– В Таиланде. Я преподаю там английский. – Эдвард качает головой и поправляется. – Преподавал.
– Значит, ты вернулся насовсем?
– Честно говоря, я не знаю, где в итоге останусь. Но я справился в первый раз, справлюсь и сейчас.
– Тебе, должно быть, не терпится вернуться к прежней жизни, – предполагаю я.
Он с прищуром смотрит на меня:
– Не настолько, чтобы убить отца, если вы на это намекаете.
– Почему ты считаешь, что я это имею в виду?
– Слушайте, не буду отрицать, что не хотел приезжать сюда. Но когда позвонила мать и рассказала об аварии, я вылетел первым же самолетом. Я внимательно слушал все, что говорил нейрохирург. Так что я просто пытаюсь сделать то, чего хотел бы от меня отец.
– При всем уважении, но после шести лет без какого-либо общения почему ты так уверен, что можешь судить о его желаниях?
Эдвард поднимает взгляд:
– Когда мне было пятнадцать, перед тем как уехать в глушь, отец написал записку, где давал мне право принимать медицинские решения от его имени, если сам будет не в состоянии.
Для меня это новость. Я поднимаю брови:
– У тебя сохранилась эта записка?
– Сейчас она у моего адвоката.
– Для пятнадцатилетнего подростка это большая ответственность, – замечаю я.
В один миг я не только узнаю, хотел ли Люк Уоррен прекратить жизнеобеспечение. Я знакомлюсь с его родительскими навыками. Вернее, с их отсутствием.
– Я знаю. Сначала я не хотел соглашаться, но мать не могла даже думать, что он уезжает на два года. Ее это жутко расстраивало, а Кара была еще совсем маленькой. Иногда, пока отца не было, я лежал в постели и надеялся, что он умрет там, с волками, только бы мне не пришлось принимать такое решение.
– Но сейчас ты готов его принять?
– Я его сын, – просто отвечает Эдвард. – Никто не хочет принимать такие решения. Но ведь это происходит не в первый раз. Я хочу сказать, что отец всегда хотел получить от семьи свободу уйти туда, куда мы не хотели его отпускать.
– Но ты же знаешь, что у твоей сестры другое мнение.
Он вертит в пальцах пакетик сахара:
– Хотел бы я верить, что скоро отец откроет глаза, придет в себя и поправится… Видимо, у меня недостаточно богатое воображение. – Эдвард опускает глаза в пол. – Когда я только приехал, в палату постоянно заходили люди, чтобы поговорить о состоянии отца, и я все время понижал голос. Как будто он спит и мы можем разбудить его. Но знаете что? Я мог бы орать во всю мочь, и он бы не шелохнулся. А сейчас прошло одиннадцать дней… Что уж теперь. Я больше не понижаю голос.
Пакетик с сахаром выскальзывает у него из рук и приземляется на пол рядом с моей сумкой. Эдвард наклоняется, чтобы поднять его, и замечает в сумке экземпляр отцовской книги.
– На дом задали ознакомиться? – спрашивает он.
Я достаю из сумки «Одинокого волка».
– Я начала читать сегодня утром. Твой отец очень интересный человек.
Эдвард благоговейно касается золотых букв на обложке:
– Можно? – Он берет книгу и перелистывает страницы. – Когда ее опубликовали, я уже уехал. Однажды я зашел в магазин с книгами на английском языке и увидел на полке ее. Я сел в проходе и читал шесть часов подряд, пока не прочел все от корки до корки.
Он пролистывает до середины, где вставлена подборка черно-белых фотографий Люка Уоррена с волками – и с детенышами, и со взрослыми. Они едят, играют, отдыхают.
– Видите?
Эдвард указывает на снимок, где сидящий на склоне холма ребенок наблюдает за Люком в вольере. Ребенок снят со спины, на голову натянут капюшон толстовки. «Кара Уоррен наблюдает, как отец учит Кладена и Сиквлу охотиться» – гласит подпись к фотографии.
– Это не Кара, – говорит Эдвард. – Это я на снимке. Моя толстовка, мои тощие лодыжки, даже моя книга на траве. «Излом времени» Мадлен Л’Энгл. Если поискать в Интернете, увидите такую же обложку. – Он снова проводит по подписи кончиком пальца. – Много лет назад, когда я впервые увидел эту фотографию, то подумал, что кто-то в издательстве ошибся, а может, отец со временем вычеркнул меня из жизни. – Он смотрит на меня неожиданно острым напряженным взглядом. – Другими словами, не стоит верить всему, что написано.
Внутри дом похож на перевернутый снежный шар. Крошечные белые перышки покрывают пол, диван и волосы открывшей дверь женщины.
– Ох, – слабым голосом произносит она. – Неужели уже два часа?
Еще из больницы я позвонила Джорджи Нг и спросила, удобно ли будет поговорить с Карой. Но, глядя на крошечных одинаковых демонов, визжащих и скользящих в носках по покрытому перьями полу, я задаюсь вопросом: бывает ли вообще в этом доме удобное время?
Стоит мне переступить порог, как перья покрывают серую юбку, подобно металлической стружке, притянутой магнитом. Сколько же мне придется очищать их роликом для шерсти? Джорджи держит в руке трубу пылесоса.
