– Да, – не моргнув глазом лгу я.
– На самом деле мне нельзя с вами разговаривать. Начальство уверено, что на больницу подадут в суд. – Морин качает головой. – Но мне так жалко бедолагу. Он пробыл здесь всего шесть дней, а сын уже готов отключить его от жизнеобеспечения.
– Насколько я понимаю, прогноз мистера Уоррена не очень обнадеживающий…
– Чудеса случаются, – отрезает Морин. – Я наблюдаю их каждый день.
– Что именно там произошло?
– Сын подписал разрешение на донорство органов, назначили день изъятия. Мы все думали, что он получил согласие от сестры. Она несовершеннолетняя, так что формально у нее нет права голоса, но у нас в больнице принято отключать аппараты поддержания жизни только при согласии всех членов семьи. Когда наш адвокат поняла, что согласия сестры нет, то отправилась поговорить с ней.
– Где вы были в это время?
– Сидела перед аппаратом искусственной вентиляции легких. – Она задирает подбородок. – Я могу не соглашаться с решениями, которые принимают некоторые семьи, но я все равно делаю то, что говорят, ведь это моя работа.
– Чем занимался сын мистера Уоррена?
– Ждал. Вместе со всеми нами. Он ничего не говорил. Вы же понимаете, для него это был трудный момент.
– А потом?
– Девушка ворвалась в палату, как сами знаете кто из табакерки. Я даже не успела понять, что происходит, как сын протиснулся мимо меня и выдернул вилку из розетки.
– Что он сказал?
– Ничего. – Морин пожимает плечами. – Все произошло очень быстро.
– То есть вы не слышали, чтобы он сказал: «Умри, сволочь!»?
Медсестра фыркает:
– Такое я бы запомнила.
– Вы уверены, что не могли пропустить слова мистера Уоррена, потому что он толкнул вас?
– Я ушибла бедро, а не уши, – отвечает она. – Слушайте, мне нужно работать. И вообще, я уже рассказывала все брату на прошлой неделе.
– Брату?
– Да. – Она закатывает глаза. – Дэнни Бойлу. Ведь это он вас прислал?
Когда я приезжаю в офис Дэнни Бойла, мне говорят, что он снимает показания и не может принять меня без предварительной записи.
– Он точно захочет поговорить со мной, – настаиваю я и прохожу мимо секретарши, открывая одну за другой двери, пока не нахожу конференц-зал.
Бойл сидит напротив адвоката и его клиента. Когда прокурор замечает меня, его лицо меняется, и я опасаюсь, что он вот-вот взорвется.
– Я сейчас немного занят, – произносит он резким, как пила, голосом.
Меня догоняет секретарша:
– Я пыталась остановить его, но…
Я блаженно улыбаюсь:
– Думаю, в интересах окружного прокурора Бойла меня выслушать. Особенно учитывая, что следующей моей остановкой будет пресса.
Рот Бойла растягивается в двумерной улыбке.
– Мне придется ненадолго отлучиться, – говорит он клиенту и направляется в кабинет. Отпустив секретаршу, он закрывает за нами дверь. – Лучше бы вы принесли действительно важные новости, Нг, потому что, клянусь, я подам в ассоциацию адвокатов жалобу на должностное преступление, если вы…
– У вас крупные неприятности, Дэнни, – перебиваю я. – «Умри, сволочь»? Вы серьезно?
Он пожимает плечами:
– Так мне сказала свидетельница. Она давала показания под присягой.
– А вот что известно мне: вы расспрашивали свою сестру и прекрасно знали, что Эдвард не говорил ничего даже отдаленно похожего. То есть вы намеренно допустили лжесвидетельство на заседании большого жюри. Вы можете верить, что такое громкое дело позволит получить голоса консерваторов и вы вернетесь на свой пост, не успеет и кресло остыть. Но большинство людей в этом округе предпочитают иметь дело с честными адвокатами, а не с пронырами, готовыми исказить закон, чтобы получить политическое преимущество.
– Девушка пришла ко мне, – отвечает Бойл, – а не наоборот. Не моя вина, если она откровенная лгунья.
Я делаю шаг и тычу пальцем ему в грудь, хотя и на голову ниже его:
– Дэнни, вы когда-нибудь слышали о юридической проверке? Вы говорили с врачами Люка Уоррена, чтобы выяснить, действительно ли Кара понимает прогноз отца? Вы спрашивали кого-то еще, кто был в больничной палате, то есть любого, кто не приходится вам кровным родственником, заметили ли они намерение или преступный умысел? Или вы просто решили поверить семнадцатилетней девчонке, которая в отчаянии пытается сохранить жизнь отцу? – Я достаю телефон из кармана и держу его между нами. – У меня на быстром наборе глава профсоюза, и если вы не примете меры прямо сейчас, завтра утром вылетите из игры. – Я сажусь в кресло за его столом. – Я даже подожду здесь, чтобы убедиться, что вы сделали правильный выбор.
Бойл бросает на меня злобный взгляд, но все же подходит к столу, нажимает кнопку громкой связи и набирает номер из сохраненных контактов. К моему огромному удивлению, голос на другом конце провода мне знаком, и он принадлежит отнюдь не редактору крупнейшей газеты Нью-Гэмпшира.
– Кара, – говорит прокурор, когда она берет трубку, – это Дэниел Бойл.
