Только когда она протягивает мне салфетку, я осознаю, что по щекам текут слезы.
Когда я захожу в палату отца, первым делом вижу там Эдварда.
Долгое мгновение мы смотрим друг на друга. С одной стороны, я понимаю, что, если его выпустили из тюрьмы, он вернется сюда; с другой – я представить не могу, как у него хватило духу пройти через отделение интенсивной терапии после выкинутого фокуса. Глаза брата темнеют, и на секунду я боюсь, что он перескочит крошечное пространство и задушит меня голыми руками за все доставленные неприятности, но между нами встает мать.
– Эдвард, – говорит она, – давай сходим пообедаем, пока твоя сестра побудет наедине с отцом?
Он напряженно кивает и проходит мимо, не проронив ни слова.
Хотела бы я потом рассказывать, что в этот миг отец открыл глаза, одним вздохом позвал меня и мы дождались своего хеппи-энда, но это не так. Отец по-прежнему лежит в той же позе, что и день назад, когда я видела его в последний раз. Если уж на то пошло, он выглядит еще более осунувшимся и прозрачным, как будто уже превратился в иллюзию.
Может статься, я обманываю себя. Вероятно, я единственный человек, который смотрит на отца и ждет чуда. Но я должна. Ведь иначе получится, что в ту ночь он сказал правду.
Думая о Цирконии, я забираюсь на кровать и ложусь. Прижимаюсь к отцу, такому теплому, надежному и знакомому. В горле начинает колоть, будто я проглотила кусочек кактуса. Под ухом раздается мерный стук.
Как я должна заставить себя поверить, что он не вернется, если слышу биение его сердца?
Когда отец спасал волчат, отвергнутых Местав, – братьев маленькой Миген, умершей по дороге к ветеринару, – ему приходилось учить их вести себя как семья без помощи биологической матери. Застенчивого Кину, умного Киту и наглого крепыша Ноду. Но несмотря на всю смелость Ноды, он боялся молний. Всякий раз, когда надвигалась гроза, он волновался, и отец успокаивал его единственным доступным способом – брал на руки и прижимал к груди. Конечно, в четыре недели это было легко. Но когда он вырос, стало сложнее. Я часто смеялась, глядя, как суровый волк карабкается на грудь отца, чтобы услышать биение его сердца.
Оказаться в его положении самой вовсе не смешно.
Я закрываю глаза и представляю отца в те времена, когда он нянчился с волчатами, а я стояла у забора и смотрела на них.
– Зачем учить их играть? – спросила я. – Разве они сами не умеют?
Отец выставлял зад в воздух, пригнувшись в хищном поклоне, – из этого положения волк мог прыгнуть на шесть футов в любую сторону. Каждый раз, когда возня и кувырки становились слишком буйными, он падал в этот поклон, и все останавливались и повторяли его позу.
– Семья может устраивать потешные бои, но они должны знать, когда остановиться. Я учу их равновесию, – объяснил отец. – Я учу их не убивать друг друга.
Люк
Я понимаю, что для своей волчьей семьи был диковинкой. Иногда я просыпался оттого, что на меня набрасывалась волчья туша весом под сотню фунтов, только чтобы посмотреть на мою реакцию. Когда стая отправлялась на охоту и брала меня с собой, они делали неожиданные повороты перед моим носом, пытаясь проверить, собьют ли меня с толку, как будто хотели выяснить все мои недостатки, прежде чем это сделает враг. Оглядываясь, я понимаю, что играл роль, схожую с похищенным инопланетянами человеком: они хотели знать, с чем придется столкнуться, когда наши миры и территории начнут сливаться друг с другом.
Однажды летом альфа в сумерках повела охотников куда-то на юг. Нас с молодым волком и его сестрой, патрулировавшей по периметру территории, на охоту не взяли. Стояла невыносимая жара; я то и дело ходил к ручью, чтобы намочить голову, а когда возвращался на нашу поляну, дремал под гудение комаров и низкие смешки лягушек-быков. Хотя я знал, что нужно держаться начеку, как мой товарищ, жара и влажность усыпили бдительность и инстинкты.
Я проснулся рывком, от присутствия молодого волка, сидящего рядом. Волчица еще не вернулась. Другими словами, ничего не изменилось. Поэтому я с кряхтением поднялся на ноги, намереваясь снова охладиться у ручья. Однако только я подошел к воде, молодой волк с размаху повалил меня. От удара о землю у меня перехватило дыхание. Он рычал и, сверкая глазами, скалил зубы мне в лицо – полноценное нападение. Ошеломленный таким поведением, я тут же перевернулся на спину, прося волка о доверии. Впервые с тех пор, как меня приняли в стаю, я по-настоящему испугался за свою жизнь. Хуже всего – мне угрожал собрат-волк.
Прижав уши, волк продолжал рычать на меня, напирая так, что пришлось отползти от ручья в своего рода нору, образованную несколькими огромными деревьями, поваленными грозой. Я лежал лицом в землю, вдыхая мелкие ветки и пыль, обливался потом и дрожал. Каждый раз, когда я пытался пошевелиться, волк наклонялся ближе и щелкал мощными челюстями в нескольких сантиметрах от моего лица.
