Наверное, из горла у меня вырвался какой-то звук, потому что Эдвард внезапно очнулся и уставился на меня.
Прости, — извинилась я, не зная, у кого прошу прощения.
Чудно, верно? — Эдвард встает, подходит ко мне, и я понимаю, что от него пахнет мужчиной. Дезодорантом «Олд Спайс» и кремом для бритья. — Я продолжаю думать, что он просто спит.
Я обнимаю сына за талию, прижимаю к себе.
Я хотела раньше спуститься, но...
Кара, — произносит он.
Я смотрю на Эдварда.
Она не знала, что ты приехал.
Он криво усмехается.
Отсюда и такой «теплый» прием.
Она сейчас плохо соображает.
Эдвард хмыкает.
Ну да! Она явно считает меня козлом. — Он качает головой. — И я уже начинаю думать, что она права.
Я смотрю на Люка. Он без сознания, но вести при нем подобные разговоры немного странно.
Мне нужно выпить чашечку кофе, — говорю я.
Эдвард идет за мной по коридору в семейную комнату отдыха. Это скучная, мрачная небольшая комната с серыми стенами и без единого окна. В углу кофейная машина и автомат, в котором за доллар можно купить стаканчик. Еще здесь стоят два дивана, несколько стульев, ящик с поломанными игрушками и лежат старые-престарые журналы.
Я варю себе черный кофе без сахара, Эдвард усаживается на диван.
Возможно, твоя сестра этого и не понимает, но ты ей нужен.
Я не останусь, — тут же заявляет Эдвард. — Сразу уеду, как только...
Он не заканчивает фразу. И я молчу.
Я чувствую себя обманщиком. Часть меня понимает, что я должен находиться в той палате, беседовать с его врачами, потому что я его сын, — правильно, именно так сыновья и поступают. Но другая часть меня осознает, что я уже давно не его сын, что меньше всего, когда откроет глаза, он захочет увидеть меня.
В заключение кофе проливается из кофеварки. Я понимаю, что понятия не имею, какой кофе любит Эдвард. Раньше я могла бы рассказать о своем мальчике все до мельчайших подробностей: откуда у него шрам сзади на шее, где у него родинки, насколько он боится щекотки, как он спит — на спине или на животе. Чего еще я больше не знаю о своем сыне?
Ты вернулся домой, когда я попросила, — говорю я, протягивая ему черный кофе без сахара. — Ты поступил правильно.
Эдвард проводит пальцем по кромке стаканчика.
Мама, а что если...
Я сажусь рядом с ним.
Что, если что?
Сама знаешь.
Надежда и реальность в больничных стенах лежат в противоположных плоскостях. Эдварду нет нужды уточнять, что он имеет в виду; именно об этом я так старательно запрещаю себе думать. Сомнение подобно красителю: капнешь на ткань сотканных тобой оправданий — от пятна никогда не избавишься.
Я многое хочу сказать Эдварду. Что это нечестно, так не должно быть. После всего, что Люк пережил — сколько раз он мог замерзнуть, сколько раз на него могли напасть дикие звери, сколько сотен других ужасных природных явлений он пережил, — казалось унизительным думать, что он погибнет в результате банальной автомобильной аварии.
Но вместо этого я предлагаю:
Давай пока не будем об этом говорить.
Мама, здесь мне не место.
А кому здесь место? — Я тру виски. — Просто продолжай накапливать информацию, которой с тобой делятся врачи. Когда Кара будет готова, вы вдвоем сможете все обсудить.
Я могу тебя спросить? — задает вопрос Эдвард. — Почему она так меня ненавидит?
Я думаю о том, чтобы скрыть от него правду, но потом вспоминаю Кару: о том, что она выпила в день аварии, о том, какой я выгляжу лицемеркой, когда разыгрываю перед ней оптимизм касательно состояния Люка, в то время как прогнозы врачей подобных надежд явно не внушают.
Она во всем винит тебя.
Меня? — Эдвард явно удивлен. — В чем?
В том, что мы с отцом развелись.
У Эдварда вырывается смешок.
Она винит меня? В вашем разводе? Меня вообще здесь не было.
Ей было всего одиннадцать. Ты исчез, не простившись. Мы с Люком начали ссориться, видимо, из-за случившегося...
Из-за случившегося, — негромко повторяет Эдвард.
Как бы там ни было, с точки зрения Кары, ты стал первой ступенькой в череде событий, которые разрушили ее семью.
Все сорок восемь часов, с тех пор как мне позвонили из больницы и рассказали о Каре и аварии, я крепилась. Я оставалась сильной, потому что дочери нужна была моя поддержка. Когда перед тобой начинает маячить, как Эверест, известие, в которое не хочешь верить, ситуация может развиваться двумя способами. Трагедия пронзает человека, словно меч, или делает его крепче. Он либо ломается и захлебывается рыданиями, либо говорит себе: «Ладно. Что дальше?»
Вероятно, из-за переутомления я наконец даю волю слезам.
Я знаю, что ты чувствуешь после всего, что случилось между тобой и отцом. И не тебя одного раздирает это чувство, — плачу я. — Но как бы ужасно это ни звучало, я не перестаю думать о том, что это первая ступень в череде событий, которые вновь сплотят семью.
