– Мы спасли Зази, – сказал Уолтер, без колебаний входя в вольер. – Его нашел охотник, когда волку и года не исполнилось. Его лапа попала в медвежий капкан, и Зази ее отгрыз. Твой отец выступил в роли сиделки. Ветеринар говорил, что он обречен, что он слишком слаб, что его рана воспалилась и он и до конца недели не протянет. Но Зази развеял все эти глупые прогнозы. Знаешь, как бывает в жизни: есть люди, а есть люди! Так же точно: есть волки, а есть волк! Зази как раз из последних. Говоришь, что ничего у тебя не получится, а он доказывает обратное.
Неужели поэтому Кара хотела, чтобы я привез именно Зази? Потому что его история так похожа на ту, которая, как она мечтает, произойдет и с отцом.
Уолтер поднимает на меня взгляд.
– С тех пор как твой отец его выходил, Зази чувствует себя рядом с людьми намного комфортнее, чем положено волку. Отлично ладит с детьми и со съемочной группой. Именно поэтому мы и возим его для работы с населением. – Он втянул в вольер тележку с клеткой и легко посадил туда волка. – В школе твоему отцу нравится выбрать из класса парочку ребятишек, чтобы те подошли и погладили волка по шерсти, – ты понимаешь, о чем я говорю: чтобы вызвать у них интерес, а не страх перед волками. Но он не сводит глаз с детей, чтобы убедиться, что выбрал не шутов класса, а перед тем, как это проделать, обычно устанавливает определенные правила – в основном для того, чтобы уберечь волка от детей. Если ребенок слишком быстро двигается или не обращает ни на что внимания, ситуация может выйти из-под контроля.
Уолтер наклонился и дал Зазигоде облизать свои пальцы.
– Однажды сиделка вывезла вперед ребенка с отклонениями в развитии. Мальчику было лет десять, но он не говорил ни слова, передвигался в инвалидной коляске и был совершенно недееспособен. Сиделка спросила, нельзя ли ему погладить волка. Твой отец не знал, что ответить. С одной стороны, ему не хотелось отталкивать инвалида, с другой стороны, он знал, что Зази легко учует беспокойство и может в мгновение ока изменить свое отношение к ребенку, решив, что должен себя защитить. Зази не гибрид, он дикое животное. Поэтому твой отец спросил сиделку, может ли мальчик проявлять каким бы то ни было образом страх или физическую боль, но сиделка ответила, что он вообще не способен общаться. Вопреки здравому рассудку, твой отец взгромоздил Зази на стол, чтобы он оказался на одном уровне с мальчиком в инвалидном кресле. Зази посмотрел на мальчика, потом подался вперед и стал облизывать его губы. Твой отец нагнулся, чтобы вмешаться, решив, что Зази учуял еду, а мальчик сейчас испугается и оттолкнет Зази. Но твой отец не успел оттянуть Зази, как инвалид зашевелил губами. Не совсем внятно, так что трудно было расслышать, но мальчик прямо на наших глазах произнес свое первое слово: «Волк».
Я нагнулся, вместе с Уолтером схватился за ручку тележки, и мы начали долгий непростой подъем в гору.
– Если вы рассказываете мне это для того, чтобы я не так боялся везти дикое животное в больницу, то это не помогает.
Уолтер посмотрел на меня.
– Я рассказываю тебе это для того, – сказал он, – чтобы ты понял: Зази к чудесам не привыкать.
Именно благодаря словам Уолтера «То, что он похож на собаку, совершенно не означает, что это собака» у меня рождается одна идея. Поскольку никто в здравом уме не притащит в больницу дикое животное, люди, увидев меня с Зази, решат, что это домашний питомец. А это означает, что нужно всего лишь придумать вескую причину, чтобы провести в больницу собаку.
По-моему, у меня два варианта: во-первых, можно сказать, что это собака, предназначенная для психотерапии. Я понятия не имею, практикуют ли в данной больнице подобного рода терапию, но знаю, что есть специально обученные лабрадоры, спаниели и пудели, которых приводят в детское отделение, чтобы поднять настроение больным малышам. Насколько я понимаю, эти собаки обычно старше, спокойнее и невозмутимее – у Зази практически не остается шансов.
Больше в больницах, кроме собак-поводырей, я четвероногих друзей не видел.
На заправке я покупаю страшные, огромные, черные солнцезащитные очки за два доллара девяносто девять центов. Звоню маме на сотовый и сообщаю, что уже еду, чтобы они с Карой ждали меня у папы в палате. Потом паркуюсь на стоянке перед больницей, подальше от других машин.
Переднее сиденье мы отодвинули назад, чтобы всунуть клетку с Зази, – она заняла все свободное место. Я вылезаю из машины и открываю пассажирскую дверцу, не сводя сердитого взгляда с волка, сидящего за металлической дверью.
– Слушай, – говорю я, – мне это нравится еще меньше, чем тебе.
Зази пристально смотрит на меня.
Я пытаюсь убедить себя, что, когда открою клетку, волк не вцепится зубами мне в руку. Уолтер уже надел на него ошейник, и все, что мне осталось, – прицепить поводок.
Что ж, даже если он меня укусит, я уже рядом с больницей.
Я проворно открываю клетку и защелкиваю тяжелый карабин на металлической петле на ошейнике волка. Он одним грациозным прыжком покидает клетку и начинает тянуть меня вперед. Я едва успеваю закрыть дверцу машины и поспешно достаю из кармана солнцезащитные очки.
