т вверх по холму к трейлеру, чтобы забрать свои вещи. Затем я прошел через калитку безопасности и присел на траву в вольере, где работал отец.
– Меня не волнует, если он немного выпил, – с горечью сказал он, будто мы продолжали начатый разговор и ему нужно оправдаться. – Но он должен знать, что на работе это запрещено. – Отец вонзил лопату в землю и перевернул тяжелый ком земли. – Подумай сам. Шатающийся вокруг пьяный парень. Как по-твоему, на что это похоже?
– Э-э-э… на шатающегося вокруг пьяного парня? – сказал я.
– А с точки зрения волка, он очень напоминает подраненного теленка. И тут включается охотничий инстинкт. И не важно, что волки знают Ларка и он работает с ними каждый день. Его вида и движений достаточно, чтобы стая забыла, кто перед ними. Они бы разорвали его, если бы добрались. – Он воткнул лопату в землю так, что она встала прямо, как солдат по стойке смирно. – Пусть это послужит тебе уроком, Эдвард, независимо от того, будешь ты работать с волками или нет. Не важно, что ты для кого-то сделал – кормил в младенчестве из бутылочки, сворачивался рядом по ночам, чтобы согреть, или добывал еду, чтобы он не голодал, – одно неверное движение в неподходящую минуту, и ты станешь для него другим человеком.
Много лет спустя это наблюдение станет личным. Мой отец сделал одно неверное движение в неподходящую минуту. Вздрогнув, я понимаю, что после сегодняшнего утра он может обвинить меня в том же самом.
Пьяница на полу начинает храпеть. Мгновение спустя входит полицейский.
– Шоу начинается, – говорит он.
Я смотрю на часы и понимаю, что провел в камере три часа и бо́льшую часть времени бродил по зыбучим пескам воспоминаний об отце.
Вот так вот: можно уехать от человека за девять тысяч миль. Можно поклясться никогда больше не произносить его имени. Можно вычеркнуть его из жизни.
И все равно в самые неожиданные мгновения он будет являться к тебе.
Мы возвращаемся в ту же самую комнату для допросов, только, помимо детектива и Джо, теперь там присутствует мужчина с нелепо прикрытой волосами лысиной и красными глазами. Я бы предположил, что он под кайфом, но не могу представить, чтобы человек, регулярно посещающий полицейский участок, стал так рисковать.
– Так, – говорит уполномоченный по внесению залога, – я записан к глазному, чтобы наконец-то вылечить конъюнктивит, так что давайте побыстрее. Что у тебя, Лео?
Детектив протягивает ему листок бумаги:
– Все довольно серьезно, Ральф. У нас тут не просто нападение второй степени. Обвиняемый мешал больничному персоналу исполнять свои обязанности и навредил здоровью пациента.
Я не понимаю, что это значит. Неужели отцу может стать еще хуже, чем раньше?
– Мы настаиваем, чтобы залог был установлен в размере пяти тысяч долларов с поручительством, – заканчивает детектив.
Чиновник читает бумагу, которую ему вручил детектив.
– Выдернул вилку из розетки? – спрашивает он, глядя на Джо. – Мистер Нг, вам есть что сказать?
– Речь идет о моем пасынке, – начинает Джо. – Он вырос в этом городе, тут его семья и друзья. У него есть связи с обществом и нет средств, чтобы сбежать. И я даю слово, что глаз с него не спущу.
Уполномоченный по внесению залога трет глаза.
– Цель залога – обеспечить явку обвиняемого в суд. В Бересфорде мы не практикуем превентивное задержание, мистер Уоррен, поэтому я собираюсь потребовать залог в размере пяти тысяч долларов под подписку о невыезде. Вы будете освобождены под собственное обещание явиться в суд завтра утром, соблюдать порядок и вести себя хорошо. Вы не можете покидать штат Нью-Гэмпшир, пока ваше дело рассматривается. Одним из условий вашего освобождения я назначу психиатрическую экспертизу, и я собираюсь издать приказ о запрете проникновения в больницу и ее окрестности.
– Погодите, – нарушаю я данное Джо обещание молчать. – Так не пойдет. Там мой отец, он умирает…
– Судя по всему, недостаточно быстро, по вашему мнению, – говорит детектив.
– Я не позволю третировать моего клиента, – возражает Джо.
– Заткнитесь! – Уполномоченный по внесению залога поднимает руки. – Вы все. Мне не нужна мигрень вдобавок к конъюнктивиту. Завтра в окружном суде вам предъявят обвинение.
– А как же мой отец? – не сдаюсь я.
Джо с силой наступает мне на ногу.
– Что вы сказали, мистер Уоррен? – спрашивает уполномоченный по внесению залога.
Я молча смотрю на него.
– Ничего, – в конце концов бормочу я. – Абсолютно ничего.
Люк
На охоте страшно, в шести дюймах от меня рычит и щелкает зубами волк. Охота для волков – это пан или пропал, и обычно к ее началу они уже несколько дней ничего не ели. Так что для них это вопрос выживания. Если отойти слишком далеко влево или повернуть не в ту сторону, они дадут знать рычанием и покусами. Но даже в таком напряжении, когда все охвачено лихорадочным возбуждением и кипящей яростью, они сдерживаются, и наказание и близко не похоже на то, что ожидает добычу.
