Любопытно, что он не упоминает о том, что изначально сам позволил обвинению выйти из-под контроля.
– А что будет с этим любителем волков из больницы? – выкрикивает кто-то из журналистов, и я чувствую, как вздрагивает стоящая рядом со мной Кара.
– В мыслях и молитвах мы продолжаем пребывать рядом с ним и его семьей, – торжественно произносит Бойл и протягивает вперед руку. – Простите, господа, но на сегодня довольно вопросов.
Он протискивается сквозь толпу к Каре и хватает ее за плечо.
– А ты что здесь делаешь? – шипит он.
– Вы мне должны, – вздергивает она подбородок.
Бойл оглядывается – никто ли не слышит? – и тащит Кару в общую кухню. Я иду за ними, крепко прижимая к себе спящего на моем плече Джексона.
– Я должен тебе? – с недоверием восклицает Бойл. – Я должен был бы посадить тебя за решетку! – Он морщится, замечая меня. – Кто это?
– Моя мама, – отвечает Кара.
Это заставляет Бойла немного смягчить тон. В конце концов, я же избиратель.
– Если бы я не был на сто процентов уверен, что вся история – результат того, что ты крайне взвинчена из-за состояния здоровья отца, я бы лично предъявил тебе обвинение. Ничего я тебе не должен, и точка!
– Мне нужен адвокат, – бесстрашно продолжает Кара.
– Я уже говорил тебе, что не занимаюсь гражданскими делами.
– Отцу назначили временного опекуна. И я не знаю, что это вообще означает. Но в четверг состоится судебное заседание, на котором будет назначен постоянный опекун, и я хочу, чтобы судья понял: я единственный человек, который хочет сохранить отцу жизнь.
Я удивляюсь, глядя на Кару. Она напоминает терьера, который вцепился зубами в брючину почтальона: возможно, он и уступает в габаритах, но ясно, что без борьбы не сдастся.
Бойл переводит взгляд с Кары на меня.
– Ваша дочь, – вздыхает он, – это нечто!
Когда он произносит эти слова, я окончательно понимаю, кого она мне сейчас напоминает.
Меня в те годы, когда я работала журналисткой и не останавливалась до тех пор, пока не получала желаемого ответа.
– Да, – соглашаюсь я, – мне есть чем гордиться!
Допустим, Кара выбрала жизнь с Люком, а не со мной и Джо. Допустим, она готова пожертвовать всем ради здоровья отца. Однако, несмотря на ее истовую преданность Люку, она дочь своей матери.
Дэнни Бойл что-то быстро пишет на обороте своей визитной карточки.
– Эта женщина раньше работала со мной и сейчас время от времени занимается делами. Я свяжусь с ней и предупрежу о вашем звонке. – Он протягивает карточку Каре. – И после этого я больше никогда ничего не хочу о тебе слышать! – добавляет он.
В волчьей стае существует четкая иерархия, поэтому практикуется постоянное и разнообразное испытание на подчинение и почтительное отношение к главным. Если ко мне приближается волк рангом выше, я должен подвигать своим оружием – зубами – горизонтально, справа налево. С другой стороны, если я буду проходить мимо такого волка, мне не следует приближаться слишком быстро, иначе волк напряжется, подастся вперед и встанет в стойку, ожидая, пока я пригнусь. Как только мы встретимся взглядом, волк даст мне знать, что я могу двигаться вперед, неспешно, сантиметр за сантиметром, но даже тогда я должен идти бочком, отвернувшись, не показывая зубы, в доказательство того, что я не представляю собой угрозы.
Стоит ли говорить, что сначала я этого не знал? Я был всего лишь человеком, который умудрялся постоянно путаться под ногами у волков выше рангом. Когда я в первый раз попытался приблизиться к бета-самцу без «официального» приглашения, тот преподал мне урок. Мы были на полянке, начался дождь – мерзкий холодный дождь со снегом. Бета-самцу повезло: он расположился под самым раскидистым деревом. Я подумал, что там хватит места для всех. Я и один переярок решили спрятаться там же.
Бета-самец прищурился, рыкнул – глухим раскатистым рыком, но я не понял намека. Когда я был метрах в шести, волк показал зубы. Мой собрат-переярок тут же шмыгнул в сторону, а я продолжал идти. Бета-самец рыкнул еще раз. Уже глуше.
Но я все равно не понял, что это предупреждение. В конце концов, он сам привел меня в стаю, пригласил следовать вместе с волками. Можете представить, как ухнуло мое сердце, когда за долю секунды он преодолел разделявшее нас расстояние и его зубы клацнули в сантиметре от моего лица.
От страха я замер как вкопанный. Не мог пошевелиться, не мог дышать. Бета-самец сомкнул челюсти, его дыхание окутало мое лицо. Он грубо повернул мою голову влево и вниз, обучая меня правильному ответу. Снова укусил меня и глухо зарычал, обнажая зубы. Потом зарычал тише, повторяя урок в обратном порядке.
Позже, в тот же день, когда я сидел, подтянув колени, бета-самец неожиданно прыгнул и схватил меня за горло. Я почувствовал, как его зубы впиваются мне в кожу, и инстинктивно перевернулся на спину – положение всецелого подчинения. Волк хотел убедиться, что я усвоил преподанный ранее урок. Он сжал мою шею сильнее, я едва мог дышать. Он как будто говорил: «Ты знаешь, на что я способен. Однако я ограничусь только уроком. Именно поэтому ты можешь мне доверять».
