– Я его почти не помню, – бормочу я.
– Какие травмы ты получила в день аварии?
– У меня вывих и перелом плеча. Доктор говорит, что головка плечевого сустава раздроблена. А еще у меня был ушиб ребер и сотрясение мозга.
– Как тебя лечили?
– Мне сделали операцию, – отвечаю я. – В руку вставили металлический стержень, и плечо удерживается на месте резиновой лентой и чем-то вроде проволочной сетки. – Я смотрю на побледневшее лицо судьи. – Честное слово!
– Ты принимала какие-нибудь лекарства?
– Обезболивающие. В основном морфин.
– Как долго ты пробыла в больнице?
– Шесть дней. После операции у меня развилась инфекция, которую нужно было лечить.
Циркония хмурится:
– Похоже, у тебя была серьезная травма.
– Хуже всего, что я правша. Ну… во всяком случае, была правшой.
– Ты слышала, как твой брат давал показания о разговоре, который у вас произошел до того, как он принял решение прекратить жизнеобеспечение вашего отца. Когда это было?
– На пятую ночь в больнице. Мне было очень больно, и медсестры дали лекарство, чтобы помочь уснуть.
– И все же брат пытался поговорить с тобой о таком серьезном вопросе, как жизнь или смерть вашего отца?
– Ко мне в палату приходили врачи, чтобы рассказать о прогнозе для отца. Если честно, я расстроилась. Я не могла слушать, как они говорят, что отец никогда не выздоровеет. У меня не было сил, чтобы спорить с ними. Одна медсестра выгнала всех из палаты, потому что я разволновалась и она боялась, что швы разойдутся.
Циркония переводит взгляд на Эдварда:
– И именно в эту минуту твой брат решил поговорить по душам?
– Да. Я сказала, что больше не могу. Я имела в виду, что не могу слушать, как врачи говорят о моем отце, будто он уже мертв. Но Эдвард, очевидно, подумал, что я не могу принять решение об уходе за отцом.
– Протестую! – произносит Джо. – Надуманное заявление.
– Протест принимается, – говорит судья.
– После этого ты еще говорила с братом?
– Да, – отвечаю я. – Когда он собирался убить отца.
– Не могла бы ты описать этот момент суду?
Мне очень не хочется, но через секунду я снова оказываюсь в больнице и слышу, как больничный адвокат говорит, что Эдвард соврал о моем согласии. Я бегу босиком по лестнице в палату отца в отделении реанимации. Там тесно от скопления людей, как на вечеринке, куда меня не пригласили. «Он все врет!» – кричу я, и голос пульсирует так глубоко внутри, что кажется первобытным, чужим.
Когда адвокат отменяет процедуру, наступает момент облегчения, и из глаз текут слезы. Запоздалая реакция на понимание, что чудом избежал смерти.
В последний раз я чувствовала ее, когда наш грузовик врезался в дерево, прежде чем…
Прежде…
– Казалось, что Эдвард меня даже не слышит, – тихо говорю я. – Он оттолкнул с дороги медсестру, наклонился и выдернул аппарат искусственной вентиляции легких из розетки.
Судья смотрит на меня, призывая продолжать.
– Кто-то снова включил аппарат. Санитар держал Эдварда, пока не пришла охрана и не забрала его.
– Кара, как себя чувствует твой отец после такого происшествия?
Я качаю головой:
– К счастью, его состояние не изменилось. Без кислорода мозг мог умереть.
– То есть ты понятия не имела, что твой брат принял одностороннее решение?
– Нет. Он не спрашивал моего мнения.
– Оно совпадает с твоими желаниями?
– Нет! Я знаю, что, если дать отцу еще немного времени, ему станет лучше.
– Кара, ты слышала, что сказал доктор Сент-Клэр. Учитывая тяжесть полученных травм, он считает, что у твоего отца очень мало шансов на выздоровление, – напоминает Циркония.
– Я также слышала, как он сказал, что не может быть на сто процентов уверен в своем прогнозе, – отвечаю я. – Я держусь за этот крошечный процент, потому что все остальные его игнорируют.
Циркония наклоняет голову:
– Тебе известно мнение отца по поводу подобной ситуации? Чего бы он хотел?
Я смотрю на Эдварда, желая наконец сказать ему все то, что он не позволял мне высказать, пока не выдернул вилку из розетки.
