– Он рассердился?
– Я его разочаровала, – тихо произносит Кара. – Это намного хуже.
– Ты помнишь аварию? – (Кара качает головой.) – Парамедики сказали, что ты успела вытащить отца из машины до того, как она загорелась. Это очень храбрый поступок.
Кара просовывает здоровую руку под бедро. Я вижу, как у нее дрожат пальцы.
– Давайте… уже перестанем вспоминать аварию?
Я немедленно перехожу к более безобидной теме:
– За что ты любишь отца больше всего?
– За то, что он не сдается. Когда папе говорили, что он спятил из-за желания пожить в стае диких волков, он отвечал, что у него получится и тогда он будет знать о волках больше, чем кто-либо в мире. И он оказался прав. Когда ему приносили раненого или умирающего от голода волка, отец никогда не опускал руки. Однажды нам даже принесли волка, которого держала в квартире глупая дамочка из Нью-Йорка. Отец все равно пытался спасти их, даже если не все выживали.
– Вы с отцом когда-нибудь обсуждали его желания на случай, если он окажется в подобной ситуации?
Кара качает головой:
– Отца слишком занимала жизнь, чтобы говорить о смерти.
– Как ты думаешь, что должно произойти дальше?
– Ну конечно, я хочу, чтобы он поправился. Я понимаю, что будет трудно и все такое, но я уже почти окончила школу и не буду уезжать в другой штат в колледж. Я поступлю в местный техникум и помогу отцу с реабилитацией…
– Кара, – перебиваю я, – но твой брат считает иначе. Как ты думаешь – почему?
– Он думает, что избавит отца от страданий. Что после черепно-мозговой травмы уже нет жизни. Но это только Эдвард так считает. Отец никогда не назвал бы шанс на жизнь ничтожным, каким бы маленьким он ни был, – натянуто отвечает Кара. – Эдвард не живет с нами уже шесть лет. Если бы они встретились на улице, отец даже не узнал бы его. Поэтому мне с трудом верится, что Эдвард знает, что в интересах моего отца.
Она отстаивает свои убеждения с фанатичной яростью. Мне остается только гадать, каково это – оказаться получателем столь безусловной любви.
– Ты же разговаривала с папиными врачами, не так ли? – спрашиваю я.
Кара пожимает плечами:
– Они не все знают.
– Но они хорошо разбираются в медицине. И у них большой опыт работы с людьми с черепно-мозговыми травмами, как у твоего отца.
Кара долго смотрит на меня, потом встает с кровати и подходит ближе. На какое-то неловкое мгновение мне кажется, что она собирается меня обнять, но девушка протягивает руку над моим плечом и нажимает кнопку на своем ноутбуке.
– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Зак Данлэп? – спрашивает она.
– Нет.
Я поворачиваю стул к монитору. Там проигрывается клип из передачи «Сегодня» о молодом человеке в ковбойской шляпе.
– В две тысячи седьмом году он попал в аварию на квадроцикле, – объясняет Кара. – Врачи диагностировали смерть мозга. Его родители хотели пожертвовать органы, потому что желание было указано в водительском удостоверении. Но когда семья собралась для отключения аппаратов жизнеобеспечения, одной кузине – она работала медсестрой – интуиция подсказала провести лезвием перочинного ножа по ноге Зака. Нога дернулась в ответ. И несмотря на то что другая медсестра твердила, что это просто рефлекс, кузен нажал ногтем под ноготь Зака, и Зак отмахнулся от его руки. Через пять дней он открыл глаза, а через четыре месяца после аварии его выписали из реабилитационного центра.
Я смотрю подборку кадров, где Зак лежит на больничной койке, а его родители рассказывают о чуде. Зака приветствуют как героя в родном городе. Слушаю, как Зак рассказывает о воспоминаниях, которые потерял и которые помнит. В том числе и о том, как он слышал, что врачи объявили его мертвым, но не мог встать и возразить.
– Врачи считали, что у Зака Данлэпа умер мозг, – повторяет Кара. – Это еще хуже, чем состояние моего отца. А сегодня Зак может ходить, говорить и делать почти все, что делал раньше. Поэтому не надо говорить мне, что отец никогда не поправится, поскольку это возможно.
Видеоклип заканчивается, и начинается воспроизведение следующего ролика из избранной подборки Кары на YouTube. Мы вдвоем как завороженные смотрим на Люка Уоррена, вытирающего полотенцем крошечный, слепой, пищащий комочек. Он засовывает волчонка под рубашку, согревая теплом своего тела.
– Это одна из волчат Пгуасек, – тихо говорит Кара. – Пгуасек заболела и умерла, так что отцу пришлось растить двух волчат из ее помета. Он кормил их из пипетки. Когда волчата подросли, отец научил их, как вести себя в стае. Эту девочку отец назвал Сабой, что означает «завтра», чтобы оно всегда у нее было. Единственное, к чему он не смог привыкнуть в дикой природе, – это смерть помета, которая должна научить мать-волчицу лучше выполнять свои обязанности в следующий раз. Он говорил, что должен вмешаться, потому что нельзя просто так разбрасываться жизнью.