– Что случилось? – спрашивает она.
– Ничего… Я хочу задать тебе очень важный вопрос.
На мгновение воцаряется тишина.
– Э-э-э… Хорошо.
– Ты солгала перед большим жюри?
Голос Кары долетает до нас потоком слов:
– Вы сами сказали, что их нужно заставить поверить в преднамеренность, что Эдвард собирался убить отца, и у него был злой умысел. Я сделала то, что должна была сделать. Я не лгала, я просто сказала то, что вы велели мне сказать.
С лица Бойла сползает вся краска. Чудесное зрелище!
– Я не просил тебя ничего говорить. Ты поклялась под присягой.
– Ну… формально нет. У меня правая рука на перевязи.
– Кара, ты признаешь, что твой брат не говорил «Умри, сволочь» в больничной палате вашего отца?
На мгновение она замолкает.
– Даже если он этого не говорил, – доносится до нас бормотание, – я уверена, что он так думал.
Я откидываюсь на спинку кресла Бойла и кладу ноги на стол.
– Вы же все время боретесь за людей, с которыми даже не знакомы, а мы сейчас говорим о жизни моего отца, – добавляет Кара. – Представьте себе, что я чувствую. У меня не было выбора.
Бойл на мгновение прикрывает глаза:
– Тем не менее у нас большая проблема, Кара. Это обвинение было выдвинуто при ложных обстоятельствах. Я никогда не участвовал и никогда не буду участвовать в мошенничестве… И я никогда не буду поощрять лжесвидетельство, – с пафосом заявляет он. – Ты неправильно меня поняла. Я знаю, что ты сейчас расстроена и, вероятно, в смятении, но я снимаю обвинение, пока кто-то из нас не опозорился еще сильнее.
– Подождите! – выкрикивает Кара. – А как мне помочь отцу?
– Это гражданский вопрос, – отвечает Бойл и вешает трубку.
Я спускаю ноги со стола:
– Поскольку вы сейчас снимаете показания, так и быть, можете прислать мне на мобильный телефон фото прошения о прекращении дела до конца дня. И знаете что, Дэнни? – Я прохожу мимо него, широко улыбаясь. – Обвинение моего клиента в нападении пусть тоже исчезнет.
Когда я впервые познакомился с Карой, ей было двенадцать лет и она злилась на весь мир. Ее родители развелись, брат пропал, а мать сходила с ума по парню, у которого в фамилии отсутствовали произносимые гласные. Поэтому я поступил так же, как и любой другой на моем месте: вооружился подарками. Я купил ей вещи, которые, на мой взгляд, должны понравиться двенадцатилетней девочке: постер Тейлора Лотнера, компакт-диск Майли Сайрус и светящийся в темноте лак для ногтей.
– Очень жду, когда выйдет следующий фильм «Сумерек», – пробормотал я, вручая ей подарки в присутствии Джорджи. – На этом диске мне больше всего понравилась песня «If We Were a Movie». И я чуть не купил лак с блестками, но продавец сказал, что этот гораздо круче, особенно в преддверии Хэллоуина.
Кара посмотрела на мать и сказала без всякого осуждения:
– Кажется, твой парень – гей.
После этого я почти не видел ее, когда приходил к Джорджи или приглашал на свидание. Но когда мы с Джорджи решили пожениться, я понял, что должен нащупать какую-то ниточку к Каре. Поэтому однажды утром я удивил Джорджи неожиданным посещением спа-салона, затем привел в порядок ее кухню и начал готовить камбоджийское блюдо, которым обычно угощала меня мать.
Скажем так, если вы за всю жизнь ни разу не пробовали прахок, возможно, не стоит и начинать. Это основа основ камбоджийской кухни. Такие блюда трудно полюбить, если не есть их с самого детства, наподобие мармайта или форшмака. Моя мама подавала его к столу каждый день как соус для макания, но в то утро я решил обжарить прахок в банановых листьях и подать как основное блюдо.
Прошло совсем немного времени, и в кухню приковыляла Кара, в пижаме, с растрепанными волосами и все еще опухшими со сна глазами.
– Кто здесь умер? – спросила она.
– К твоему сведению, это полезная домашняя камбоджийская еда, – торжественно объявил я.
Она подняла бровь:
– Она пахнет попой.
– На самом деле ты сейчас нюхаешь ферментированную рыбную пасту. Вот дуриан действительно пахнет попой. Это такие фрукты, которые едят камбоджийцы. Интересно, они продаются в «Хоул фудс»?
Кара содрогнулась:
– Ага. Рядом с тухлым китовым мясом.
– К некоторым вещам, – сказал я ей, – надо привыкнуть.
И я имел в виду не столько прахок, сколько себя. Если она привыкнет ко мне как к отчиму, как к новому партнеру своей матери, кто знает, может, я стану тем дополнением к семье Кары, которое со временем ей понравится.
– Просто попробуй, – настаивал я.
– Я лучше умру, – замотала головой Кара.
– Я опасался, что ты так скажешь. Поэтому приготовил запасное блюдо.
Я открыл сковороду вок и щипцами положил ей порцию ми колы, обжаренной лапши, от которой не отказывался на моей памяти еще ни один ребенок.
Кара попробовала арахисовую крошку, посыпанную сверху, и сунула палец в соус.
– Вот это, – согласилась она, – приличная еда.