Когда я вхожу в кухню, Джо, стоя у кухонного стола, жует сухой завтрак и пролистывает спортивную страничку школьных новостей в газете. Он отрывает взгляд от периодики.
– И в этом ты собираешься явиться в суд? – спрашивает он тоном человека, обманувшегося в своих ожиданиях.
Я, если честно, всегда обращал мало внимания на одежду; в этом смысле я не типичный гей. Вполне комфортно я чувствую себя в джинсах, которые носил еще в старших классах, и толстовке, настолько поношенной, что протерлись рукава на локтях. Разумеется, у меня есть накрахмаленные рубашки и галстуки, ведь я работал учителем, но сейчас они в коробке где-то между Штатами и Чанг Мэй. Учитывая то, что в Нью-Гэмпшир я прилетел спешно, с одной-единственной сумкой, выбор одежды у меня ограничен.
– Простите, когда я собирался, в голову не приходило, что мне придется прилично выглядеть в суде, – отвечаю я.
– У тебя, по крайней мере, есть рубашка с воротником?
Я киваю.
– Но она джинсовая.
Джо вздыхает.
– Идем со мной.
Он отставляет миску и направляется в комнату отца. Я слишком поздно понимаю, что он задумал.
– Можете не стараться, – говорю я, когда Джо начинает рыться в отцовском шкафу. – Когда я рос, у него не было даже галстука.
Но Джо ныряет в недра шкафа и вытаскивает белую рубашку. Она отглажена и упакована в полиэтиленовый мешок химчистки.
– Надень вот эту, – велит он. – Галстук я тебе дам. У меня в багажнике есть запасной.
– Она будет висеть на мне мешком. Отец здоровый, как Халк.
Джо едва заметно морщится.
– Да, я заметил.
Он оставляет меня и отправляется за галстуком. Я присаживаюсь на кровать, стараясь удержаться от того, чтобы придать этому моменту больше символичности, чем есть на самом деле. В детстве я считал себя недостойным отца – он был огромен (и в буквальном смысле слова, и в переносном). Надев его рубашку, я буду походить на ребенка, который нацепил костюм, воображая, что занял место, до которого еще не дорос.
Я разрываю полиэтилен и начинаю расстегивать рубашку. Когда это отец стал носить такие рубашки? Я не могу припомнить ни одного случая, когда он был в чем-то, кроме фланелевых сорочек, термобелья, комбинезона и поношенных сапог. Разве станешь выряжаться, если двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю проводишь в вольере с волками? Надеваешь то, что может защитить от укусов, порезов, грязи и дождя. Неужели за то время, пока меня не было, он настолько изменился, что сумел так же плавно влиться в мир людей, как и в стаю волков? Неужели стал ходить в бары, на поэтические вечера, в театры?
Неужели отец, которого я помнил по бесконечным просмотрам домашнего видео, сейчас совершенно другой человек?
А если он изменился, как я могу быть уверен в том, что слова, сказанные за рюмкой виски, когда мне было пятнадцать, до сих пор соответствуют его устремлениям?
«Могу», – убеждаю я себя. Должен, потому что не могу позволить себе оказаться перед выбором.
Я натягиваю через голову толстовку и пожимаю плечами, облаченными в отцовскую рубашку. Хлопок холодит кожу, на спине словно крылья вырастают. Я застегиваю пуговицу на воротничке и засовываю руку в накрахмаленный нагрудный карман, растопыривая ткань.
Когда я был еще крохой, отец обычно носил на работу клетчатую красно-черную шерстяную куртку. На ней было два нагрудных кармана, и всякий раз, приходя домой, он велел мне выбирать карман. Если я угадывал правильно, то лез в карман и находил копеечные конфеты. Лишь спустя много лет я понял, что не было правильных и неправильных карманов. Конфеты были в обоих, я не мог не угадать.
Я порывисто оборачиваюсь и заглядываю к отцу в шкаф, чтобы найти ту куртку. Сперва я ее не вижу, но потом обнаруживаю висящей за порванным комбинезоном фирмы «Кархартт».
Замечаю свое отражение в зеркале, висящем с тыльной стороны дверцы. К моему удивлению, рубашка не такая уж и большая. И плечи, и длина рукава именно такие, как у рубашек, которые я покупал для себя. Я вздрагиваю, заметив, что сейчас меня легко можно спутать с отцом: те же черты лица, тот же рост.
Я протягиваю руку за клетчатой курткой и надеваю ее.
– Это дача показаний, – возражает Джо в продолжение спора, который он начал, когда я спустился в отцовской куртке. – А в суде не следует никоим образом злить судью.
– Это куртка, а не показания, – отвечаю я. – На улице всего долбаных пятнадцать градусов. И мы в Нью-Гэмпшире. Вы же не хотите сказать, что все обвиняемые носят «Армани»?
Мы прекращаем перебранку – в зал суда входит шериф.
– Всем встать! – Он поворачивается к галерке. – Все, кто должен предстать в окружном суде, пересядьте ближе, отметьте явку, ваши дела будут рассмотрены. Председательствует ее честь Нетти Макгру!
Судья – похожая на крошечную птичку женщина с шапкой ужасающе желтых волос и острым носом. Воротник ее судейской мантии так изобилует кружевами, что мне на ум приходит сравнение с бешеной, пускающей пену собакой.