Бо́льшую часть времени волки понимали, что я не смогу угнаться за ними и буду скорее помехой во время охоты, чем подспорьем. Во время погони я не мог бежать достаточно быстро; у меня не было никакого оружия, чтобы убить добычу, а тонкая кожа давала плохую защиту. Но после того как выпал снег, на смену погоням пришли засады. В те долгие месяцы, когда землю покрывало два фута снега, меня не просто приглашали участвовать в охоте – мое присутствие считалось обязательным.
При засаде стае необходимы крупные самцы. Иногда нужно, чтобы добыча развернулась и забежала в кусты, откуда выскочат другие волки и окружат ее со всех сторон, пока охотники наносят смертельный удар. Я устроился в маленькой нише, выкопанной в снегу, вместе с молодыми волками и альфой, ожидая, когда крупный черный волк и другая взрослая самка погонят добычу к нам.
Мы ждали несколько дней – не двигаясь, потому что могли потревожить снег и насторожить добычу. Даже устроившись между волками, я мерз, поэтому отвлекался от холода, позволив мыслям бродить, где им вздумается. Мои волки умели маскироваться. Они определяли направление ветра и знали, как спрятать свой запах. Но как же олень, он ведь тоже повинуется инстинктам? Знает ли он, исходя из многолетнего опыта предков, что если волки выстроились в таком порядке и преследуют добычу под таким углом, на такой скорости, то впереди ждет засада, а не долгая погоня? Поймет ли по мимолетному порыву ветра, что впереди подстерегает опасность?
Альфа-самка неожиданно набрала полный рот снега, и я потерял ход мыслей. Молодой самец немедленно последовал ее примеру, зарылся мордой в снег и принялся жевать. Самка дотянулась до ветки, где висела похожая на рождественское украшение сосулька, и отломила ее зубами. Она сосала кусок льда, как леденец на палочке.
«Что они делают?» – поражался я. Я не видел ничего подобного за те три дня, что мы ждали в этой роще. Возможно, волкам понадобилось размяться, потому что мы долго сидим на одном месте. Или они захотели пить.
Но никогда раньше волки не демонстрировали суетливости, а поскольку я не страдал от жажды, то вряд ли она донимала их.
Я начал строить теории, где глубокий снег каким-то образом способствует обезвоживанию, но тут альфа-самка беззвучно клацнула на меня зубами, наморщила нос и снова уткнулась в снег. Намек я понял. Я зачерпнул пригоршню снега и принялся уплетать за обе щеки.
И меня осенило: единственное, что могла увидеть добыча, когда ее гнали к нашему укрытию, единственное, что могло нас выдать, – висящий в воздухе пар от дыхания. Охлаждая язык снегом и льдом, мы скрывали это облачко.
Мгновение спустя в рощу с треском ломающихся веток вбежал олень.
Каким-то образом альфа знала, что засада сработает. Но с другой стороны, в этом и заключается работа вожака: собрать семью вместе, чтобы в самую критическую минуту все ее члены делали то, что им говорят.
Кара
По возвращении домой я ожидаю разгрома не хуже третьей мировой, и ожидания меня не разочаровывают. Мать подбегает к машине Мэрайи и стаскивает меня с пассажирского сиденья, не сразу вспомнив о больном плече. Я дергаюсь, когда она хватает меня за руку, и вижу, как Мэрайя беззвучно шепчет: «Удачи!» – мгновенно трогаясь с места.
– Ты под домашним арестом до… до девяноста лет! Ради бога, Кара, где тебя носило?
Я не могу рассказать ей. Поэтому не поднимаю взгляда, уставившись в землю.
– Прости, – жалобно говорю я. – После того как Эдвард… после того… Я не могла там оставаться. Я больше не могла этого выносить и сбежала. За мной приехала Мэрайя.
У матери внутри щелкает невидимый выключатель, и она хватает меня в объятия настолько крепкие, что становится трудно дышать.
– Ох, солнышко! Я так волновалась… Когда я поднялась в палату, тебя уже и след простыл. Охрана везде искала. Я не знала, что делать – оставаться в больнице или ехать домой…
Входная дверь открывается, и близнецы высовывают головы на холодный воздух, напоминая мне, во-первых, почему моя мать оказалась здесь, а не в больнице, и, во-вторых, почему не стоит забываться – я никогда не буду главной в списке ее приоритетов.
– Элизабет, Джексон, идите в дом, пока не подхватили воспаление легких! – приказывает мать и снова поворачивается ко мне. – Ты хоть представляешь, как я беспокоилась? Я хотела искать тебя с полицией…
– Даже не сомневаюсь. Тогда на долю Эдварда досталось бы меньше полицейских.
Мать отвешивает пощечину так быстро, что я не успеваю заметить. Никогда в жизни она не поднимала на меня руку, и я не сомневаюсь, что сейчас она потрясена не меньше меня. Я вырываюсь из объятий, прижимая руку к щеке.
– Иди в свою комнату, Кара, – произносит она дрожащим голосом.
Со слезами на глазах я убегаю от нее в дом. На лестнице сидят близнецы.
– Тебя наказали, – говорит Джексон.
Я зло смотрю на него: