Уверен, что, когда я сделал перерыв, чтобы спокойно вздохнуть, я представлял собой то еще зрелище: грязный, окровавленный и сытый, в восторге от общества животных, которые понимали меня и которых понимал я. Я неспешно отошел от туши и последовал за Сиквлой к скале, где волк иногда дремал.
До этого мгновения я совершенно забыл о Джорджи. Она стояла по другую сторону ограды и с ужасом смотрела на меня. Я не делал ничего такого, чего бы она не видела раньше. Но думаю, она реагировала не на общение с волками или на нашу совместную трапезу. Скорее всего, в тот миг она просто поняла, что потеряла меня навсегда.
Джорджи
Не обращайте внимания на человека за кулисами.
Так говорит волшебник в «Волшебнике страны Оз». Пусть выступают собаки и пони, чтобы взгляды были прикованы к зрелищу, а не к реальности. Когда меня спрашивают о Люке, то чаще всего задают вопрос: «Каково это – быть замужем за таким человеком?» Наверное, глядя на его телевизионный образ, люди думают, что он неукротим в постели или предпочитает бифштекс сырым. Правда бы их разочаровала: когда Люк проводил время с нами, он вел себя совершенно обычно. Он смотрел И-эс-пи-эн, ел «Фритос». Менял лампочки и выносил мусор. Он был скорее обычным, чем необычным.
Дело в том, что, когда рождаются знаменитости, они не должны погрязать в обыденности. Предполагается, что они всегда одеты с иголочки, парадно выходят из лимузинов или, в случае Люка, живут в дикой природе. А это означало, что после возвращения из Квебека Люк уже не мог стать тем мужем, который мне нужен. Это помешало бы той личности, которую ожидали увидеть все остальные.
Но даже у выдающихся личностей есть близкие люди, которые знают, что они забывают опускать сиденье унитаза, ненавидят арахисовое масло и хрустят костяшками пальцев. И те из нас, кто находится рядом, знают, что, когда съемка заканчивается и камеры выключаются, легендарные фигуры превращаются в обычных людей в натуральную величину, с прыщами, морщинами и недостатками.
Наверное, когда Люк начал нанимать в смотрители молодых девушек, мне приходило в голову, что он может спать с ними. В конце концов, ведь он не спал со мной! Но в основном я считала, что ему нужна свита. Он нуждался в девушках, настолько очарованных человеком, предстающим перед камерой и в новостях, что они будут слепо верить красивой обертке. Тогда Люк и сам сможет в нее поверить.
Отвечая на вопрос всех тех, кто хотел знать, каково это – быть замужем за Люком Уорреном…
Это все равно что пытаться обнять тень.
Каждый раз оказываться на втором месте.
Я не удивлена, когда нахожу Кару взволнованно расхаживающей у окна конференц-зала.
– Это неправда! – выпаливает она, стоит мне переступить порог. – Он не мог так поступить!
Циркония обменивается со мной взглядом. Из всех юных девушек, которым преклонение перед их героем Люком Уорреном застилало глаза, самой восторженной поклонницей была его собственная дочь. Она любила отца просто потому, что он принадлежал ей, и это, если я правильно понимала Люка все годы, делало ее отношения с ним наиболее похожими на отношения между волками в стае.
– Вполне возможно, что твой брат все это выдумал, чтобы поиграть у тебя на нервах, – предполагает Циркония. – Хотя, честно говоря, я не думаю, что он настолько умен. – Она переводит взгляд на меня. – Без обид.
Все начинает становиться на свои места, как приходящий в себя после землетрясения город. Некоторые здания уцелели, другие полностью разрушены. И конечно, есть жертвы. Меня всегда удивляла бурная реакция Люка на признание Эдварда в гомосексуальности. Учитывая все, что я знала о Люке, она выходила за грани моего понимания. Оказывается, ничего этого и не было. В тот вечер Эдвард обсуждал только сексуальные похождения отца.
Я присаживаюсь на край стола и наблюдаю, как дочь яростно вышагивает взад-вперед. Повязка плотно прижимает травмированную руку к телу, и Кара еще придерживает ее свободной рукой.
– Кара, – вздыхаю я, – все совершают ошибки.
Поверить не могу, что я пытаюсь оправдать поведение Люка. Но, как сказал Эдвард, мы на многое готовы пойти, чтобы защитить семью. Мы готовы пересечь океан, проглотить свою гордость.
– Он любил нас, – говорит Кара.
Ее глаза – цвета синяка, рот – открытая рана.
– Он любил тебя, – поправляю я. – И продолжает любить.
Я протягиваю руку и придерживаю дочь на очередном повороте.
– Я знаю, что, когда мы с Джо создали семью, ты ушла жить к отцу, потому что он стал твоей тихой гаванью. С ним ты была единственной и неповторимой, а не просто одним ребенком из кучи. И я понимаю, как тебе тяжело узнавать, что он, возможно, не совсем тот герой, каким ты его считала. Но что бы ни случилось между мной и твоим отцом, Кара, это не меняет его отношения к тебе.
– Мужчины! И жить с ними невозможно, и пристрелить безнаказанно не получится, – говорит Циркония. – Восемь лет назад я выгнала мужа и завела вместо него ламу. Лучшее решение в моей жизни.
