчивым прогулкам, но что за мрачные дождливые готические здания, и я такой иду по самой средине тех широких тротуаров, чтоб избегать темных дверных проемов. Что за просторы ночи нигдешнего города, и шляп, и зонтиков. Я даже газету не мог купить. Тысячи людей выходили откуда-то с какого-то представления. Я зашел в переполненный ресторан на Boulevard des Italiens[35] и сел далеко в конце у стойки бара, сам по себе, на высокий табурет и смотрел, весь мокрый и беспомощный, как официанты замешивали сырой гамбург с вустерским соусом и всяким прочим, а другие официанты спешили мимо, держа повыше курящиеся подносы доброй еды. Один сочувственный приказчик принес меню и эльзасское пиво, что я заказал, и я велел ему немного обождать. Этого он не понял, пить, а есть не сразу, ибо он соучастник тайны чарующих французских едоков. Те в самом начале спешат с hors d’o euvres[36] и хлебом, а затем ныряют в свои блюда (это практически всегда еще перед даже глотком вина), и только после этого сбавляют ход и давай тянуть вола, теперь вот вино промыть рот, вот беседа, а вот и вторая половина трапезы, вино, десерт и кофе, я так просто не могу.
Как бы там ни было, я пью себе второе пиво и читаю меню, и замечаю парня-американца, сидит от меня в пяти табуретах, но на вид такой гад в этом своем абсолютном отвращении к Парижу, что я боюсь спросить: «Эй, вы американец?» Он приехал в Париж, рассчитывая, что окажется под вишней в цвету на солнышке, а на коленях у него хорошенькие девчонки, и народ вокруг танцует, а вместо этого бродит по дождливым улицам один во всем этом арго, не знает даже, ни в каком квартале бляди, ни где Нотр-Дам или какая-нибудь кафешка, о которой ему рассказывали еще в баре Гленнона на Третьей авеню, ничего. Когда за сандвич платит, буквально швыряет деньги на прилавок. «Вы все равно не помогаете мне понять, сколько это на самом деле стоит, а кроме того, засуньте это себе сами-знаете-куда, а я поехал к себе обратно к своим старым минированным противолодочным сетям в Норфолк и напиваться с Биллом Эверсоулом у букмекера, и к прочим штукам, про которые вы, тупые лягушки, и слыхом не слыхивали». И гордо вываливает оттуда в недопонятом дождевике и разочарованных галошах.