Можете себе представить, какие мысли проносились у меня в голове в тот миг. Что биологи оказались правы и мне не следовало пытаться примкнуть к стае. Что волки – все же дикие животные и никогда не сочтут меня своим. Что молодой волк ждет, пока не вернутся остальные члены стаи, и тогда убьет меня, потому что альфа перестала во мне нуждаться. Я горевал о собранных знаниях об этих удивительных животных, которые пропадут вместе со мной, о том, что вряд ли кто-то сможет заново их получить. Я гадал, найдут ли когда-нибудь мое тело, особенно учитывая, что даже я не знал, насколько далеко от цивилизации сейчас нахожусь. И впервые за долгое время я думал о Джорджи и детях. Возможно, они вырастут с ненавистью ко мне за то, что я их бросил. Или они уже и вспоминать обо мне перестали после стольких месяцев?
С наступлением ночи звуки в лесу изменились. Симфония сверчков сменилась скрипичными криками совы; поднялся ветер, и земля под щекой начала остывать. Молодой волк уже около четырех часов удерживал меня в импровизированной пещере, но сейчас он вдруг сел и подвинулся, чтобы я мог вылезти. Он глядел на меня совершенно спокойными желтыми глазами.
Я был уверен, что это ловушка.
Как только я выберусь из норы, он вцепится мне в горло.
Поскольку я не высовывался, он снова засунул голову внутрь. Инстинктивно я попятился, но вместо оскала волк принялся лизать мои губы и щеки, словно приветствуя вернувшегося члена стаи.
Все еще в ужасе, я выполз на открытое место, припадая к земле, чтобы показать покорность. Волк развернулся и потрусил к ручью, но по пути остановился и посмотрел на меня через плечо. Это означало приглашение следовать за ним, что я и сделал, стараясь держаться на расстоянии.
Добравшись до ручья, он поднял ногу и пометил спутанную траву там, где я раньше вставал на колени. Глянув вниз, я увидел кучку помета, не похожую на фекалии других животных, с которыми когда-либо сталкивался. Рядом с ней в мягкой грязи отпечатался четкий след лапы горного льва.
Пумы редко встречаются в Восточной Канаде, но их видели в Нью-Гэмпшире, Мэне и Нью-Брансуике. Они охотятся поодиночке, а летом подросшие детеныши покидают матерей и отправляются на поиски собственной территории. С волками они конкурируют только за добычу. Одинокий горный лев сильнее одинокого волка, но стая может одолеть горного льва.
Помимо этого, о пумах я знал только то, что они убивают из засады, прыгая на спину добычи и перекусывая шею.
Сегодня вокруг меня не было защиты стаи, той безопасности, которую дарит превосходство в численности. Я наклонялся к ручью в одиночестве, как на блюдечке преподнося себе пуме поблизости, – той оставалось лишь прыгнуть сверху и нанести смертельный удар.
Молодой волк вовсе не пытался убить меня. Он хотел сохранить мне жизнь.
Среди волков нет места любви. У них в ходу безусловные обязательства. Если волк выполняет свою работу, свои пожизненные обязанности, он становится частью семьи. Другие члены стаи дополняют его. Молодой волк защищал меня не из-за эмоциональной связи, а потому, что я считался ценным членом стаи – увеличивал ее численность, укреплял позиции на охоте из засады или в борьбе против соперничающих стай. Но еще и потому, что я был человеком и благодаря мне стая изучала людей, с которыми им все чаще приходилось делить территорию.
И все же в глубине души, в той части, где все еще сохранился человеческий взгляд на мир, я желал, чтобы волк защищал меня, потому что любит так же сильно, как я его.
На следующий день после того, как меня чуть не убил горный лев, я понял, что пришло время покинуть стаю. Я положил в карман комбинезона немного мяса, добытого прошлой ночью, и направился на восток. Волки отпустили меня без подозрений. Вероятно, решили, что я направляюсь к ручью или в дозор. У них не было причин полагать, что я не вернусь.
Когда я оглянулся в последний раз посмотреть на свою семью, молодые самец и самка понарошку боролись под бдительным взглядом большого бета-волка. Услышу ли я их вой этой ночью?
Люди предполагают, что я ушел в тот день из стаи, потому что меня вконец измучили суровые условия – погода, холод, существование на грани голода, постоянная угроза нападения хищников. Но настоящая причина, которая заставила меня вернуться, намного проще.
Если бы я не ушел тогда, остался бы в лесу навсегда.
Джо
В зале суда союзы образуются естественным образом. Когда мы входим в суд по делам опеки, адвокат больницы уже сидит за столом слева. Рядом с ней нейрохирург.
За столом справа – Кара и ее адвокат.
Я сразу же заворачиваю Эдварда к столу больничного адвоката.
Последней входит Хелен Бедд, временный опекун. Она смотрит на рассадку и благоразумно устраивается между столами, в пространстве, разделяющем Эдварда и Кару.
Джорджи сидит в ряду позади меня.
– Привет, детка, – говорю я, перегибаясь через перила, чтобы быстро поцеловать ее. – Как дела?