– Мы уже все обсудили, – говорю я. – Она несовершеннолетняя. В конечном итоге решать буду я.
Коринн кивает:
– Если у вас больше нет вопросов…
– Есть. Еще один вопрос. – Я смотрю на ее силуэт в темноте. – Как скоро вы можете все организовать?
В ту ночь я сообщаю матери, что мы с Карой поговорили и она больше не хочет иметь дело с этим кошмаром, а я не хочу заставлять ее им заниматься. Еще я говорю, что принял решение позволить отцу умереть.
Я просто не говорю, когда именно. Я уверен, она думает, что жизнеобеспечение отключат через несколько дней и у нее будет время помочь Каре переварить все эти эмоции, но на самом деле тянуть бессмысленно. Если я собираюсь оградить Кару, все должно произойти быстро, не причиняя ей боли, помимо неизбежной. Мало того что я принимаю решение, надо довести его до конца, чтобы не оставалось никаких сомнений и сестре не пришлось терзаться.
Мать обнимает меня, когда я плачу у нее на плече, и сама проливает несколько слезинок. Хотя они с отцом и разошлись, когда-то она его любила. Она настолько погружена в свои мысли о прошлой жизни с ним, что забывает задать многие вопросы, на которые у меня нет правдивых ответов. К тому времени, когда она о них вспомнит, все уже будет кончено.
Мать возвращается к дежурству в палате Кары, я подписываю документы и звоню в похоронное бюро из оставленного Коринн списка, а затем покидаю больницу. Однако вместо того, чтобы ехать к дому отца, я выезжаю на шоссе, проходящее мимо Редмонда, и паркуюсь на обочине возле водохранилища, где мы когда-то рыбачили.
Мне приходится немного поплутать по кустам, чтобы найти заросшую тропу, где я шел за отцом много лет назад, – ту, что ведет к волчьим вольерам. В темноте я проклинаю себя за то, что не взял фонарик и приходится ориентироваться по лунному свету. Снег в лесу по колено, и вскоре я промокаю до нитки и дрожу.
Я вижу свет в окошке трейлера на вершине холма. Уолтер еще не спит. Я мог бы постучать в дверь и рассказать о решении, которое принял от имени отца. Может быть, он откупорит бутылку с чем-нибудь покрепче и мы выпьем за жизнь человека, ставшего связующим звеном между нами.
С другой стороны, Уолтер вряд ли держит там спиртное. Отец всегда говорил, что у волков настолько развито обоняние, что они чувствуют не только шампуни и мыло, они могут учуять, что вы пили, когда и с кем, даже через несколько дней. Они чуют запах страха, возбуждения, удовольствия. Волчонок рождается глухим и слепым и только благодаря обонянию распознает мать и других членов стаи.
Интересно, знают ли волки, что я здесь, что я сын своего отца?
И вдруг я слышу скорбную ноту – она обрывается и через пару моих шагов переходит в другую. На мгновение воцаряется тишина. Снова звучит та же нота, чистая, как дрожание смычка по струнам скрипки. От нее что-то внутри меня вибрирует, как камертон.
Сперва я думаю, что волки подняли тревогу, почуяв незваного гостя даже с такого расстояния.
Потом понимаю, что это погребальная песнь.
Реквием.
Песня для члена стаи, который не вернется.
Впервые с тех пор, как в Таиланде меня настиг звонок матери, впервые с тех пор, как я вернулся домой, впервые за долгое время я плачу.
Это похороны. Просто у нас еще нет тела.
Ровно в девять утра я неловко стою у кровати отца. Бригада трансплантологов уже готова и ждет в операционной. В палате – Коринн, две медсестры отделения интенсивной терапии и Трина. Еще с нами женщина в деловом костюме. Мне сказали, что она из юридического отдела. Наверное, больнице тоже надо расставить все точки над «i», прежде чем отключать систему жизнеобеспечения.
Трина подходит ко мне.
– Ты как? – тихо спрашивает она. – Может, присядешь?
– Я лучше постою, – отвечаю я.
Через пять минут моего отца объявят мертвым. И кто-то еще получит шанс на новую жизнь.
В палату проскальзывает доктор Сент-Клэр, за ним следует доктор Чжао, врач реанимационного отделения.
– Где дочь мистера Уоррена? – спрашивает доктор Чжао.
Все взгляды обращаются ко мне.
– Кара велела мне обо всем позаботиться, – уверенно отвечаю я.
Доктор Чжао хмурится:
– Вчера у меня не создалось впечатления, что она согласна с идеей прекратить жизнеобеспечение.
– Эдвард заверил меня, что Кара дала согласие еще до того, как он подписал документы, – говорит доктор Сент-Клэр.
Неужели они не понимают, что я исполняю желание отца? Он бы хотел не только вырваться из ада растительного существования, он бы также хотел, чтобы я защитил Кару. Я спасаю ее от необходимости принимать решение, которое разобьет ей сердце. И я спасаю ее от пустой траты своей жизни в уходе за инвалидом.
– Все это очень хорошо, – говорит адвокат, делая шаг вперед, – но мне нужно услышать согласие от самой Кары.
Люк
Через два дня после ответного воя стаи я сидел под деревом, распутывая силки, как вдруг из ниоткуда появился большой волк и бросился ко мне во весь опор. Оставшиеся четыре члена стаи, подобно призракам, возникли между деревьями и встали в ряд, как часовые. Сидя у них на виду, я чувствовал себя совершенно беззащитным. Я был уверен, что вот-вот настанет моя смерть. Можно было перевернуться на спину и подставить горло, но я не знал, успею ли попросить животных о доверии, прежде чем челюсти сомкнутся на моей плоти.
