Это, — заключила она, — вполне пристойно.
И съела целых три тарелки микола, пока я сидел напротив и давился ужасным прахок. Пока мы ели, я задавал ей вопросы — осторожно, как обычно расспрашивают свидетеля с психологической травмой. Кара рассказала, что некоторые дети из ее класса хотят с ней дружить только потому, что ее отца показывают по телевизору, и что проще оставаться одной, чем пытаться догадаться, что ими движет, когда они хотят поделиться с ней за обедом мятным печеньем. Она рассказала об учительнице, которая допустила ошибку в тесте, и возмущалась, как это нечестно, что после этого она указывает ученикам на их ошибки. Она призналась, что ей очень хочется иметь мобильный телефон, но мама считает, что она еще слишком маленькая. Она сказала, что втайне считает, что группу «Джонас Бразерс» прислали инопланетяне, чтобы посмотреть реакцию человечества. Рассказала, что может с легкостью отказаться от мороженого, но если ей скажут, что она больше не получит конфеты из лакричника «Твиззлерс», то она способна убить.
Из кухни Кара ушла с мыслью, что она просто позавтракала. Но я, перемывая тарелки, кастрюли и сковородки, понимал, что на самом деле у нас завязался разговор.
После того как мы с Джорджи поженились и переехали в наш дом, я вставал утром по субботам и начинал готовить. Амоктрей, катью. Готовил такие десерты, как санкья-лапов, ансом-чек. Джорджи продолжала спать, а Кара вставала и шлепала на кухню. Мы разговаривали, пока она трудилась вместе со мной, резала папайю, корень имбиря и огурцы. Потом мы садились за стол и съедали свои шедевры. С годами наши разговоры изменились. Иногда она жаловалась на наказавшую ее Джорджи, надеясь, что я вступлюсь за нее. Бывало, она расспрашивала обо мне: интересовалась, каково это — быть американцем в первом поколении, как я понял, что хочу стать адвокатом, переживаю ли я по поводу того, что у меня будут близнецы. И даже после переезда Кары к отцу, если она приходила к нам на выходные (это было условием опекунского соглашения), я никогда не забывал поставить утром второй прибор для нее.
Именно поэтому, после того как я возвращаюсь домой и ввожу Джорджи в курс дела, я начинаю готовить. Я давно не посещал восточную бакалею, поэтому приходится готовить из того, что есть в нашем холодильнике.
Значит, его освободили? — переспрашивает меня Джорджи. — То есть он на самом деле свободен?
Да, — отвечаю я, скептически осматривая холодильник. — У нас что, нет тушеного мяса?
Неожиданно Джорджи обнимает меня за шею и притягивает к себе.
Я люблю тебя, — выдыхает она мне в губы. — Ты мой супергерой!
Я прижимаю ее покрепче и целую, как в последний раз. Мне хотелось бы сказать, что я оптимист, но я постоянно подсознательно жду развода. Жду, что Джорджи скажет, что совершила ошибку и теперь от меня уходит. Когда все хорошо, я почему-то боюсь, что это ненадолго.
Но мне еще нужно рассказать ей, почему Эдварду вообще предъявили обвинение в покушении на убийство.
Джорджи, — признаюсь я, — это Кара дала показания против Эдварда.
Она слегка покачивает головой, как будто хочет, чтобы в ней прояснилось.
Это смешно. Она была дома или в больнице, но никак не в суде.
Ты сама отвозила ее в больницу?
Нет, но...
Тогда откуда ты знаешь, что она на самом деле туда ездила?
Джорджи поджимает губы.
Она бы никогда не поступила так с братом.
Поступила бы, если бы думала, что это спасет ее отца, — возражаю я.
Знаю, с этим Джорджи не поспорит. Если Люк Уоррен для большинства тех, кто его знает, настоящий герой, то для Кары он просто бог.
Я ее убью, — негромко обещает Джорджи. — А потом спрошу, о чем, черт побери, она думала!
Может быть, поступишь наоборот? — советую я.
Потом наливаю растительное масло в котелок и зажигаю под ним конфорку. Когда масло начинает шипеть, а из котелка поднимается пар, я забрасываю в него кубики говядины и овощи. Кухню наполняет аромат лука и перца.
Джорджи, потирая виски, присаживается на стул.
А Эдвард знает?
Что знает? — переспрашивает охваченная паникой Кара, неожиданно появляясь на пороге. — Что-то с папой?
Джорджи пристально смотрит на дочь, лицо у нее непроницаемое.
Я даже не знаю, что тебе сказать... Знаешь, как ты будешь себя чувствовать, если потеряешь отца? Как будто у тебя вырвали частичку сердца. Вот и я так себя чувствую каждый день с тех пор, как твой брат уехал. А теперь, когда Эдвард вернулся, ты пытаешься от него избавиться, обвинив его в попытке убийства?
Кара заливается краской стыда.
Он первый начал, — отвечает она.
Тебе же не семь лет! Речь не о том, кто разбил лампу! — кричит Джорджи.
Он бы убил папу, если бы я вовремя не узнала, что он задумал, и не остановила его, — объясняет Кара. — Мне через три месяца исполнится восемнадцать лет, но на это всем плевать, — продолжает она. — Мое мнение все равно ничего не значит. А теперь скажи, как мне было еще привлечь внимание в этой ситуации?