Волк метит каждый столб, стоящий вдоль аллеи, идущей к больнице. Когда я дергаю за поводок, чтобы он поторопился, Зази оборачивается и огрызается.
Если сидящие за столиками информаторов медсестры и удивляются, что слепой тянет за собой собаку-поводыря, а не наоборот, то не говорят ни слова. Я благодарен Господу, что в лифте, который везет нас на четвертый этаж в реанимацию, мы одни.
– Молодец! – хвалю я, когда Зази ложится на пол, скрестив лапы.
Но когда раздается звон колокольчика и дверцы лифта разъезжаются, волк вскакивает, оборачивается и кусает меня за колено.
– Черт! – взвываю я. – За что?
Я наклоняюсь, чтобы посмотреть, не прокусил ли он до крови, но в открытых дверях лифта ждет девушка-волонтер с грудой папок.
– Добрый день, – здороваюсь я, надеясь отвлечь ее от того, что у меня на поводке волк.
– Ой! – удивляется она. – Здравствуйте.
Только сейчас понимаю, что я же слепой и не могу ее видеть.
Неожиданно Зази бросается по коридору. Я, тут же забыв о девушке-волонтере, пытаюсь не отставать. За мной следует не она, а другая медсестра. Она выше меня, и бицепсы на ее руках свидетельствуют о том, что она, скорее всего, «уложит» меня в армрестлинге. Я видел ее в тот день, когда впервые приехал в больницу, но до сегодняшнего дня она на работу больше не выходила, поэтому не узнает меня и не удивляется моей неожиданной слепоте.
– Сэр, простите… Сэр!
На этот раз я не забываю обернуться исключительно на оклик.
– Вы ко мне обращаетесь? – спрашиваю я.
– Да. К кому вы пришли?
– К Уоррену. Лукасу Уоррену. Я его сын, а это моя собака-поводырь.
Она складывает руки на груди.
– На трех лапах.
– Вы серьезно? – улыбаюсь я так, что на щеках появляются ямочки. – А я заплатил за четыре.
Медсестра остается серьезной.
– Прежде чем собака войдет в палату, необходимо получить разрешение лечащих врачей мистера Уоррена…
– Собаку-поводыря пускают во все места, открытые для посещения, где она не представляет прямой угрозы, – цитирую я информацию, полученную в Интернете благодаря мобильному телефону. – Трудно поверить, что в больнице нарушаются права американцев-инвалидов.
– Собак-поводырей пускают в реанимацию, только рассмотрев каждый конкретный случай. Если вы секунду подождете, я могу…
– Обратитесь в Министерство юстиции, – перебиваю я, когда Зази начинает сильно тянуть поводок.
Есть максимум пять минут, пока сюда не явится охрана, чтобы вывести меня из палаты. Медсестра продолжает кричать, а Зази тянет меня дальше по коридору. Он ведет меня прямо в палату отца, без лишних команд.
Кара сидит, съежившись в инвалидной коляске; мама стоит рядом. Отец так же неподвижно лежит на кровати, трубки тянутся от его горла и змеятся из-под вафельного одеяла.
– Зази! – восклицает Кара, и волк наскакивает на мою сестру. Ставит передние лапы ей на колени и начинает облизывать лицо.
– Он меня укусил, – жалуюсь я.
Мама отступает в угол, ей не очень уютно в одной комнате с волком.
– А он не опасен? – спрашивает она.
Я смотрю на маму.
– По-моему, уже поздно об этом спрашивать.
Но Зази уже отвернулся от Кары и заскулил у кровати отца. Одним легким прыжком волк вскочил на узкий матрас, лапами заключив, как в тиски, тело отца. При этом он осторожно переступает через трубки, спрятанные под одеялом.
– У нас мало времени, – предупреждаю я.
– Только посмотри! – отвечает Кара.
Зазигода нюхает волосы отца, его шею. Проводит языком по его щекам.
Отец недвижим.
Волк издает жалобный вой и снова облизывает лицо отца. Потом тянет зубами за одеяло и бьет по нему лапой.
Раздается зуммер, и мы все смотрим на аппараты, стоящие у кровати. Пришло время сменить капельницу.
– Теперь ты мне веришь? – спрашиваю я Кару.
На лице сестры написана решимость, губы сжаты.
– Дай ему минутку, – просит она. – Зази знает, что он там.
Я снимаю очки и встаю перед сестрой, чтобы она не смогла отвести от меня взгляда.
– Но папа не знает, что Зази здесь.
Она не успевает ответить, как дверь распахивается и в палату входит дежурная медсестра с охранником. Я опять натягиваю солнцезащитные очки.
– Это была идея моей сестры, – оправдываюсь я.
– Мог бы сразу толкнуть меня под автобус, – бормочет Кара.
Медсестра чуть ли не задыхается от возмущения.
– Там. Собака. На кровати! – выдыхает она. – Уберите. Собаку. С кровати!
Охранник хватает меня за руку.
– Сэр, немедленно снимите собаку с кровати!
– А где здесь собака? Не вижу, – удивляюсь я.
Медсестра прищуривается.
– Можете больше не притворяться слепым, молодой человек!
Я снимаю солнцезащитные очки.
– А-а, вы об этом? – уточняю я, кивая на Зази, который спрыгивает с кровати и жмется к моей ноге. – Это не собака. Это волк.