Оставив жену и детей дома.
– Лучше всех разбираться в поведении стаи…
При этом понятия не иметь, как поддерживать близость с собственной семьей.
– Плавно интегрироваться в природу…
Пока жена ждала его дома.
– И жизнь никак не означала для него лежание на больничной койке, без сознания, без возможности самостоятельно дышать, без всякой надежды на выздоровление. Ваша честь, вы сами сказали, что мы должны принимать решение в соответствии с тем, чего хотел бы Люк Уоррен. – Делая паузу, я встречаюсь взглядом с Эдвардом. – Люк Уоррен попросил бы нас отпустить его, – заканчиваю я.
Во время первого пятнадцатиминутного перерыва мы с Эдвардом направляемся в туалет.
– Ты в это веришь? – спрашивает он, пока мы стоим у писсуаров. – В то, что сказала адвокат Кары?
– Ты имеешь в виду истории о людях, которые оправились от черепно-мозговой травмы?
Он кивает, смывает воду и направляется к раковине, чтобы вымыть руки:
– Да.
– Не знаю. Но обязательно расспрошу о них нейрохирурга.
Я заканчиваю и обнаруживаю, что Эдвард смотрит в зеркало над раковиной, будто не может понять, кому принадлежит его лицо.
– Послушай, – говорю я, – сегодня не нужно принимать никаких решений относительно отца. Нам нужно просто добиться права принимать такие решения.
Мы идем выпить содовой, прежде чем вернуться в зал суда. Рядом с торговым автоматом за маленьким, утилитарного вида столиком сидит Кара, а напротив нее Циркония и Джорджи.
– Дамы, – приветствую их я и подмигиваю Каре.
Она смотрит в стол, потягивая колу.
– Как поживает твой отец? – спрашиваю я.
Я знаю, что Кара хотела навестить Люка, прежде чем прийти сегодня в суд.
Она прищуривает глаза:
– Как будто тебя это волнует.
– Кара! – возмущенно выдыхает Джорджи. – Извинись перед Джо.
– Если подумать, он должен первым извиниться передо мной. – Она берет свою колу и встает. – Я подожду наверху.
Но Эдвард преграждает ей путь, прежде чем она успевает уйти. Он протягивает сестре пачку «Твиззлерс» из автомата.
– Держи, – говорит он.
– И почему ты решил меня ими угостить?
– Потому что раньше ты была от них без ума, – отвечает Эдвард. – Ты всегда просила меня купить «Твиззлерс» по дороге из школы, когда я останавливался на заправке. Потом откусывала кончики и втыкала в прихваченный из школы пакет молока как соломинку. Ты говорила, что похоже на клубничный коктейль. – Он смотрит на Джорджи. – Мы держали это в секрете от мамы, так как она боялась, что ты пристрастишься к сахару и потеряешь все зубы раньше, чем достигнешь половой зрелости.
С банкой колы Кара не может взять упаковку; у нее свободна только одна рука.
– Я совсем забыла, – тихонько произносит она.
Эдвард засовывает конфеты в ее перевязь.
– А я – нет, – отвечает он.
Больничный адвокат Эбби Лоренцо начинает с того, что вызывает на свидетельское место доктора Сент-Клэра. Он принимает присягу, одним духом перечисляет свою нейрохирургическую квалификацию и выглядит при этом так, словно жалеет, что тратит время на пустяки, хотя мог бы заниматься чем-то более важным, например спасать жизни.
– Вы знаете Люка Уоррена? – спрашивает Эбби.
– Да. Он мой пациент.
– Когда вы с ним познакомились?
– Двенадцать дней назад, – отвечает доктор.
– Не могли бы вы рассказать нам о состоянии мистера Уоррена в тот момент, когда его доставили в больницу?
– Его привезли с места автомобильной аварии, где нашли рядом с машиной. Судя по обстоятельствам на месте происшествия, парамедики предположили, что у него обширная черепно-мозговая травма. Его состояние было оценено на пять баллов по шкале комы Глазго. При поступлении в больницу у него был расширен правый зрачок, слабость с левой стороны тела и рваное ранение на лбу. На компьютерной томографии обнаружили сильный отек вокруг мозга и периорбитальный отек вокруг глаз, и тогда вызвали меня.
– Что происходило дальше? – спрашивает адвокат.
– Мистера Уоррена снова проверили по шкале комы, но он все равно набрал пять баллов…
– Что именно это означает?
– Это неврологическая шкала для измерения наличия или отсутствия реакции после травмы головы. Оценка составляет от трех до пятнадцати баллов, причем три – это пациент в глубокой коме, а пятнадцать – нормальный, здоровый человек. Пятьдесят три процента пациентов с оценкой от пяти до семи через двадцать четыре часа после травмы умирают или навсегда остаются в вегетативном состоянии.
Лоренцо кивает:
– Какое лечение было проведено мистеру Уоррену?
– Экстренная компьютерная томография показала, что у него гематома височной доли и субарахноидальное кровоизлияние, внутрижелудочковое кровоизлияние и кровоизлияния в ствол головного мозга в продолговатом мозге, распространяющиеся в варолиев мост.
– А что это значит для непрофессионала?
