ие стать донором или нет. Они придут поговорить с вами и ответят на любые вопросы. Если ваш отец является зарегистрированным донором и если семья решит отказаться от лечения, можно будет согласовать сроки с Банком органов, чтобы произвести изъятие в соответствии с его желаниями. – Доктор Сент-Клэр смотрит на меня. – Но прежде чем об этом говорить, вам с сестрой нужно прийти к согласию по поводу отключения от ИВЛ.
Он уходит, и я провожаю его взглядом, а затем снова пробираюсь вдоль стены поближе к палате Кары. Я прижимаюсь к стене, чтобы заглянуть внутрь, оставаясь незамеченным. Кара спит. Мать сидит у кровати, уткнувшись головой в сложенные ладони, будто молится.
Скорее всего, так и есть.
Когда я провожал Кару в школу, а потом сидел в машине и следил, чтобы она прошла весь путь до двойных дверей, мною двигало не только желание убедиться, что ее не утащит какой-нибудь извращенец. Я не мог быть ею – маленькой девочкой с развевающимися сзади хвостиками, с рюкзаком, похожим на розовый панцирь черепахи; в ее голове счастливо уживались «а вдруг» и «может быть». Она могла убедить себя в чем угодно: что под шляпками грибов живут феи, что мама плачет по ночам из-за грустной книги, что не важно, если отец забыл, когда у меня день рождения, или пропустил ее выступление на праздничном концерте, поскольку слишком увлекся, обучая польских фермеров, как отпугнуть волков от своих участков, проигрывая аудиозаписи с воем. Что касается меня, я уже потерял радужный взгляд на жизнь и скептически относился к идее о том, что вымышленный мир способен отодвинуть реальность. Я наблюдал за ней каждое утро, потому что, чувствуя себя в тот момент маленьким Холденом Колфилдом, хотел убедиться, что никто не разрушит детство моей сестры так же, как разрушил мое.
Кара считает, что я бросил ее, но, возможно, я вернулся как раз вовремя. Волей судьбы я сейчас единственный человек, кто в состоянии позволить ей побыть ребенком еще немного. И сделать так, чтобы ей не пришлось винить себя за решение, в котором она может сомневаться всю оставшуюся жизнь.
«Я не могу, – сказала сестра. – Я просто хочу, чтобы все закончилось».
Я нужен Каре. Она устала от разговоров с врачами, медсестрами и социальными работниками. Она не хочет делать этот выбор.
Значит, его сделаю я.
Мой лучший день, проведенный с отцом, едва не обернулся катастрофой.
Это случилось сразу же после рождения Кары. Мать читала книги по воспитанию, опасаясь, что мир маленького мальчика, который в течение семи лет получал все ее внимание, пошатнется, когда домой принесут младенца. Однажды я действительно попытался скормить Каре четвертак, как игровому автомату с пинболом, но это уже другая история… В книгах говорилось, что новорожденный должен принести брату или сестре подарок. Поэтому, когда меня взяли в больницу, чтобы познакомить с крошечным розовым комочком, который оказался моей сестрой, мама похлопала по кровати рядом с ней.
– Посмотри, что принесла тебе Кара, – сказала мать и протянула мне длинный тонкий сверток в подарочной упаковке.
Я уставился на ее живот, удивляясь, как ребенок поместился внутри, не говоря уже о большом подарке, но меня сразу же отвлек тот факт, что сверток предназначался мне. Я развернул его и обнаружил свою первую удочку.
В семь лет я мало походил на других мальчиков – те протирали джинсы на коленках и ловили слизней, чтобы распять их на солнце. Меня же гораздо чаще можно было застать в комнате за чтением или рисованием. Для отца, который с трудом понимал, как вписаться в структуру традиционной семьи, нетрадиционный сын оказался неразрешимой загадкой. Он в буквальном смысле слова не знал, что со мной делать. Те несколько раз, когда он пытался познакомить меня со своими увлечениями, оборачивались катастрофой. Я свалился в заросли ядовитого плюща. Так сильно обгорел на солнце, что не мог открыть глаза из-за отека. Дело дошло до того, что, если мне приходилось ехать в Редмонд, я сидел в трейлере и читал, пока отец занимался своей работой.
И, честно говоря, вместо удочки я бы предпочел получить новый набор для рисования, где радугой выстроены маленькие баночки с акварелью и фломастеры.
– Я не умею ловить рыбу, – признался я.
– Отлично! – воскликнула мать. – Тогда папа тебя научит.
Я уже слышал эту фразу раньше. Папа научит тебя ездить на велосипеде. Папа возьмет тебя днем искупаться. Но всегда что-то мешало, и меня отодвигали на второй план.
– Люк, почему бы вам с Эдвардом не пойти и не опробовать удочку? А мы с Карой немного вздремнем.
Отец в недоумении посмотрел на мать:
– Прямо сейчас?
Но он не решился спорить с женщиной, которая только что родила ему дочь. Он перевел взгляд на меня и кивнул.
– Кстати, сегодня отличный день для рыбалки, – добавил он, и одна эта фраза убедила меня, что сегодня между нами с отцом может зародиться что-то иное.
Что-то чудесное. В телевизоре отцы постоянно ходили на рыбалку с сыновьями. Они вели задушевные беседы. Возможно, рыбалка станет нашей с отцом единственной точкой соприкосновения.
Мы поехали в Редмонд.
– Давай так, – предложил отец. – Пока я буду кормить волков, ты накопаешь червей.
