Я видел обе стороны медали. Есть волки, которых уважают за знания и опыт, и, если они заболеют или захромают, за ними будет ухаживать вся стая, пока они не поправятся. Им будут приносить еду, согревать и приспосабливаться к их скорости, пока к ним не вернутся силы.
Я также видел, как альфа-самка награждает косым взглядом волков, которые больше не могут приносить стае пользу. Причиной может быть как болезнь, так и возраст. И возможно, во время следующей разведки или охоты они сами решат уйти. Лечь под сенью деревьев. Перестать держаться за жизнь.
Джо
Телереклама моей юридической практики идет тридцать секунд. Все это время я строго и сосредоточенно стою перед столом, скрестив руки на груди. «Джо Нг, – объявляет голос за кадром, и гортанные звуки моей фамилии звенят в динамиках. – Это означает „невиновен“». Реклама заканчивается ударом судейского молотка.
Согласен, далеко не шедевр. И естественно, Нг на самом деле не означает «невиновен», но я не возражаю, когда секретари в суде так меня называют и хлопают по ладони. Я стал первым ребенком в семье, поступившим в колледж, не говоря уже о юридическом факультете. В Камбодже мой отец был рыбаком, а мать швеей, и они переехали в Лоуэлл, штат Массачусетс, незадолго до моего рождения. Я был золотым мальчиком, американской мечтой, завернутой в одноразовые подгузники.
Мне везло всю жизнь. Я родился в 9:09 девятого числа девятого месяца, а все знают, что в Камбодже девять – счастливое число. Мать часто рассказывает историю о том, как в раннем детстве она нашла меня со змеей в руках на заднем дворе. Не важно, что моей добычей стал обычный садовый уж. Сам факт, что я сумел убить его пухлыми голыми ручонками, без всяких сомнений доказывал мою исключительность. Мой отец убежден, что я поступил на юридический факультет не потому, что учился на круглые пятерки, а потому, что он молился Ганеше, чтобы тот устранил для меня все препятствия на пути к величию.
Как и все американцы, я помню, как Люк Уоррен, смахивающий на недостающее звено между человеком и обезьяной, вышел из леса и до смерти перепугал группу учениц католической школы. Их автобус остановился на обеденный перерыв на площадке для отдыха на шоссе вдоль реки Святого Лаврентия. Я смотрел его интервью с Кэти Курик, Андерсоном Купером и Опрой. Возможно, я даже мельком проглядывал его биографию в журнале «Пипл». На фотографии они с Джорджи сидят на крыльце дома, где Люк почти не ночевал, а дети обрамляют их по бокам, словно подпорки для книг.
Тем не менее, когда Джорджи вошла в мой офис в Бересфорде и спросила, могу ли я представлять ее интересы при разводе, я не узнал ее ни по имени, ни в лицо. Лишь отметил: несмотря на то что я заплатил дизайнеру по имени Суэг пятьдесят тысяч долларов за создание в офисе фэншуй, только после появления Джорджи обстановка словно встала на свои места.
Развод проходил тихо. Люк хотел только совместной опеки и старый трейлер, стоящий на территории торговой фактории Редмонда. Мне удалось добиться для Джорджи части доходов, получаемых Люком с передачи «Планета животных», посвященной жизни волков. Я называл ее «мисс Уоррен» и вел себя исключительно профессионально до того дня, когда был вынесен указ о разводе. А потом я позвонил Джорджи на мобильный и спросил, не хочет ли она куда-нибудь сходить.
Я действительно не верил, что женщина, когда-то с первого взгляда влюбившаяся в Люка Уоррена, способна подарить мне второй взгляд. Я совсем не страшен на вид, просто определенно не из парней, как две капли воды похожих на героев с обнаженной грудью, украшающих обложки любовных романов. У меня намечается небольшая лысина, которую я старательно игнорирую, а при росте пять футов шесть дюймов я на полдюйма ниже Джорджи. Но она, судя по всему, не обращает на такие мелочи внимания.
Должен признаться, что каждый вечер перед сном я возношу короткую молитву Люку Уоррену. Ведь если бы он не был таким козлом, я бы не смог поразить Джорджи на его фоне.
Что-то не дает мне покоя.
И хотя Джорджи удается держать себя в руках во время обеда, я знаю: она думает об Эдварде. Сославшись на головную боль, она уклоняется от чтения «Одна рыба, две рыбы» на ночь близнецам. Жена поднимается в нашу спальню, но даже через закрытую дверь я слышу, как она плачет.
Уложив детей, я стучу в дверь Кары. Свет выключен, но я слышу музыку. Когда я вхожу в комнату, Кара сидит на кровати с открытым ноутбуком. При виде меня она мигом его захлопывает.
– Что? – с вызовом спрашивает Кара.
Я качаю головой. Будучи адвокатом Эдварда, мне нужно соблюдать очень тонкую этическую грань, даже несмотря на то, что они с Карой родственники. Формально я не должен здесь находиться, а тем более расспрашивать ее об обстоятельствах, приведших к аресту Эдварда.
– Просто хотел убедиться, что у тебя все нормально, – говорю я. – Рука не болит?
Она пожимает плечами:
– Меня не так просто сломать.
Это правда. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы прорвать ее оборону, когда мы с Джорджи начали встречаться. Кара была убеждена, что я охочусь за деньгами, выигранными для Джорджи на бракоразводном процессе. Именно из-за Кары я заключил брачный договор – не для того, чтобы обеспечить интересы матери, а пытаясь убедить дочь, что женюсь по правильным причинам.