На крошечном прямоугольном экране волосы Люка Уоррена падают вперед, скрывая сморщенную мордочку волчонка.
– Ну же, малышка, – шепчет он. – Не сдавайся.
Люк
Кто учит новое поколение тому, что ему нужно знать?
В семье это родители. В волчьей стае – няня. Эта должность очень престижна, и, когда альфа беременна, несколько волков в стае принимаются рекламировать свои услуги, подобно участницам конкурса красоты, пытаясь убедить будущую мать выбрать именно их. Должность получают благодаря имеющемуся опыту. Часто о рожденных волчатах заботится старый альфа или бета, которые больше не могут выполнять задачи по обеспечению безопасности стаи. В этом волчья культура сильно похожа на культуру коренных американцев, где также почитается возраст. И совсем не похожа на подход большинства современных американцев, отправляющих родителей в дома для престарелых, где их навещают два раза в год.
В лесах я не пробовался на роль няньки; я бы все равно с ней не справился, поскольку едва мог следить за собственной безопасностью и приходилось всему учиться на ходу. Но я наблюдал за волчицей, которая получила должность опекуна, и запоминал ее действия. Что оказалось очень кстати, когда мне пришлось стать нянькой за неимением других кандидатур. Когда несколько лет спустя я вернулся в Редмонд и Местав отказалась от волчат, нам с Карой удалось спасти троих из четверых родившихся, и кто-то должен был научить их жить в стае, то есть научить их руководить; к концу обучения я буду стоять в иерархии выше только Кины, которому суждено было родиться сигнальщиком.
Волчата обучаются на примере; наказанием для них становится отсутствие необходимого детенышам тепла. Когда волчата вели себя хорошо, я барахтался в самой гуще их игры. Когда они выходили за рамки дозволенного, я прикусывал их, переворачивал и скалил зубы над горлом, чтобы знали: они могут мне доверять. Я показывал им различия в иерархии через питание, потому что волки воистину являются тем, что едят. Получается своеобразный цикл: то, чем питаются волки, определяет их ранг в стае; их ранг в стае определяет то, чем они питаются. Поэтому, как только мы с Карой перевели волчат со смеси «Эсбилак» на кроличье мясо, я начал давать им разные части животного. Кине, самому младшему по рангу члену стаи, доставалось содержимое желудка. Нода, задиристый бета, получал «мясо движения» – крестец и ляжки. Ките я давал драгоценные потроха. Когда они стали способны осилить целые телячьи туши, я направлял волков к соответствующим частям, как это делали для меня волчьи братья в Канаде.
Грубиян Нода иногда отпихивал Киту в сторону, чтобы добраться до хороших частей, то есть сердца и печени. Когда это случалось, я переставал есть и затевал короткую шуточную драку с Киной, а потом возвращался «к столу» с гудящей в жилах кровью и стучащим в висках адреналином. И этого хватало, чтобы Нода отступил и делал так, как велел я.
Я научил их собственному языку: что скулеж на высоких нотах означает поощрение, а низкий тон успокаивает. Что рычат в знак предупреждения, а звук «уф-уф» предупреждает об опасности.
Но самым трудным уроком, который я должен был преподать, стал порядок важности в стае. Если стая в опасности, альфу защищают любой ценой. Всех остальных можно заменить, но, если погибнет альфа, стая, скорее всего, перестанет существовать. Поэтому я выкапывал «ямы для встреч» – глубокие дыры в земле, куда можно спрятаться от опасности в виде медведя, человека или любой другой угрозы, – и потом играл с волчатами в салочки, кусая их за ноги и за ляжки, будто преследующий хищник. Я направлял их к ямам, так они понимали, что единственный способ спастись от меня – это зарыться поглубже. Но я должен был убедиться, что они всегда впускают Киту первым. По сравнению с будущим альфой жизни Ноды и Кины были второстепенными.
И каждый раз эта мысль убивала меня. Потому что, как бы сильно я ни хотел стать волком, я всегда оставался человеком. А какой родитель выбирает одного ребенка в ущерб другому?
Кара
Циркония Нотч живет на экологической ферме так далеко на севере штата Нью-Гэмпшир, что это уже практически Канада. Мы заезжаем во двор, там пасутся козы и ламы, что несказанно радует мать, потому что можно разрешить близнецам погладить животных и скоротать время, пока я встречаюсь с адвокатом.
Мисс Нотч сказала по телефону, что сейчас редко вспоминает о своем юридическом образовании. У нее появилась новая профессия: медиум для почивших домашних животных. Пять лет назад она открыла в себе этот дар, когда посреди ночи к ней явился дух соседского лабрадора и испугал ее лаем. И действительно, дом соседей горел. Если бы Циркония не разбудила их вовремя, произошла бы катастрофа.
При входе в дом меня окутывает запах ладана. В каждой перегородке окна с двадцатью пятью крошечными стеклами стоит банка из-под желе, наполненная чем-то похожим на воду с добавлением пищевого