Эдвард не знает, как вести себя с рыдающей матерью. Он встает и протягивает мне целую пачку салфеток, которые достал из корзинки у кофеварки. Потом неловко обнимает меня.
Особенно не обольщайся, — говорит он, и мы, словно по молчаливому согласию, плечом к плечу покидаем комнату отдыха.
Никто из нас не вспоминает, что я и не притронулась к кофе, который так хотела выпить.
ЛЮК
В мире волков для всех лучше, когда все места в иерархии стаи заняты. У семьи, которая потеряла одного из своих членов — то ли он был убит, то ли потерялся, — резко снижается статус. Любая конкурирующая стая, пытающаяся отобрать у этой стаи территорию, становится еще большей угрозой, и оборонительный вой семьи меняется на вой-призыв: более пронзительный вой, приглашение одиноким волкам присоединиться к стае и вместе противостоять врагам.
Что же заставляет отвечать одиноких волков?
Представь, что ты в дикой природе один-одинешенек. Ты являешься потенциальной добычей другого хищника, врагом конкурирующей стаи. Знаешь, что большинство волчьих стай крадучись пробираются по ночам, поэтому ты передвигаешься в основном днем — но таким образом ты становишься уязвимым и слишком заметным. Бредешь по опасному канату, мочишься в ручьях, чтобы скрыть свой запах, чтобы тебя невозможно было выследить и напасть. За каждым поворотом, от каждой встречи с другим животным ты ждешь опасности. Наибольшие шансы выжить — если ты принадлежишь к группе.
В численности заключается безопасность и уверенность. Ты вверяешь свою жизнь другому члену своей семьи. Обещаешь: если ты сделаешь все, чтобы сохранить мне жизнь, я сделаю для тебя то же самое.
ЭДВАРД
Значит, сестра ненавидит меня за то, что я разрушил ее детство. Ксли бы она поняла иронию самого этого заявления, Господи, как бы мы с ней вместе посмеялись! Возможно, когда-нибудь, когда мы состаримся и поседеем, мы таки будем смеяться над этим.
Во горазд фантазировать!
Меня всегда изумляло то, как, когда ты не даешь никакого объяснения, другие люди начинают читать между строк. В записке, что я оставил маме на подушке, чтобы она ее сразу заметила после моего ночного бегства, я написал, что люблю ее и ни в чем не виню. Еще я написал, что больше не могу смотреть отцу в глаза.
Все написанное — правда.
Жажда замучила? — спрашивает какая-то женщина, и я отскакиваю назад, когда понимаю, что из автомата с содовой, перед которым я стою в больничном кафе, кока-кола льется мне прямо на кроссовки.
Господи! — бормочу я, отпуская рычаг. Оглядываюсь вокруг, пытаясь найти, чем бы вытереть лужу. Но салфетки выдают поштучно на кассе — своеобразная инициатива, направленная на защиту окружающей среды. Я оглядываюсь на кассиршу, которая прищуривает глаза и качает головой.
Луэллен! — кричит она через плечо. — Позови охранника.
Возьмите.
Стоящая рядом женщина достает из сумочки упаковку салфеток «Клинекс» и начинает вытирать мою мокрую рубашку и штаны. Я пытаюсь забрать у нее влажный клубок бумажных салфеток, и мы ударяемся лбами.
Ой!
Простите! — извиняюсь я. — Я такой неловкий.
Вижу.
Она улыбается. У нее ямочки на щеках. Она, наверное, моя сверстница. У нее на груди больничный пропуск, но она без халата или униформы медперсонала.
Знаете что, давайте я угощу вас колой.
Наполнив еще один стаканчик, она перекладывает банан и йогурт с моего подноса на свой. Проводит пропуском через терминал, чтобы оплатить обед, и я иду за ней к столику.
Спасибо. — Я потираю рукой лоб. — В последнее время я совсем не сплю. Вы так любезны.
Вы так любезны, Сьюзан, — подсказывает она.
Я — Эдвард...
Приятно познакомиться, Эдвард. Я просто поправила тебя, чтобы ты на будущее знал, как меня зовут.
На будущее?
Когда ты мне позвонишь...
Разговор развивается так стремительно, что я не успеваю сле-дить за его поворотами.
Сьюзан смущенно улыбается.
Блин, как я не подумала... Похоже, моя интуиция спит. Противно, да? Пытаться закадрить кого-нибудь в больничном кафе... Насколько я понимаю, ты здесь лежишь или сейчас наверху рожает твоя жена... Но ты выглядел таким беспомощным, а мои родители познакомились на похоронах, поэтому я всегда считала, что не нужно упускать свой шанс, если встречаешь человека, с которым хочешь познакомиться поближе...
Подожди... Ты пыталась меня закадрить?
Прямо в точку!
Впервые за время нашего разговора я улыбаюсь.
Дело в том, что я не... — Теперь ее черед смущаться. — Я к тому, что я не твоя мишень... Я играю в другой команде, — признаюсь я.
Сьюзан заливается смехом.
Поправлюсь: моя интуиция не просто спит, она себя полностью дискредитировала. Похоже, мне уготована участь старой девы.
Но я все равно польщен, — признаюсь я.
К тому же пообедаешь бесплатно. Можешь угощаться. — ()на указывает на стул напротив. — Так что привело тебя в больницу Бересфорда?