Дыхание волчицы обдавало меня горячими порывами, ее слюна стекала по лбу, но каждый раз, когда я думал, что хищница вонзит в меня зубы, она сдерживалась. Около пяти минут я лежал совершенно неподвижно, и вдруг она меня отпустила. Волчица отошла прочь, но на сей раз не скрылась в лесу, а улеглась на нагретый солнцем камень. Крупный волк устроился рядом с ней.
Я был поражен до глубины души тем, что они решили составить мне компанию, вместо того чтобы, по своему обыкновению, исчезнуть. А потом, к моему огромному удивлению, еще три волка вышли из-под защиты деревьев на поляну. Они растянулись по обе стороны от меня. Молодая самка зевнула и скрестила передние лапы.
Мы не касались друг друга, но я чувствовал жар их тел, и за последние месяцы мне еще ни разу не было так тепло. Я не двигался больше часа. Лежа между ними в луже солнечного света, я прислушивался к их дыханию.
В отличие от волков, я не мог заснуть. В глубине души я был слишком взволнован, но и не забывал поглядывать на альфа-самку.
Я понял, что она не пыталась меня убить.
Она преподала мне урок.
За эти пять минут я мог умереть. Но для меня началась новая жизнь.
Кара
Меня выписывают. Теперь, когда температура спала и все выглядит так, будто я успешно пережила операцию на плече, больнице не терпится освободить палату для кого-то, кому она нужна больше. Плохая новость заключается в том, что я пока не могу вернуться в школу, потому как все еще не в состоянии не только держать в руке вилку или карандаш, но и расстегнуть молнию на джинсах в туалете. Хорошая новость заключается в том, что я перееду к матери и у меня будет достаточно времени, чтобы изучить черепно-мозговые травмы и другие случаи, похожие на отцовский. Случаи, когда пациенты, несмотря ни на что, выздоравливали.
Мать обещает, что, как только получит последние бумаги от медсестры, мы спустимся в реанимацию повидаться с отцом перед отъездом домой.
Уже час, как я готова. Одетая, я сижу на кровати после душа и чуть ли не землю под собой рою. Катетер мне тоже уже вынули. Судя по тому, что сказали матери на сестринском посту, документы готовы; осталось только дождаться хирурга-ортопеда, чтобы выслушать инструкции по дальнейшему лечению, и меня официально выпишут.
Мать разговаривает по айфону с Джо и обещает ему, что мы едем домой. В ее глазах прыгают искорки, которых я ни разу не видела, пока мы сидели здесь взаперти. Она тоже хочет вернуться к прежней жизни. Просто ей это сделать немного легче, чем мне.
Открывается дверь, и мать встает.
– Мне пора, милый, – говорит она и вешает трубку.
Мы оборачиваемся, ожидая увидеть моего врача, но в палату входит социальный работник Трина с женщиной, которую я никогда раньше не видела, в узкой юбке до колен и ярко-зеленой шелковой блузке с желтоватым отливом.
– Кара, – представляет нас друг другу Трина, – это Эбби Лоренцо. Она работает в больнице юристом.
Я сразу же впадаю в панику, вспоминая о двоих полицейских и анализе крови, который показал, что в ту ночь я пила. Во рту пересыхает, язык становится толстым, как матрас.
Неужели они выяснили, что произошло?
– Я хотела поговорить о вашем отце, – начинает адвокат.
Я уверена, что превратилась в камень, потому что бежать мне больше некуда.
– Ты выглядишь расстроенной, – хмурится Трина. – Эдвард сказал, что вы поговорили.
– Я не видела его со вчерашнего дня, – отвечаю я.
Мать кладет руку поверх моей и ободряюще сжимает:
– Сын сказал, что они с Карой договорились, и отныне Эдвард будет принимать медицинские решения о лечении отца.
– Что? – Я непонимающе моргаю. – Ты смеешься, что ли?
Адвокат смотрит на Трину:
– Значит, вы не давали согласия на то, чтобы отключить сегодня жизнеобеспечение вашего отца?
Нет времени думать. Я соскальзываю с кровати и здоровым плечом вперед протискиваюсь между двумя женщинами. И бегу, босиком. На лестничную клетку, вниз, в отделение интенсивной терапии, прижимая больную руку к груди и не обращая внимания на боль, пульсирующую при каждом толчке и повороте.
Потому что на этот раз, спасая отца, я все сделаю правильно.
Люк
Тот миг, когда два хищника прицениваются друг к другу, мои друзья-индейцы называют танцем смерти. В дикой природе волк не предается размышлениям. Его мозг не занимается переживаниями наподобие: «На меня надвигается медведь, сейчас я умру». Волк думает конкретно: «Что мне известно о медведе? Что мне известно о моем окружении? Кто из стаи мне нужен, чтобы защитить себя?» И при таком подходе медведь перестает представлять угрозу. Он знает, что ты хищник, и ты знаешь, что он хищник. Вы уважаете друг друга, поворачиваясь очень медленно, не отрывая взгляда. Пространство между вами – это граница между жизнью и смертью. Считает ли он тебя добычей? Или видит перед собой угрозу, которая при его нападении может нанести раны? Если заставить медведя засомневаться, то, скорее всего, он оставит тебя в покое.