– Ты же знаешь, Кара, я не могу говорить с тобой о том, что произошло в больнице. Но если ты добровольно поделишься со мной информацией, это будет совсем другая история. – Я мешкаю. – Возможно, ты даже сможешь спасти брата.
Ее глаза мгновенно становятся темными и непроницаемыми.
– Я понятия не имею, почему Дэнни Бойл решил выбрать Эдварда мишенью в охоте на ведьм, – говорит Кара.
Уже держась за дверную ручку, я останавливаюсь на пороге.
– Возможно, стоит перепрыгнуть через его голову и обратиться к Линчу, – вслух размышляю я.
– К кому?
Я смотрю на нее и качаю головой:
– Не важно.
Но, закрывая дверь, я думаю о том, как невероятно нормально для современной девочки-подростка не знать, что Джон Линч – губернатор штата Нью-Гэмпшир.
Поэтому еще более странно, что Кара назвала окружного прокурора по имени, хотя я его не упоминал.
В тот же вечер я звоню Дэнни Бойлу и договариваюсь о встрече на следующее утро.
На часах только 7:30, а поскольку сегодня суббота, секретарши Бойла в офисе нет. Окружной прокурор встречает меня с еще влажными волосами и исходящим от кожи слабым запахом хлорки.
– Все, что вы хотите мне сказать, Джо, – говорит он, ведя меня в кабинет, – вы можете сказать в присутствии судьи.
Он жестом приглашает меня сесть, но я остаюсь на ногах. Я беру со стола фотографию в рамке. Девочка примерно возраста Кары улыбается мне, ее щеки раскраснелись от солнца.
– У вас есть дети? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает Бойл, закатывая глаза. – Я просто держу на столе случайные фотографии молодых девушек, черт возьми! Ну же, Джо. У меня нет времени ходить вокруг да около, да и у вас тоже.
– У меня близнецы. И еще два пасынка, – говорю я, будто не слыша его. – И дело в том, что весь этот кошмар разъедает мою семью. Моя жена разрывается надвое, и я не знаю, что ей сказать. Я не знаю, как все исправить, не причинив боли кому-нибудь еще. – Я поднимаю на него взгляд. – Я обращаюсь к вам не как к прокурору, а как к отцу и мужу. Мне нужно ознакомиться с делом до того, как предъявят обвинение.
– Вчера заседало большое жюри, – говорит Бойл. – Я отправлю вам стенограмму, как только смогу.
– Я хотел бы попросить запись заседания прямо сейчас, – отвечаю я.
Окружной прокурор долго смотрит на меня, потом лезет в ящик стола и протягивает компакт-диск.
– Семья – это святое, – произносит он. – Только поэтому я даю вам запись.
Я беру диск и выхожу из кабинета.
– И знаете что, Джо? – добавляет он вслед. – Именно поэтому обвинение не будет снято.
Я спешу к машине и вставляю диск в магнитолу. Большое жюри что-то обсуждает, потом раздается голос Бойла, задающего свидетелю первый вопрос.
А потом, отчетливо, как гром среди ясного неба, я слышу ответ Кары.
Само собой, охранники, приставленные к металлоискателю у входа в тюрьму, не верят глазам при виде сорокашестилетнего адвоката с портфелем в одной руке и игрушечным караоке-плеером «Подпевай-ка» в другой. Но я не могу пронести в здание магнитолу из машины, дисковод на ноутбуке сломан, а мне нужно, чтобы Эдвард услышал запись. Я рассматривал вариант заехать в ближайший «Бест бай» и купить самый дешевый магнитофон, когда заметил на заднем сиденье игрушечный плеер, подаренный на Рождество Элизабет. В него вставляют диск с караоке, ребенок берет прикрепленный микрофон и подпевает под «Yo Gabba Gabba!» или «Wiggles».
Я чувствую себя идиотом, но мне нужен результат. Я кладу яркую, аляповатую пластиковую игрушку на ленту детектора и вытряхиваю из карманов мелочь и электронику. Охранник, еле сдерживая смешки, жестом разрешает пройти.
– Да ладно, Лютер… – приветливо говорю я. – Я точно знаю, что не единственный тайный поклонник Ханны Монтаны.
Эдвард уже ожидает меня в комнате для встреч с адвокатами. Войдя внутрь, я быстро оцениваю ситуацию. Джорджи наверняка будет расспрашивать меня, как провел ночь ее сын.
Красные глаза меня не удивляют, вряд ли ему хорошо спалось в тюрьме. Но парень, несомненно, нервничает, на взводе.
– Джо, – говорит он, как только мы остаемся одни, – ты должен вытащить меня отсюда. Я не могу здесь оставаться. У меня в сокамерниках живой пример Арийского братства.
– Я сделаю все, что в моих силах, – обещаю я. – Ты должен кое-что услышать.
Я ставлю плеер на стол между нами и нажимаю кнопку воспроизведения. Эдвард наклоняет голову ближе к динамику:
– Что это?
– Заседание большого жюри. – Я мешкаю. – Кара выступает в роли свидетеля.
Эдвард нажимает кнопку паузы:
– Меня выдала сестра?
– Я не знаю, как она попала к окружному прокурору. Или почему он решил ее выслушать. Но похоже, она и есть то самое недостающее звено.