Высшую ступень в стае занимает не тот волк, который может использовать грубую силу. А тот, который может управлять этой силой.
Наверное, посторонним не следует этого знать, но вся одежда, в которой я хожу на работу, разных оттенков серого. И не только в переносном значении. Просто это означает, что по утрам мне не нужно лихорадочно выбирать, какую блузку надеть – зеленую или синюю и не слишком ли это броско для государственного опекуна. Но печальная правда состоит в том, что мне трудно что-то решить для себя, хотя с принятием решений за других я справляюсь безукоризненно.
Должность государственного опекуна Нью-Гэмпшира не приносит прибыли, опекун обеспечивает нужды около тысячи людей, признанных душевнобольными или недееспособными, страдающими болезнью Альцгеймера или получившими черепно-мозговую травму. Государственных опекунов назначают судьи, которые получают заявления об оформлении постоянной или временной опеки. Вчера начальник бросил мне на стол очередное дело. Меня не впервые назначают временным опекуном человека с черепно-мозговой травмой, но это дело отличается от предыдущих. Обычно в нашу контору обращаются, когда больница не может найти родственников, которые бы желали или были способны принимать медицинские решения за больного. Исходя из материалов дела, здесь проблема именно в том, что оба ребенка больного хотят быть опекунами, используя для этого любые средства. И ситуация вышла из-под контроля.
По всей видимости, я единственный человек в конторе, который никогда не слышал о Люке Уоррене. Он знаменитость или, по крайней мере, самый знаменитый натуралист. Он вел телевизионное шоу на кабельном телевидении, где показывали, как он работает с волчьими стаями, но я смотрю только новости и слушаю радио.
Это Ла-а, в миру Ладаша – интересно, а она обижается на свое прозвище, как я на свое? – сегодня утром кладет мне книгу на стол.
– Хелен, я подумала, что тебе понравится. Ее оставил Хэнк, когда переезжал. Вот свинья! – говорит она.
Кто бы подумал, что Люк Уоррен не только телезвезда и натуралист, но еще и писатель? Я провожу рукой по выпуклым золотым буквам на обложке его автобиографии. «ОДИНОКИЙ ВОЛК, – гласит название. – ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕЛОВЕКА В ДИКУЮ ПРИРОДУ».
– Почитаю и верну, – обещаю я.
Ла-а пожимает плечами:
– Это книга Хэнка. Как по мне, можешь ее хоть сжечь. – Она касается обложки со снимком Люка Уоррена, которого облизывает, по-видимому, дикий волк. – Так печально! Как быстро человек может из такого… – она перекладывает руку на темную папку с делом, – …превратиться в это.
Большинство опекаемых, с которыми мне доводилось работать, не публиковали свои автобиографии, а в Интернете не отыщешь видео, на котором они запечатлены за работой и в зените славы. Но благодаря всему этому мне легче понять, кем был Люк Уоррен до аварии. Я беру книгу и читаю первый абзац:
«Мне постоянно задают вопрос: „Как ты мог?“
Как вообще можно отказаться от цивилизации, бросить семью, уйти жить в леса Канады со стаей диких волков? Как можно отказаться от горячего душа, кофе, общения с людьми, разговоров, вычеркнуть на два года из своей жизни детей?»
Когда меня назначают чьим-то опекуном, даже временно, я пытаюсь влезть в шкуру человека, найти что-то общее между нами. Вы можете удивиться, что общего у сорокавосьмилетней одинокой женщины с однообразным гардеробом и настолько тихим голосом, что даже в библиотеке ее просят говорить погромче, с таким мужчиной, как Люк Уоррен? Но я тут же ощутила эту связь. Люк Уоррен страстно желал сбросить человеческую кожу и превратиться в настоящего волка.
Как и он, я всю жизнь мечтала быть кем-то другим.
В свидетельстве о рождении моей матери значится Кристал Чандра Лир. Она была звездой мужского клуба «Ласковые кошечки», пока однажды ночью в свете луны и парах текилы ее не соблазнил бармен в кладовке на коробках с «Абсолютом» и «Хосе Куэрво». К моменту моего рождения папочки уже и след простыл, и мама воспитывала меня одна, зарабатывая нам на жизнь, устраивая домашние вечеринки, на которых продавала не пластиковые пакеты для хранения продуктов, а игрушки из секс-шопа. В отличие от других матерей, моя настолько вытравливала краской волосы, что они походили на лунный свет. Даже по воскресеньям она носила обувь на высоких каблуках. И у нее не было ни одной вещи в гардеробе без кружев.
Я прекратила водить дружбу с детьми после того, как мама рассказала им во время вечеринки с ночевкой, что в детстве я так мучилась коликами, что единственной вещью, способной успокоить меня, был вибратор, который засовывали мне в детское автокреслице. С того самого дня я поставила себе цель быть полной противоположностью своей матери. Я отказалась от косметики и носила бесформенную, застиранную одежду. Я постоянно училась, поэтому в выпускном классе у меня был самый высокий средний балл в школе. Я никогда не ходила на свидания. Учителя, которые встречались с моей мамой на Дне открытых дверей, с удивлением отмечали, что мы абсолютно не похожи, – но именно к этому я и стремилась.