Эдвард
Сестра надвигается на меня грозной бурей пяти футов и трех дюймов ростом, с покрасневшим лицом, залитым слезами, и растрепанными волосами.
– Стойте! – кричит Кара. – Он все врет!
Врачи уже ушли, их можно будет вызвать по пейджеру, как только мы получим разрешение адвоката. Коринн уже некоторое время беспокойно расхаживает по палате; существует довольное узкое окно возможностей для донорства органов, и с каждой минутой оно становится у́же. Я ведь лишь выполнял то, о чем просила Кара. Сестра хотела, чтобы все закончилось, но она слишком привязана к отцу, и я это понимаю. Как маленький ребенок, который протягивает руку для прививки и крепко зажмуривается, чтобы не смотреть, пока все не закончится.
Но очевидно, Кара передумала. Она не успевает выцарапать мне глаза, потому что медсестра обхватывает ее за талию. Тут вмешивается Коринн:
– Вы хотите сказать, что не давали согласия на донорство органов?
– Тебе недостаточно просто его убить? – кричит Кара. – Ты хочешь еще и на куски его разрезать?
Наверное, нужно было спросить сестру, хочет ли она присутствовать. Но, судя по ее вчерашнему поведению, я решил, что она не совладает с эмоциями. И ее вспышка сейчас только подтверждает мою правоту.
– Папа не хотел быть донором. Он говорил мне.
К этой минуте до палаты добираются больничный адвокат и Трина с матерью.
– А мне он говорил другое, – парирую я.
– Когда? – фыркает Кара. – Ты не живешь с нами целых шесть лет!
– Ладно, хватит, – вмешивается адвокат. – Сегодня ничего делать не будут, это точно. Я попрошу назначить временного опекуна для рассмотрения дела вашего отца.
Кара заметно расслабляется. Она прижимается спиной к матери и смотрит на меня так, словно впервые увидела.
Свой следующий поступок я могу объяснить только письмом, прожигающим изнутри нагрудный карман.
Или тем, что мне лучше Кары известно, каково это – жить со сделанным выбором.
А может, хоть раз в жизни я хочу побыть сыном, о котором мечтал отец.
Я вздыхаю, упираясь руками в колени, словно от разочарования. И падаю на линолеум. Я отталкиваю медсестру, сидящую рядом с дышащим за отца аппаратом. Она ждет сигнала, которого уже не последует.
– Прости, – вслух говорю я отцу, сестре, себе и выдергиваю вилку из розетки.
Часть вторая
Позовешь одного волка, а придет вся стая.
Кара
При первом сигнале тревоги я даже не понимаю, что произошло.
Затем поднимаю взгляд от плеча матери и вижу стоящего на коленях Эдварда. Он все еще сжимает в руке шнур питания, идущий от аппарата искусственного дыхания. Брат смотрит на вилку, будто не может поверить, что держит ее в руке.
Я кричу, и дальше события несутся как снежный ком.
Медсестра рядом с Эдвардом, пошатываясь, встает на ноги, а вторая медсестра вызывает охрану. Здоровенный санитар врывается в комнату, отталкивает с дороги мать и сбивает Эдварда с ног. Он прижимает руку Эдварда к полу, и тот поневоле выпускает шнур питания. Медсестра, не теряя времени, тут же подключает аппарат и нажимает кнопку перезагрузки.
Все действие занимает от силы двадцать секунд. Это самые долгие двадцать секунд в моей жизни.
Я боюсь дышать, пока грудь отца снова не начинает подниматься и опускаться, и тогда я позволяю себе разрыдаться.
– Эдвард, – выдыхает мать, – что ты делаешь?
Но брат не успевает ответить, потому что появляется больничная охрана. Двое охранников, обтянутых формой, как сосиски, хватают Эдварда под руки и поднимают с пола. В комнату вбегает запыхавшийся доктор Сент-Клэр. Он наклоняется над отцом, пытаясь на ходу оценить ущерб, нанесенный Эдвардом, пока медсестра вводит его в курс дела.
Я чувствую, как за спиной напрягается мать.
– Куда вы его забираете? – требовательно спрашивает она, следуя за охранниками, которые утаскивают Эдварда из палаты.
Эбби Лоренцо, адвокат больницы, выходит вслед за ними.
– Остановитесь! Он сидит здесь круглые сутки, почти без сна, – умоляет мать. – Он не понимает, что делает.
– Не могу поверить, что ты его защищаешь! – восклицаю я.
По бушующей в ее глазах буре я вижу, что мать разрывает надвое. Я делаю шаг назад, увеличивая расстояние между нами. В конце концов, она начала первая.
Мать смотрит на меня извиняющимся взглядом.
– Он по-прежнему мой сын, – шепчет она и выходит из комнаты.
Ко мне тут же подходит Трина:
– Кара, давай посидим где-нибудь в тихом уголке, пока твоя мама со всем разберется?
Я не обращаю на нее внимания.
– Отец в порядке? – спрашиваю я доктора Сент-Клэра.
Нейрохирург переводит взгляд на меня. Я читаю по глазам его мысли: твой отец не в порядке с самого начала.
– Это зависит от того, сколько времени он провел без кислорода, – отвечает доктор. – Если больше минуты, это может отразиться на его состоянии.