Может быть, поступить как взрослый человек, а не избалованный, недовольный ребенок, — возражает Джорджи. — Как ты поступаешь, так люди к тебе и относятся.
Это ты осуждаешь мое поведение? — скептически усмехается Кара. — А знаешь, что вижу я? Я вижу Эдварда, которому было наплевать на отца целых шесть лет. Вижу врачей, которые торопятся отдать койку новому пациенту, который сможет оплачивать счета. Вижу, что в глубине души ты жалеешь, что шесть лет назад исчез Эдвард, а не я. — Она вытирает глаза здоровой рукой. — Но знаешь, чего я не замечаю? Чтобы хоть кому-то было не наплевать на меня и моего отца!
Ты что, серьезно думаешь, будто я тебя не люблю? И, если уж на то пошло, не люблю Люка?
Этого я вынести уже не в силах и, нарезая салат и помидоры, вздрагиваю.
Теперь у тебя есть своя идеальная маленькая семья, — с горечью говорит Кара. — Я здесь, пока ты не выдернула штепсель, верно?
Джорджи отшатывается, как от удара.
Это нечестно, — отвечает она. — Я никогда не выбирала между тобой и близнецами.
Но ты же выбрала между мной и Эдвардом, разве нет? — прямо обвиняет Кара. — Побежала за ним по лестнице. Придумала для него оправдания. Наняла адвоката.
Я люблю его, Кара. И делаю для него то, что должна делать мать.
А я буду делать для папы то, что должна делать дочь.
Наступает продолжительное молчание. Потом Джорджи подходит к Каре и убирает волосы у нее с глаз.
Я не ищу оправданий твоему брату, и тебя я люблю не меньше, чем его. Но Эдвард не хотел убивать отца. Он просто хотел дать ему умереть. А это совершенно другое дело, Кара, даже несмотря на то, что ты не хочешь этого видеть.
Она выскакивает из кухни, а Кара, закрыв лицо руками, падает на стул.
Понимаешь, я не хотела, чтобы ей все пришлось расхлебывать!
Я ставлю перед ней тарелку с лок-лаком, маринованным мясом.
Наверное, у тебя дар такой.
Отвезешь меня в больницу?
Нет. Мне необходимо поговорить со своим подзащитным. Если хочешь навестить папу, придется налаживать дипломатические отношения с мамой.
Отлично! — бормочет она, потом поднимает на меня глаза. — А Эдвард знает, что я сделала?
Да. — Я сажусь напротив и облокачиваюсь о стол. — Он слышал все твои показания.
Держу пари, он жаждет моей крови.
На твоем месте я бы поостерегся разбрасываться подобными вещами, — предупреждаю я. — А то можешь сама оказаться за решеткой. За лжесвидетельство.
На самом деле я не хочу, чтобы он попал в тюрьму. Если бы дело зашло так далеко, я бы призналась...
Закон не подвластен прихотям семнадцатилетней девчонки. Если штат выдвигает обвинение, ты уже не владеешь ситуацией.
Она морщится.
Я не хотела обманывать. Просто слетело с языка.
Совсем как в тот раз, когда ты солгала полиции, что не пила в день, когда произошла авария? — уточняю я.
Кара поднимает голову и смотрит на меня. Ее глаза расширились от удивления, и я вижу, что в них плещется какая-то тайна, как карпы в темных тенях пруда.
Да, — признается она.
Ты солгала не только об этом, верно? — нажимаю я.
Она молча качает головой.
Я надеюсь, что наше совместное приготовление блюд камбоджийской кухни перетечет в беседу. Надеюсь, что со мной, поскольку я не являюсь частью вселенной этой семьи, а только ее спутником, она будет более откровенна. Но хлопает входная дверь, и из прихожей, как наполненные гелием воздушные шарики, летят голоса близнецов.
Папочка! Папочка! — кричит Элизабет. — Я нарисовала для тебя русалку!
Джейсон, давай развяжу тебе сапоги, — говорит Джорджи.
Ее голос до сих пор дрожит, и я достаточно хорошо знаю ее, чтобы понять: она рада возможности отвлечься. Она благодарна этим пухленьким ручкам, которые обхватывают ее за шею, пока она развязывает сапоги сына. Благодарна его запаху, запаху невинного ребенка, когда она зарывается лицом в его шейку. Спустя мгновение близнецы влетают в кухню и, подобно моллюскам, повисают на моих ногах. Элизабет поднимает еще влажный рисунок, сделанный пальчиками, вверх, и краска капает ей на ручки.
Точно русалка, — говорю я. — Как думаешь, Кара?
Но стул, где она только что сидела, уже пуст. Тарелка с лок-лаком нетронута и продолжает дымиться — первое камбоджийское блюдо, которое я приготовил для нее и которое она не съела.
Я удивляюсь тому, как человек может незаметно исчезнуть в мгновение ока.
И тут мои мысли возвращаются к Люку Уоррену.
В тот же день я получаю от Бойла сообщение. Без текста, только снимок заявления о снятии обвинения, которое он послал в суд.
Еду в старый дом Джорджи. Дверь открывает Эдвард, на нем фирменная футболка школы Бересфорда и потертые спортивные штаны.
Он не выбросил мои вещи, — говорит Эдвард. — На чердаке стоит коробка. Как вы думаете, что это означает?
Ты слишком много думаешь, — отвечаю я и протягиваю ему паспорт. — Поздравляю. Возвращайся к своей прежней жизни.
Не понимаю...