В последний миг волк остановился передо мной как вкопанный. Он вытянул шею, словно хотел понюхать меня, не подходя ближе. Затем без предупреждения укусил за колено ровно в то самое место, куда много лет назад кусал Арло в зоопарке. После этого резко повернулся и пошел обратно к стае, а те принялись облизывать его пасть.
На следующий день большой самец вернулся, на сей раз с двумя волчатами, самцом и самкой. Они встали по бокам, внимательно наблюдая за старшим. Большой волк обнюхал мои ботинки, а затем обошел меня по кругу, как будто проверяя, не принес ли я собой что-то новое, что может представлять угрозу. Подростки подошли ближе, чтобы тоже исследовать меня, и большой волк клацнул зубами перед их мордами. Он прикусил меня трижды, пощипывая кожу под коленями и прижимаясь к моему плечу. После каждого укуса он поднимал на меня непроницаемый взгляд. Он терся об меня всем телом, как кошка о когтеточку.
Затем встал за спиной, оставив волчат спереди. Я покрылся потом – не очень приятно, когда дикий зверь находится там, где я не могу его видеть, – и в этот миг челюсти волка сомкнулись сзади на моей шее. Я чувствовал, как длинные клыки царапают яремную вену.
Юная самка метнулась вперед и довольно чувствительно укусила меня за колено как раз в то мгновение, когда большой самец отпустил шею. Волк со следовавшими за ним волчатами неторопливо вернулся к двум оставшимся членам стаи, ждавшим на краю поляны, и я до сих пор не могу поверить, что мне достало смелости сделать то, что я сделал.
Я последовал за ним.
Я передвигался на четвереньках, неуклюже спотыкаясь. Дважды большой самец оглядывался через плечо и ясно видел меня за спиной. Я решил, что будь он против, то легко преподал бы мне урок, но волк продолжал идти к стае. Никогда раньше мне не удавалось подойти к дикой стае так близко. Я чувствовал запах налипшей на лапы грязи, влажный мускусный аромат шерсти.
Из членов стаи, которые держались от меня подальше, одна была альфа-самкой. Она уступала в росте остальным, а широкие черные полосы, проходившие по спине от макушки до хвоста, казались нарисованными кистью. Уставившись на меня, она обнажила зубы, за которыми виднелся поджатый язык.
Я был примерно в двадцати пяти ярдах от нее, когда она зарычала.
Волчата тут же подбежали к ней и сердито уставились на меня. Крупный волк встал между нами, но самка лязгнула на него зубами, и он тоже занял свое место рядом с ней. Альфа-самка прижала уши и залаяла, низко и угрожающе. Затем она повернулась и увела остальных обратно за линию деревьев.
Крупный самец заколебался и поймал мой взгляд.
Много слов сказано о взгляде серого волка. Его называют ровным, оценивающим, пугающе человеческим. Волчонок рождается с голубыми глазами, но через шесть-восемь недель они становятся золотистыми. И если вам посчастливилось когда-нибудь заглянуть в волчьи глаза, вы знаете, что они пронизывают насквозь. Под взглядом волка вы понимаете, что он изучает самые фибры вашей души. Что он знает о вас больше, чем вы сами.
Мы с волком смерили друг друга взглядом. Затем он опустил голову, повернулся и побежал в лес.
Я не видел стаю еще шесть недель. Время от времени я слышал их зов, но в нем перестал звучать призыв заменить пропавшего собрата – обычный поисковый вой, чтобы не подпускать слишком близко других животных и стаи. Мое приглашение отозвали. Я прокручивал в уме произошедшее и не мог понять, означал ли прощальный взгляд большого волка, что мне дали шанс, но я не оправдал ожиданий. Но тот факт, что он не впился мне в горло, убеждал, что дело не во мне. Что, даже если альфа-самка невзлюбила меня, большей части ее стаи я нравился.
Они появились в первый день весны, когда потеплело настолько, что я сумел, не прибегая к камню или палке, пробить лед на ручье и напиться; я даже расстегнул комбинезон, чтобы охладиться под ветерком. Как и прежде, они пришли бесшумной стеной серого тумана. Я тут же опустился на землю, чтобы оказаться ниже их. Даже альфа-самка маленькими шажками подошла ближе.
Стая выглядела энергичной и повеселевшей, более активной, чем в прошлую встречу. Их возвращение наполнило меня огромным облегчением – я вспомнил, что не один в этой глуши. Крупный самец снова набросился на меня, как несколько недель назад, и повалил на спину, прижав всем своим весом. Этой уязвимой позой я предлагал ему свою жизнь, но, честно говоря, я был так рад его видеть, что даже не испугался, хотя следовало бы.
Может быть, дело в том, что я расслабился или меня подвело ощущение оживающего мира и самоуверенность после пережитой зимы, – я могу назвать дюжину причин, почему не сумел предвидеть того, что последовало дальше. Большой волк внезапно исчез, и его место заняла альфа-самка. Она поставила лапы мне на плечи, прижав всем весом нижнюю часть тела к земле. В дюйме от моего лица она рычала и щелкала зубами. Стоило крупному волку приблизиться, она бросилась на него, прихватила зубами, и тот ретировался.