Я цеплялся за этот комплимент, за это сокровище, как устрица за жемчужину, совершенно забыв о боли, благодаря которой он родился.
– Не наделай ошибок, – предупреждает меня Джо перед началом перекрестного допроса. – Циркония Нотч выглядит так, словно выращивает в своем саду марихуану и вяжет свитеры из собственных волос, но в душе она пиранья. Раньше она работала на Дэнни Бойла, а он выбирает адвокатов, исходя из того, как быстро они способны задеть за живое противника.
Поэтому, когда адвокат Кары с улыбкой приближается ко мне, я хватаюсь за сиденье свидетельского стула, готовясь к битве.
– Насколько я понимаю, – начинает она, – вы пытаетесь убедить суд, что в возрасте пятнадцати лет были достаточно взрослым, чтобы отец доверил вам принятие решений о его здоровье? Но при этом утверждаете, что нельзя позволить вашей сестре, которой семнадцать лет и три четверти, делать то же самое?
– Выбор сделал мой отец. Я его не просил, – отвечаю я.
– Вам известно, что Кара управляет финансами вашего отца и оплачивает его счета?
– Меня это не удивляет, – говорю я. – Я тоже занимался этим в ее возрасте.
– Вы не видели своего отца шесть лет, верно?
– Да.
– Почему вы не допускаете, что он оставил другой документ, где, возможно, назначил Кару своим опекуном по медицинским вопросам, а вы об этом не знаете? Или, может быть, вы его нашли… и выбросили?
Поднимается Джо:
– Протестую! Нет никаких оснований…
– Отозвано, – говорит Циркония Нотч, но ее слова заставляют меня задуматься.
Что, если отец действительно назначил Кару или кого-то другого опекуном, но мы еще не нашли эту бумагу? А вдруг он передумал, а я в тот миг был слишком далеко, чтобы узнать об этом? Я не считаю, что отключение системы жизнеобеспечения по желанию пациента – убийство. Но вдруг это не то, чего он хотел?
– Вы бы охарактеризовали себя как импульсивного человека, Эдвард?
– Нет.
– Правда? Вы ушли из дома после жаркого спора. Это ненормальное поведение.
Джо разводит руками:
– Ваша честь, разве в этом оценочном суждении есть вопрос?
– Протест принимается, – говорит судья.
Циркония не упускает ни одного шанса:
– Вы бы назвали себя человеком, который любит все контролировать?
– Только собственную судьбу, – отвечаю я.
– А судьбу вашего отца? – настаивает она. – Вы же сейчас пытаетесь получить право ее контролировать?
– Он попросил меня. – Я сам чувствую напряжение в своем голосе. – И изъявил свое желание публично: записался в доноры органов.
– Откуда вы знаете?
– Так написано в его водительском удостоверении.
– А вам известно, что в штате Нью-Гэмпшир, для того чтобы стать донором органов, нужна не только наклейка на водительских правах? Что тоже нужно зарегистрироваться в онлайн-реестре?
– Ну…
– И что ваш отец не зарегистрирован в этом онлайн-реестре?
– Нет.
– Может, потому, что он передумал?
– Протестую! – заявляет Джо. – Надуманное заявление.
Судья хмурится:
– Разрешаю. Мистер Уоррен, отвечайте на вопрос.
Я смотрю на адвоката:
– Скорее всего, он не знал, что нужно это сделать.
– И вы можете предсказать ход его мыслей, потому что последние шесть лет вы были так близки, – говорит Циркония. – Могу поспорить, что вы до поздней ночи вели долгие задушевные беседы. Хотя о чем это я. Вас же здесь не было.
– Зато сейчас я здесь, – говорю я.
– Да. И поэтому, поговорив с врачами, вы были готовы принять все необходимые меры, чтобы оборвать жизнь вашего отца?
– Врачи и социальный работник сказали, что мне нужно перестать думать о том, чего хочу я, и вместо этого подумать, чего хотел бы отец.
– Почему вы не обсудили этот вопрос с сестрой?
– Я пытался, но она впадала в истерику каждый раз, когда я заговаривал о состоянии отца.
– Сколько раз вы пытались обсудить его с Карой?
– Пару раз.
Циркония Нотч поднимает бровь:
– Сколько?
– Один раз, – признаюсь я.
– Вы понимаете, что Кара попала в автомобильную аварию?
– Разумеется.
– Вам известно, что она получила серьезную травму?
– Да.
– Вам известно, что она недавно перенесла тяжелую операцию?
Я вздыхаю:
– Да.
– И когда вы с ней разговаривали, она принимала обезболивающие и была очень слаба?
– Она сказала, что больше так не может, – возражаю я. – И она хочет, чтобы все закончилось.
– И вы решили, что она подразумевает под этим жизнь вашего отца? Даже несмотря на то, что всего несколько минут назад она категорически отрицала идею отключения системы жизнеобеспечения?
– Я предположил, что она имеет в виду общую ситуацию. Ей тяжело давалось все происходящее, она не могла даже слышать и думать о нем. Вот почему я сказал ей, что обо всем позабочусь.
– И под «позабочусь» вы имели в виду одностороннее решение покончить с жизнью отца.
– Он сам бы этого хотел, – настаиваю я.
– Но давайте начистоту, Эдвард, ведь в действительности вы этого хотите? – не унимается Циркония.
