– Куда ты направился?
– В Таиланд, – отвечаю я. – Там я преподавал английский и путешествовал по стране.
– И как долго ты там пробыл?
– Шесть… лет.
В промежутке между двумя словами мой голос срывается.
– Во время отсутствия ты поддерживал связь с семьей? – спрашивает Джо.
– Поначалу нет. Я хотел полностью разорвать отношения, мне это было необходимо. Но потом я связался с матерью. – Я встречаюсь с ней взглядом и пытаюсь без слов попросить прощения за то, что заставил ее пройти через ад, за долгие месяцы молчания. – С отцом я не пытался связаться.
– При каких обстоятельствах ты вернулся из Таиланда?
– Мне позвонила мать и сказала, что отец попал в серьезную аварию и Кара тоже пострадала.
– Что ты почувствовал, когда услышал об аварии?
– Я изрядно перепугался. Понимаете, на самом деле не имеет значения, насколько давно ты с кем-то не виделся. Он все равно останется твоей семьей. – Я поднимаю взгляд. – Я вылетел в Штаты первым же самолетом.
– Расскажи суду о первой встрече с отцом в больнице.
Вопрос Джо возвращает меня в недавнее прошлое. Я стою в изножье кровати отца и смотрю на путаницу трубок и проводов, змеями выползающих из-под больничной пижамы. Голова отца перевязана, но ударом в живот для меня становится крошечное пятнышко крови. Оно на шее, как раз над кадыком. Скорее всего, его приняли за щетину или царапину. Но на фоне общей чистоты, когда заботливые медсестры уже тщательно смыли с отца все следы аварии, от крошечного напоминания у меня подкашиваются колени.
– Отец был крупным человеком, – тихо говорю я, – но лицом к лицу он казался еще больше, чем был на самом деле. Одна только бьющая энергия добавляла ему пару дюймов. Он всегда не шел куда-то, а бежал. Он не ел, а поглощал еду. Бывают люди, живущие на грани человеческих пределов. Мой отец был одним из них. – Я плотнее запахиваю отцовскую куртку. – Но тот человек на больничной койке… он оказался мне незнаком.
– Ты говорил с лечащим нейрохирургом? – спрашивает Джо.
– Да. Доктор Сент-Клэр приходил в палату и рассказал о взятых анализах и экстренной операции, которую провели, чтобы уменьшить давление на мозг. Он объяснил, что, хотя опухоль спала, травма ствола мозга очень тяжелая и никакая дальнейшая операция не сможет ее устранить.
– Как часто ты навещал отца в больнице?
Я колеблюсь, обдумывая, как сказать, что сидел там постоянно, за исключением короткого периода, когда судебный запрет не позволял появляться в палате.
– Я старался навещать его каждый день.
Джо поворачивается ко мне:
– Эдвард, вы с отцом когда-нибудь говорили о его пожеланиях на случай потери дееспособности?
– Да, – отвечаю я. – Один раз.
– Расскажите суду.
– Когда мне было пятнадцать, отец решил отправиться в леса Квебека и пожить с дикими волками. Никто раньше не пробовал ничего подобного. Биологи отследили коридоры миграции волков вдоль реки Святого Лаврентия, и он решил попытаться найти стаю, а затем влиться в нее. В начале своей карьеры он сумел войти в доверие к нескольким содержащимся в неволе стаям, и, по его мнению, этот план был естественным продолжением. Но он также означал, что отец проведет зиму в Канаде один, без крова и еды.
– Твой отец беспокоился о своей жизни?
– Нет. Он просто делал то, что считал нужным. Волки действительно стали его призванием. Но мама смотрела на его план по-другому. Она считала, что отец бросает ее на произвол судьбы с двумя детьми, и была уверена, что он погибнет в лесу. Что его желание безответственно и безумно, что он одумается и решит остаться дома, с семьей… Только он поступил по-своему.
Мать застыла на своем месте в первом ряду, опустив взгляд на колени. Ее руки сжаты в кулаки.
– В ночь перед отъездом отец позвал меня в кабинет. На столе стояли два стакана и бутылка виски, и он предложил мне выпить, потому что я остаюсь в доме за главного.
Алкоголь обжигает горло; я кашляю, глаза слезятся, и мне кажется, что я умираю, но отец хлопает меня по спине и велит дышать. Я вытираю лицо подолом рубашки и клянусь, что никогда, даже через миллион лет, больше в рот не возьму эту дрянь. Когда зрение проясняется, я замечаю на столе лист бумаги.
– Ты узнаёшь этот документ? – спрашивает Джо.
Оно снова передо мной – смятое и порванное с одного края письмо, которое я нашел в картотечном шкафу. Джо вносит его в качестве доказательства, а затем просит меня зачитать вслух. Я читаю, но в голове звучит голос отца.
И мой собственный вопрос: что, если я сделаю неправильный выбор?
– Внизу страницы стоит твоя подпись? – спрашивает Джо.
– Да.
– А рядом подпись твоего отца?
– Да.
– За последние девять лет отец говорил тебе, что аннулирует эту медицинскую доверенность?
– Протестую! – Адвокат Кары встает со стула. – Эта записка не является законной медицинской доверенностью.
– Отклонено, – бормочет судья.
Он снова принимается дергать себя за волосы. Удивительно, как он до сих пор не облысел. В какой-нибудь параллельной вселенной мы с Карой могли бы вместе посмеяться над этим.