– Стороны, – произносит она, – сейчас я рассмотрю все формальные дела по предъявлению обвинений, запланированные на сегодня.
Встает сидящий рядом со мной Джо.
– Ваша честь, я готов представить дело Эдварда Уоррена.
– Мистер Уоррен, выйдите вперед, – велит судья, и Джо рывком поднимает меня на ноги. – Секретарь, предъявите арестованному обвинение.
Мы выходим на авансцену, я называю свое имя и адрес – если уж точно, то адрес моего отца.
– Мистер Уоррен, – говорит судья, – я вижу, вас представляет адвокат… Адвокат, назовите себя для протокола.
– Джо Нг, ваша честь.
– Мистер Уоррен, вы стоите перед судом, поскольку вам предъявлено обвинение в нападении второй степени на Маурин Куллен, медсестру больницы Бересфорда. Что вы можете сказать в свою защиту?
Мои пальцы сжимают манжеты отцовской куртки.
– Я невиновен, ваша честь.
– Я вижу, был установлен залог в пять тысяч долларов под собственную гарантию. Если подсудимый является добровольно, он может быть отпущен под залог на тех же условиях. Мистер Уоррен, я устанавливаю те же условия освобождения под залог, что установил уполномоченный по судебным поручительствам: нам надлежит получить освидетельствование психиатра. Никаких контактов с отцом, вам запрещено появляться в больнице Бересфорд Мемориал. – Она буравит меня блестящими черными глазами. – Вы понимаете, что если в течение десяти дней вы не посетите психиатра или придете в больницу навестить отца, то вас могут арестовать, и в ожидании слушания по вашему делу вы будете содержаться в окружной тюрьме без возможности выйти под залог? Вы понимаете сроки и условия вашего освобождения из-под стражи?
Она просит меня поднять правую руку и поклясться, что я предстану перед судом через десять дней на слушании «вероятных причин, приведших к правонарушению» – что бы это ни означало.
– Следующее дело, – провозглашает судья.
Все закончилось.
Вся процедура занимает самое большее минуты две.
– Это все? – спрашиваю я у Джо.
– Ты бы предпочел, чтобы это тянулось подольше?
Он выталкивает меня из зала суда.
Я иду следом за ним к машине.
– И что теперь? – интересуюсь я.
Мои слова повисают в холодном воздухе. Я стою, притопывая, пока он отпирает дверцу.
– Будем делать то, что велела судья. Пойдешь на освидетельствование к психиатру и будешь сидеть тихо, а я постараюсь замять это дело. – Он заводит мотор и сдает задом со стоянки. – Я отвезу тебя назад в отцовский…
Его прерывает громкая мелодия «Богемская рапсодия» в исполнении группы «Квин». Я испуганно пытаюсь прикрутить радио, но оно даже не включено.
– Джо Нг, – говорит Джо, ни к кому конкретно не обращаясь.
Потом я слышу еще один голос, доносящийся из автоответчика:
– Джо, это Дэнни Бойл, окружной прокурор.
– Дэнни, – настороженно отвечает Джо, – чем могу служить?
– Если честно, то это я оказываю тебе услугу. Твоему пасынку сегодня было предъявлено обвинение в попытке убийства отца…
– Какого черта! – восклицаю я.
Джо толкает меня в плечо.
– Прости. Сейчас радио прикручу, – говорит он, бросая на меня испепеляющий взгляд и прикладывая палец к губам. – Мне кажется, ты перепутал, – продолжает он. – Ему предъявлено обвинение в нападении второй степени.
– Видишь ли, Джо, – голос собеседника льется, как мед, – я держу в руках обвинительный акт. Если честно, это звонок вежливости, как профессионал профессионалу. Я подумал: вместо официального ареста ты, возможно, предпочел бы сам привезти его в полицейский участок.
– Да, – отвечает Джо, – я привезу его. Спасибо, что позвонил. – Он нажимает кнопку на рулевом колесе, отключая связь, и смотрит на меня. – Ты по самые уши в дерьме, – говорит он.
– Я не хотел убивать отца, – настаиваю я, пока Джо одним глотком выпивает чашку кофе и протягивает ее официантке кафе, чтобы налила еще одну. – Ну, я хочу сказать, я пытался, но не потому, что желал ему смерти. А потому, что такова была его воля.
– А тебе откуда это знать?
Я роюсь в кармане куртки, пытаясь найти документ, который подписал по настоянию отца, но потом понимаю, что моя толстовка осталась дома.
– У меня есть бумага, подписанная отцом, в которой он наделял меня правом принимать медицинские решения за него, если он не сможет принимать их самостоятельно, – отвечаю я. – Он сказал мне, что если окажется в подобном состоянии, то не хочет, чтобы ему искусственно поддерживали жизнь.
При этих словах Джо удивленно приподнимает брови.
– И когда он это подписал?
– Когда мне было пятнадцать лет, – признаюсь я.
Джо потирает лицо руками.
– Я с этим разберусь, – обещает он, – но ты должен рассказать мне, что точно произошло вчера.
– Я уже рассказывал…
– Расскажи еще раз.
Я делаю вдох и рассказываю о собрании у кровати Кары. О том, что нейрохирург и реаниматолог говорили, что отец никогда не поправится, что мы должны принять решение о его дальнейшей судьбе. Рассказываю, как Кара впала в истерику, как медсестра выгнала всех из палаты.