– Нет.
Я чувствую, как в висках зарождается головная боль.
– Правда? Потому что вы назначили отключение жизнеобеспечения отца, ничего не сказав сестре. За несколько мгновений до остановки аппаратов вы все еще ничего не сказали Каре. И даже когда администрация больницы поняла, что вы задумали, и прекратила процедуру, – продолжает она, – несмотря на то, что Кара умоляла вас остановиться, вы оттолкнули с дороги персонал и сделали то, что намеревались с самого начала: попытались убить своего отца.
– Это неправда, – говорю я.
Меня пугают ее обвинения.
– Разве вас не обвинили в покушении на убийство второй степени, мистер Уоррен?
– Протестую! – говорит Джо.
Судья кивает:
– Протест принимается.
– Сегодня вы заявили, что не имеете материальной заинтересованности в смерти отца, потому что не указаны в качестве получателя в его полисе страхования жизни.
– Я узнал о его полисе всего десять дней назад, – отвечаю я.
– Предостаточно времени, чтобы обидеться на то, что отец вычеркнул вас из полиса, и задумать убийство.
Джо вскакивает на ноги:
– Протестую!
– Протест принимается, – бормочет судья.
Ничуть не смутившись, Циркония скрещивает на груди руки и подходит ближе:
– Ваш отец не оставил завещания. То есть если он сегодня умрет, вы станете его наследником наравне с Карой и получите половину всего имущества.
Для меня это новость.
– В самом деле?
– Так что, говоря теоретически, вы все же выиграете от смерти отца, – подчеркивает она.
– Сомневаюсь, что после оплаты больничных счетов от отцовского имущества что-нибудь останется.
– Вы хотите сказать, что чем раньше он умрет, тем больше денег вам достанется?
– Я не это имел в виду. Две секунды назад я даже не знал, что получу часть его имущества…
– Совершенно верно. В конце концов, ваш отец умер для вас много лет назад. Так почему бы не оформить это официально?
Джо предупреждал, что Циркония Нотч попытается вывести меня из себя, попытается выставить человеком, способным на убийство. Я делаю глубокий вдох, пытаясь сдержать приливающий к лицу гнев.
– Вы ничего не знаете о моих отношениях с отцом.
– Напротив, Эдвард. Я прекрасно знаю, что ваши действия после возвращения продиктованы злостью и обидой.
– Это не так…
– Я знаю, что вы злитесь из-за того, что отец вычеркнул ваше имя из страхового полиса. Я знаю, что вы злитесь, потому что отец не стал искать вас после ухода из дома. Вы злитесь, потому что у вашей сестры были такие отношения с отцом, о которых вы до сих пор мечтаете…
Я чувствую, как на шее пульсирует вена.
– Вы ошибаетесь.
– Признайтесь: вы руководствуетесь не любовью. Вами движет ненависть. – (Я качаю головой.) – Вы ненавидите отца за то, что он отвернулся от вас, когда узнал, что вы гей. Вы ненавидели его настолько сильно, что разрушили свою семью…
– Он первый разрушил ее! – вырывается у меня. – Ладно. Я действительно ненавидел отца. Но я не признавался ему, что гей. У меня просто не было возможности. – Я оглядываю галерею, пока взгляд не падает на застывшее лицо матери. – Когда в тот вечер я пришел в трейлер, то обнаружил, что он изменяет матери.
На время перерыва Джо загоняет меня в конференц-зал. Он уходит, чтобы принести стакан воды, которую я все равно не смогу выпить, потому что руки все еще трясутся. Именно этого я и хотел избежать.
Дверь открывается, и, к моему удивлению, в нее входит не Джо, а мать и присаживается напротив меня.
– Эдвард… – произносит она.
Одно лишь слово становится для меня холстом, где я дописываю пропущенную историю.
Мама выглядит маленькой и растерянной, но чего еще ожидать, ведь на нее вдруг обрушилось открытие, что все эти годы она себя обманывала. По меньшей мере я задолжал ей объяснение.
– Я поехал в Редмонд, чтобы рассказать отцу, но он не вышел на стук. Дверь трейлера оказалась открыта, и я вошел. Горел свет, играло радио. В комнате отца не было, и я направился в спальню.
Шесть лет спустя картина встает перед глазами так же живо, как и тогда, – сплетенные в гордиев узел серебристые тела, лужи одежды на линолеуме, те несколько секунд, которые понадобились мне, чтобы осознать, что я вижу на самом деле. Отец занимался сексом со стажеркой из колледжа по имени Спарроу, или Рен, или что-то в этом роде – с девчонкой всего на два года старше меня. Я смотрю на мать:
– Я не мог рассказать тебе. Поэтому, когда ты решила, что я вернулся домой расстроенным из-за тяжелого разговора с отцом, я позволил тебе так думать. – (Мать, все еще не проронив ни слова, скрещивает на груди руки.) – Он задолжал нам те два года, когда отсутствовал. Он должен был вернуться и стать отцом. Мужем. А вместо этого он думал и вел себя как один из его дурацких волков. Он был вожаком, а мы его стаей. Волки ведь всегда ставят семью превыше всего – сколько раз он это твердил. Но все это время он бесстыже врал. Он плевать хотел на нашу семью. Он изменял у тебя за спиной, игнорировал собственных детей. Он не был волком. Он был обычным лицемером.