Я закивал. Возникни такая необходимость, я готов был отправиться за червями в Китай. Мы с отцом вдвоем проводили время, и я собирался полюбить рыбалку, чего бы это ни стоило. Я уже представлял себе вереницу счастливых дней в будущем и как крепнет наша связь благодаря судакам и полосатым окуням.
Отец отвел меня в сарай для инструментов позади клетки, где жили гиббоны, и нашел ржавую железную лопату. Затем мы подошли к навозной куче за птичьим вольером, куда смотрители ежедневно свозили содержимое тачек после уборки клеток с животными. Он перевернул ком земли, густой и черной, как крепкий кофе, и упер руки в бока.
– Нам нужно десять червей, – сказал он. – Придется тебе замарать руки.
– Ну и пусть, – не испугался я.
Пока отец навещал стаю, я осторожно вытащил из земли дюжину червей и сложил их в пакет на молнии, оставленный отцом. Он вернулся с собственной удочкой. Потом мы нырнули в заднюю калитку за жилищем львов, и я зашагал следом за отцом по лесной тропинке, раздвигая зеленые пальцы папоротников. Меня кусали комары, и я гадал, сколько нам еще добираться до места – куда бы мы ни направлялись, но я не жаловался. Вместо этого я слушал насвистывание отца и представлял, как покажу новую удочку лучшему другу. Логан жил по соседству и постоянно хвастался игрой «Sonic the Hedgehog 3», которую ему подарили на день рождения.
Минут через десять лес расступился, и мы вышли на обочину шоссе. Отец крепко сжал мою руку, посмотрел по сторонам, и мы перебежали через дорогу. Вода искрилась, словно мамино кольцо, – мне нравилось смотреть, как его блики танцуют на потолке. Перед нами вырос забор и белая вывеска с черными буквами.
– Что значит «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН»? – прочитал я.
– Да ничего не значит, – ответил отец. – Никто не может владеть землей. Мы все просто пользуемся ею.
Он подсадил меня через забор, а потом перепрыгнул сам, и мы уселись бок о бок на краю водоема. В тех местах, где моя удочка блестела, отцовская успела заржаветь. А у моей к леске был привязан красно-белый поплавок, похожий на крошечный буй. Я опустился на колени, потом сел, а затем снова поднялся на колени.
– Первое правило успешной рыбалки, – сказал отец, – не мельтеши.
Он показал, как вытащить крючок из проушины, где тот был надежно закреплен, а затем полез в пластиковый пакет за червяком.
– Спасибо, – пробормотал отец себе под нос.
– За что?
Он посмотрел на меня.
– Мои друзья-индейцы считают, что, если одно животное отдает свою жизнь, чтобы накормить другое животное, его жертву нужно уважать, – объяснил отец и насадил червя на крючок.
Тот продолжал извиваться. Я боялся, что меня сейчас вырвет.
Отец опустился позади меня на колени и протянул с двух сторон руки.
– Нажми вот на эту кнопку, – сказал он, прижимая мой большой палец к катушке «Зебко». – И держи. Закидывай справа налево.
Прижавшись ко мне всем телом, он размахнулся моей рукой и в последнюю секунду отпустил кнопку, так что леска выгнулась над водой серебряной дугой.
– Хочешь сам попробовать?
Я вполне мог повторить. Но мне так хотелось снова почувствовать, как между моими лопатками барабаном стучит сердце отца.
– Покажи еще раз, – попросил я.
Он повторил дважды. А потом взял в руки свою удочку.
– И главное, когда поплавок начнет подпрыгивать на воде, не тяни. Запомни, есть поклевка, а есть заглатывание наживки. Когда поплавок уйдет под воду и останется там, вот тогда тяни и начинай сматывать леску.
Я наблюдал, как он благодарит второго червяка и нанизывает его на крючок. Я так крепко сжимал удочку, что костяшки пальцев побелели. С востока дул ветер, и поплавок слегка подпрыгивал на воде. Я волновался, что упущу рыбу, потому что приму поклевку за игру ветра. Но я также боялся, что начну сматывать леску слишком рано и мой червяк отдаст жизнь напрасно.
– А сколько надо ждать? – спросил я.
– Второе правило рыбалки: надо быть терпеливым.
И вдруг моя леска дернулась, будто я спал и проснулся посреди игры в перетягивание каната. Я чуть не выронил удилище.
– Рыбарыбарыба! – закричал я, вскакивая на ноги, и отец ухмыльнулся.
– Ну так давай вытянем ее, дружище, – сказал он. – Медленно и осторожно.
Но не успел он мне помочь, как на его удочку тоже клюнуло. Отец поднялся. Его рыба рвалась к середине водоема, отчего удилище согнулось, подобно палочке лозоходца. Тем временем моя добыча с плеском пробила поверхность воды. Я смотал леску так сильно, как только смог; рыбина билась и извивалась в нескольких дюймах от моей груди.
– Что теперь делать? – закричал я.
– Держись, – велел отец. – Я помогу, как только вытащу свою.
Мне попался окунь с тигровыми полосками и крошечными зазубринами вдоль плавников. Его выпученные стеклянные глаза напомнили о фарфоровой кукле, которая когда-то принадлежала бабушке матери и которая, по ее словам, была такой старинной и ценной, что ей полагалось стоять на полке. Я дважды попытался схватить окуня, но тот ускользал и вырывался из рук.