Я игнорирую ее и поворачиваюсь к Каре:
– Я пытаюсь сказать, что не важно, если твой отец не идеален. Ведь ты для него все равно идеальна.
Однако вместо ожидаемого утешения после моих слов Кара принимается рыдать и бросается в мои объятия.
– Прости. Мне очень жаль, – говорю я и нежно глажу ее по спине.
Люк часто рассказывал об одном волке, который в детстве боялся бурь и забирался к нему под рубашку в поисках утешения. Но он так и не узнал, что его собственная дочь делала то же самое. Когда по ночам молния раскалывала желток луны, а Люк успокаивал испуганного волчонка, Кара забиралась ко мне в постель, прижималась к спине и обвивала руками, как моллюск, пережидающий силу прилива.
– Тебе следует знать кое-что еще. Эдвард ушел, потому что хотел защитить тебя. Он думал, если его здесь не будет, чтобы рассказать об увиденном, ты никогда не узнаешь.
Здоровая рука Кары обвивается вокруг моей шеи.
– Мама, – шепчет она, – мне надо…
Раздается стук в дверь, и помощник шерифа объявляет, что суд готов возобновить заседание.
– Кара, ты все еще хочешь стать законным опекуном своего отца? – спрашивает Циркония.
Дочь отстраняется от меня.
– Да.
– Тогда мне нужно, чтобы ты снова включилась в игру, – без обиняков заявляет Циркония. – Мне нужно убедить суд, что ты достаточно взрослая, чтобы любить отца, несмотря ни на что. Не важно, что он изменял твоей матери; или ему придется менять подгузник каждые три часа, или он проведет следующее десятилетие в заведении длительного ухода.
Я касаюсь руки дочери:
– Ты действительно этого хочешь, Кара? Могут пройти годы, прежде чем он поправится. А возможно, он никогда не выздоровеет. Я знаю, твой отец хотел бы, чтобы ты поступила в колледж, нашла работу, завела семью и была счастлива. У тебя вся жизнь впереди.
Она поднимает подбородок – в глазах все еще блестят слезы.
– У него впереди тоже целая жизнь, – говорит она.
Я сказала Цирконии и Каре, что зайду в уборную, прежде чем вернуться в зал, чтобы послушать показания дочери, но вместо этого выхожу из двойных дверей здания суда и сворачиваю налево на парковку. Двадцать минут езды до Мемориальной больницы Бересфорда, и я поднимаюсь на лифте в отделение интенсивной терапии.
Люк по-прежнему лежит неподвижно, я не вижу никаких изменений в его состоянии, если не считать цветущего синяка вокруг иглы капельницы, который сменил цвет с пурпурного на пятнистую охру.
Я придвигаю стул и смотрю на бывшего мужа.
Когда Люк вышел из леса – до появления репортеров и восхождения на орбиту славы, – я сделала все возможное, чтобы помочь ему вернуться в человеческий мир. Я позволяла ему спать по тридцать часов кряду, готовила любимые блюда, соскребала со спины въевшуюся в кожу грязь. Я думала, если притвориться, что жизнь вернулась в нормальное русло, Люк и сам поверит в это.
Поэтому я таскала его с собой по делам. Мы ездили забирать Кару из школы и в банк, где он ждал меня, пока я пользовалась банкоматом. Я брала его с собой на почту и на заправку.
Я замечала, что к Люку тянутся женщины. Даже когда он дремал в машине около химчистки, кто-то рассматривал его через окно. В школе, куда ходила Кара, незнакомые дамы в семейных автомобилях сигналили, пока он не начинал махать им рукой. Я смеялась над ним. «Ты неотразим, – говорила я. – Не забудь обо мне, когда обзаведешься гаремом».
Тогда я еще не знала, что стала пророком. Я думала: да кто из всех этих любезничающих дам станет мириться с тем, что я наблюдаю за закрытыми дверями? Без тошноты он мог есть только простые злаки, манку и овсянку, выключал термостат на ночь, и мы все просыпались, замерзнув до дрожи, а один раз я видела, как он метил периметр заднего двора.
Однажды мы пошли в магазин за продуктами. В овощном отделе к Люку подошла женщина с двумя дынями и спросила, какая, на его взгляд, поспелее. Я смотрела, как он улыбается и наклоняется к дыням, а его длинные волосы падают вперед, закрывая завесой лицо. Когда он взял дыню из правой руки женщины, та чуть не упала в обморок.
В другом проходе женщина, везущая малыша в тележке с продуктами, попросила Люка достать для нее коробку с верхней полки. Люк подчинился, вытянувшись во весь рост и расправив плечи, чтобы достать крем для зубных протезов. Я совершенно уверена, что дама не собиралась его покупать. Тогда меня даже забавляло наблюдать, как незнакомок притягивает к моему мужу словно магнитом. Я предположила, что все дело в его мускулистом телосложении, пышной гриве волос или в каком-то волчьем феромоне. «Они чувствуют, что я могу их защитить, – совершенно серьезно объяснял Люк. – Поэтому их и тянет ко мне».
Но рядом с полками, где продавалась парфюмерия, Люк чуть не упал – настолько его ошеломила и вывела из равновесия волна ароматов, которые просачивались сквозь упаковку и атаковали обоняние.
– Все в порядке, – утешила я, помогла ему выпрямиться и отвела в безопасное место рядом с кукурузными хлопьями.