– Простите за беспорядок. Ну что поделаешь с детьми, верно?
– Не знаю, – отвечаю я. – У меня их нет.
– Мудрый выбор, – бормочет Джорджи, выхватывая распоротую подушку из рук одного ребенка. – Какую часть слова «стоп» ты не понимаешь? – Она снова виновато поворачивается ко мне. – Может, вам будет проще подняться наверх и поговорить с Карой там? – предлагает Джорджи. – Ее комната справа от лестницы. Она вас ждет. – И исчезает за углом, все еще сжимая пылесос мертвой хваткой и преследуя по горячим следам детей. – Джексон! Не запихивай сестру в сушилку для белья!
Опасливо пробираясь сквозь пух, я поднимаюсь к Каре. Странно пытаться совместить Джорджи Нг с женщиной, которую Люк Уоррен кратко упоминает в своей книге, – бывшим репортером, и которая влюбилась в него на работе из-за его страсти к волкам и слишком поздно осознала, что для страсти к ней не остается места. Наверное, сейчас, когда у нее внимательный муж и другая семья, она стала счастливее. Кара далеко не первый ребенок, который после развода кочует между родителями, но разница в образе жизни двух семей, скорее всего, разительная.
Я тихонько стучусь в дверь.
– Войдите, – доносится голос.
Признаюсь, мне любопытно познакомиться с девушкой, у которой хватило духу заставить окружного прокурора выслушать себя. Но Кара выглядит молодой, хрупкой и слегка нервничающей. Ее правая рука плотно прижата к телу, как сломанное крыло, и в сочетании с волнистыми темными волосами до плеч и тонкими чертами лица она напоминает птицу, которую вытолкнули из гнезда.
– Здравствуй, – говорю я. – Меня зовут Хелен. Я временный опекун твоего отца.
Тень мелькает по лицу девушки при моих словах, но исчезает слишком быстро, чтобы успеть ее прочитать.
– Твоя мать считает, что если мы поговорим здесь, то у нас будет меньше шансов…
– Подхватить аллергию? – заканчивает Кара.
Она предлагает мне сесть за стол, а сама устраивается на кровати. Комната выкрашена в немаркий синий цвет, на кровати лоскутное одеяло с узором из обручальных колец, а у стены одинокий белый комод. Она похожа на гостевую комнату для нечастых гостей.
– Я уверена, что ты тяжело переживаешь все происходящее, – начинаю я, доставая блокнот. – Мне очень жаль, что приходится задавать такие вопросы, но мне действительно необходимо поговорить о твоем отце.
– Я знаю, – отвечает она.
– До аварии вы жили вместе с отцом?
Кара кивает:
– Последние четыре года. Сначала я жила с мамой, но потом у нее родились близнецы и мне стало трудновато не чувствовать себя третьей лишней. То есть я, конечно, люблю маму и Джо, мне нравятся младшие брат и сестра, но… – Ее голос затихает. – Отец говорит, что у волков каждый день начинается и заканчивается чудом. А в этом доме каждый день начинается и заканчивается чашкой кофе, газетой, ванной и сказкой на ночь. Дело не в том, что мне тут не нравится или я не благодарна за то, что меня принимают. Просто… здесь все по-другому.
– Значит, ты такой же любитель адреналина, как и твой отец?
– Не совсем, – признается Кара. – Я имею в виду, что иногда мы с отцом просто брали в прокате фильм и ели попкорн на обед, и такие дни были ничуть не хуже, чем когда я ходила с ним на работу. – Она теребит в пальцах край одеяла. – Это как телескоп. Мой отец, когда занят любым делом, сосредоточивается на нем так, что не видит ничего, кроме того, что находится под носом. А мать, наоборот, смотрит на мир в широком ракурсе.
– Наверное, ты переживала, когда он сосредоточивался на волках вместо тебя.
Какое-то время Кара молчит.
– Вы когда-нибудь купались летом, когда облака закрывают солнце? – спрашивает она. – И на несколько секунд вода становится ледяной, и уже хочется выйти и обсохнуть? Но потом вдруг опять выглядывает солнце, и снова тепло, и когда рассказываешь, как здорово искупался, даже не приходит в голову упомянуть об облаках. – Кара пожимает плечами. – Так и с моим отцом.
– Как бы ты описала свои отношения с ним?
– Он знает меня лучше всех в мире, – немедленно отвечает она.
– Когда ты видела его в последний раз?
– Вчера утром. И мама обещала отвезти меня в больницу, как только вы уйдете. – Она переводит взгляд на меня. – Без обид.
– Конечно. – Я постукиваю ручкой по блокноту. – Давай немного поговорим об аварии.
Кара горбится, крепче прижимая забинтованную руку к телу свободной рукой.
– Что вы хотите узнать?
– Поднимался вопрос, пила ты в ту ночь или нет.
– Совсем чуть-чуть. Бокал пива перед уходом…
– Откуда? – спрашиваю я.
– С той дурацкой вечеринки. Я пришла туда с подругой, но увидела, что все напиваются, испугалась и позвонила отцу. Он приехал в Бетлехем, чтобы забрать меня. – Кара серьезно смотрит мне в глаза. – Полиция подозревает, что я вела машину, но это не так. Отец никогда бы не позволил мне сесть за руль после спиртного.