– Мы больше никогда о ней не заговаривали. А потом он вернулся домой из Квебека, и все.
– Когда ты вспомнил об этом договоре?
– Несколько дней назад, когда просматривал бумаги в доме отца в поисках телефона смотрителя, который ухаживает за волками в Редмонде. Эта бумага застряла за ящиком в картотечном шкафу.
– Когда ты просматривал бумаги отца, – спрашивает Джо, – ты находил еще какие-нибудь доверенности?
– Нет, не находил.
– А как насчет завещания? Или полиса страхования жизни?
– Завещания не было, – отвечаю я, – но я нашел страховой полис.
– Ты можешь сказать суду, кто будет получателем страховой суммы в случае кончины отца?
– Моя сестра, – отвечаю я. – Кара.
Сестра изумленно открывает рот, и я понимаю, что отец не говорил ей о страховке.
– Ты указан как получатель?
– Нет.
Когда я нашел полис в папке вместе со свидетельством на грузовик и паспортом, я прочитал его от корки до корки. Я терзал себя вопросом: вычеркнул отец меня из полиса или заключил договор после моего отъезда?
– Ты удивился?
– Не особо.
– Разозлился?
Я поднимаю подбородок:
– Я уже шесть лет сам зарабатываю на жизнь. Мне не нужны его деньги.
– Значит, все усилия, направленные на то, чтобы стать опекуном отца и принять решение о медицинском уходе за ним, не являются следствием возможной денежной выгоды?
– После смерти отца я не получу ни цента, если вы это имеете в виду.
– Эдвард, – говорит Джо, – как ты думаешь, чего бы хотел сейчас твой отец?
– Протестую! – возражает Циркония Нотч. – Это выражение личного мнения.
– Верно, – соглашается судья, – но я тоже хочу его услышать.
Я делаю глубокий вдох:
– Я разговаривал с врачами и задал сотню вопросов. Я знаю, что мой отец не вернется. Он часто рассказывал о больных волках, которые отказываются есть, зная, что мешают стае. Они уходят на окраину территории, где слабеют и ждут смерти. Вовсе не потому, что они не хотят жить или выздороветь, а потому, что их болезнь ставит всех, кого они любят, в невыгодное положение. Мой отец всегда говорил, что думает как волк. А волк ставит стаю превыше всего.
Когда я набираюсь смелости взглянуть на Кару, мне кажется, что меня пронзили мечом. В глазах у нее стоят слезы, плечи трясутся от усилия, с которым она держит себя в руках.
– Мне очень жаль, Кара. – Я обращаюсь только к ней. – Я тоже его люблю. Я знаю, что ты так не считаешь, но это правда. И я хотел бы верить, что отец поправится, но этого не произойдет. Он сам сказал бы тебе, что пришло его время. И он должен уйти для того, чтобы семья продолжила жить.
– Это неправда! – выпаливает Кара. – Все твои слова до последнего. Он ни за что не оставил бы меня. И ты не любишь его. Никогда не любил!
– Мисс Нотч, успокойте свою подзащитную.
– Кара, – вполголоса говорит ее адвокат, – наша очередь еще придет.
Джо поворачивается ко мне:
– Твоя сестра придерживается иного мнения. Почему?
– Потому что чувствует себя виноватой. Она тоже попала в аварию. И сейчас она выздоравливает, а отец – нет. Я не пытаюсь сказать, что это ее вина. Просто она слишком погружена в ситуацию, чтобы принимать решения.
– Но тогда можно сказать, что ты слишком отстранен от ситуации, – возражает Джо.
– Я знаю, – киваю я. – Но я кое-что понял, когда вернулся сюда. Тому, кто уходит, кажется, что в его отсутствие все замирает. Мир застывает и ждет его возвращения. Но ничто не стоит на месте. Дома сносят. Люди попадают в аварии. Маленькие девочки взрослеют. – Я поворачиваюсь к Каре. – В детстве мы летом ходили в городской бассейн, и ты прыгала животом в воду с трамплина. Ты просила меня выставлять оценки, как на Олимпийских играх. Половину времени я был занят чтением и просто сочинял оценку из головы, а если она оказывалась слишком низкой, ты умоляла о повторе. Дело в том, что, когда становишься взрослым, повторов не бывает. Либо ты все делаешь правильно, либо все портишь, и тогда приходится жить с тем, что натворил. Я не видел отца шесть лет и всегда думал, что когда-нибудь мы поговорим. Я думал, он извинится, а возможно, и я тоже и наша встреча будет похожа на фильмы студии «Холлмарк» с хорошим и красивым концом. Я не могу вернуться на шесть лет назад, но в любой миг я мог бы взять телефон, позвонить отцу и сказать: «Привет, это я».
Я засовываю руку в карман и нащупываю полоску бумаги с предсказанием.
– Когда мне было пятнадцать лет, отец доверился мне. Я хочу, чтобы он знал: несмотря ни на что, даже на мой уход, он все еще может мне доверять. Я хочу, чтобы он знал: я жалею о том, как сложились между нами отношения. Возможно, у меня никогда не будет возможности сказать ему это в лицо. Так что это единственный известный мне способ.
Внезапно я вспоминаю, что произошло в кабинете отца, когда я подписывал договор. Мои пальцы разжались, будто обожженные огнем, и ручка выкатилась на пол. Отец взял мой стакан с оставшимся виски и осушил его. «Ты, – сказал он, – мудрее меня. У тебя получится вести семью лучше, чем у меня».