– Когда мистер Уоррен поступил к нам, мозг и желудочки мозга у него были наполнены кровью, а также произошло кровоизлияние в те части мозга, которые влияют на дыхание и сознание. Мы ввели ему препарат под названием маннит, чтобы снизить давление на мозг, и сделали височную лобэктомию, то есть операцию, которая позволила мозгу расшириться внутри черепа и убрать отек. Мы удалили гематому, а также часть передней височной доли. После операции он по-прежнему не мог дышать самостоятельно и не приходил в сознание, но правый зрачок начал реагировать на стимулы, а это говорит о том, что отек действительно исчез. Височная лобэктомия означает, что мистер Уоррен, вероятно, потеряет некоторые воспоминания, но не все. Однако поскольку сознанию была нанесена настолько серьезная травма в виде повреждений ствола мозга, то очень маловероятно, что он когда-нибудь получит доступ к своим воспоминаниям.
– Значит, доктор Сент-Клэр, у него не была диагностирована смерть мозга?
– Нет, – отвечает хирург. – ЭЭГ показывает активность коры головного мозга. Но она ему недоступна, потому что он не может прийти в сознание.
– Каким образом поддерживается жизнь мистера Уоррена?
– За него дышит аппарат искусственной вентиляции легких, и он получает питание через зонд.
– Каково ваше профессиональное мнение относительно шансов мистера Уоррена на выздоровление?
Во время ответа хирурга я смотрю на Кару. Ее глаза прищурены, челюсть плотно сжата, как будто она пытается идти против ветра, поднятого словами врача.
– Каждые два дня мы делаем компьютерную томографию. Хотя нам известно, что давление на мозг уменьшилось, кровоизлияния в стволе мозга понемногу увеличиваются. Он все еще без сознания, в вегетативном состоянии. На мой взгляд, у мистера Уоррена серьезная черепно-мозговая травма, и мы не ожидаем выздоровления.
Кара морщится.
– Даже если на секунду представить, что у мистера Уоррена есть шанс на выздоровление, лучшим прогнозом для него будет жизнь в учреждении длительного ухода, с ограниченными функциями, не приходя в сознание.
– Насколько вы уверены в своем профессиональном мнении, доктор Сент-Клэр? – спрашивает Лоренцо.
– Я работаю нейрохирургом уже двадцать девять лет и никогда не видел, чтобы пациент оправился от подобной мозговой травмы.
– Какова позиция больницы в отношении ухода за мистером Уорреном и его выздоровления?
– Он наш пациент, и мы обеспечиваем самый лучший уход и комфорт. Однако, поскольку мы не ожидаем качественного улучшения его жизненных функций, необходимо принять решение. Либо мы переводим мистера Уоррена в другое учреждение для круглосуточного ухода, либо, если будет сделан выбор в пользу прекращения жизнеобеспечения, он станет кандидатом на донорство органов.
– Если у мистера Уоррена не диагностирована смерть мозга, каким образом он может стать кандидатом на донорство органов?
Нейрохирург откидывается на спинку стула:
– Вы совершенно правы, его состояние не соответствует медицинскому определению смерти мозга. Тем не менее он подходит под критерии донорства после сердечной смерти. Пациенты с тяжелой черепно-мозговой травмой, которые не способны дышать самостоятельно, могут быть донорами органов, если они ранее изъявили такое желание. Больница передает их данные в Банк органов Новой Англии, и тот связывается с членами семьи. После принятия решения о прекращении жизнеобеспечения аппарат ИВЛ отключается, и пациент перестает дышать. Начинается обратный отсчет, и через пять минут пациента объявляют мертвым, доставляют в операционную и извлекают органы. В случае мистера Уоррена жизнеспособными органами будут печень и почки, возможно, даже сердце. – Доктор замолкает. – Многие семьи, столкнувшиеся с подобной безнадежной ситуацией, утешаются сознанием того, что близкий человек поможет спасти чью-то жизнь, пожертвовав органы.
– Спасибо, доктор Сент-Клэр, – говорит Эбби Лоренцо. – У меня все.
Я встаю, готовясь к перекрестному допросу нейрохирурга.
– Доктор, – начинаю я, – вы знакомы с историей Зака Данлэпа?
– Да.
– Вам известно, что мистер Данлэп попал в аварию на квадроцикле, у него была диагностирована смерть мозга, а затем он спонтанно пришел в себя?
– Люди так думают.
– Что вы хотите этим сказать?
– Медицинское сообщество считает, что на самом деле у мистера Данлэпа не было смерти мозга, просто ему неправильно поставили диагноз, – отвечает доктор. – Если бы у него умер мозг, он бы не поправился. На самом деле я входил в состав национальной группы, которая собиралась изучить случай мистера Данлэпа – просмотреть записи и сделать официальное публичное заявление о том, что произошло в действительности, но его семья воспротивилась. – Он пожимает плечами. – Они предпочитали считать выздоровление чудом.
– А как насчет Терри Уоллиса?
– Опять же считается, что мистер Уоллис почти два десятилетия прожил с диагнозом «вегетативное состояние», но это не так. Он находился в минимально сознательном состоянии; между этими понятиями существует значительная разница. Пациенты в состоянии минимального сознания способны в некоторой степени осознавать себя и окружение, но не могут передать свои мысли и чувства. Бывает, что они реагируют на болевые раздражители, следуют командам или плачут при звуке голоса любимого человека. Минимальное сознание может перейти в хроническое состояние, но при нем больше шансов на выздоровление, чем при вегетативном состоянии.