– Мой отец всегда говорил, что у волков, если твоя семья прожила день, несмотря на все трудности в виде погоды, голода и хищников, и пережила ночь, это уже можно отпраздновать. Я помню, как он не спал всю ночь, кормя волчонка «Эсбилаком» из бутылочки. Я видела, как он согревал дрожащего новорожденного под собственной рубашкой. Я ездила с ним в метель к ветеринару, чтобы попытаться спасти детеныша, который не мог дышать. Хотя в дикой природе любой этот волчонок умер бы в результате естественного отбора, отец не мог остаться равнодушным. Он все время повторял мне, что единственный дар, которым нельзя разбрасываться, – это жизнь.
– Тогда почему он заплатил за аборт своей девушки?
Я резко поворачиваюсь на голос Эдварда. Он вскочил и стоит с покрасневшим лицом, задыхаясь от собственных слов.
– Теперь ты занимаешься его счетами. Но раньше их разбирал я. Вот так я и узнал.
Джо дергает Эдварда за руку.
– Заткнись! – выдавливает он сквозь зубы.
– Понимаешь, это был не разовый секс с другой женщиной, хотя именно так он мне и сказал. К тому моменту уже прошло несколько месяцев, и это был его ребенок…
– К порядку! – кричит судья и ударяет молотком.
Внутри у меня все омертвело еще до прощальных слов Эдварда, которые он выкрикивает, пока Джо просит объявить перерыв и выволакивает его из зала суда.
– Он наговорил тебе много лжи! – кричит Эдвард, обращаясь только ко мне. – Ты думаешь, что знаешь его, Кара. Но на самом деле ты никогда его не знала!
Люк
Джорджи настояла, чтобы я обратился к врачу. В больнице я сидел в приемной и читал журнал «Пипл». В дикой природе предвосхищение движений хищника означает разницу между жизнью и смертью, но здесь оно превратилось в забавную игру. За несколько секунд до того, как женщина открывает сумочку, я знаю, что она собирается достать салфетку. Сидящий в углу мужчина еле сдерживает слезы, но улыбается дочери. Поглаживающая живот женщина уже давно больна; я чувствовал запах болезни в ее крови. За медсестрой у стойки регистрации я наблюдал с наибольшим интересом. Каждые несколько минут к ней приближался незнакомец, и у нее даже не хватало здравого смысла отпрянуть, хотя откуда она могла знать, не держит ли этот человек пистолет в кармане пальто или не собирается ли ударить ее. Она проникалась доверием еще до того, как новоприбывший выказывал покорность, а я смотрел на нее с тем же чувством, с каким наблюдаешь за надвигающейся катастрофой: в полной уверенности, что с минуты на минуту разразится трагедия.
Когда меня позвали в смотровую, сидевшая рядом Джорджи тоже встала, словно собиралась сопровождать меня.
– Э-э-э… – произнес я. – Думаю, я сам справлюсь.
Она смутилась и покраснела:
– Конечно. Разумеется.
Я последовал в палату, где мне измерили пульс. Трижды.
– Что-то не так, – заявила медсестра.
Ее также смутило мое низкое артериальное давление.
Я сидел в одиночестве и ждал доктора, не сводя глаз с дверной ручки. Я слышал, как в коридоре зашуршали бумаги в папке. Закрыл глаза и вдохнул лосьон после бритья.
– Здравствуйте, – сказал я за мгновение до того, как открылась дверь.
Вошедший доктор поднял брови:
– Доброе утро. Я доктор Стивенс, а вы… Люк Уоррен, согласно вашей карте. Значит, вы два года жили в лесу со стаей волков и, судя по всему, обладаете способностью видеть сквозь двери. – Он в недоумении повернулся к медсестре. – А где направление на психиатрическую консультацию?
– Я не сумасшедший. Я биолог и занимаюсь волками. Я отследил дикую стаю серых волков в коридоре реки Святого Лаврентия. Добился, чтобы они приняли меня в стаю. Я охотился с ними, ел вместе, спал рядом.
Не думаю, что мне поверили, но тут доктор решил ознакомиться с измеренным давлением. Он в недоумении повернулся к медсестре:
– Здесь какая-то ошибка.
– Я измерила трижды, – возразила та.
Доктор Стивенс нахмурился, сам отсчитывая удары моего сердца.
– Ладно, – сказал он. – У вас пульс ниже, чем у профессионального баскетболиста, которого я лечил год назад. Если бы вы не сидели тут передо мной, я бы сказал, что вы дышите на ладан. Но очевидно, что это не так. Так что с вами случилось?
– Я долгое время придерживался уникальной диеты и плана упражнений, – объяснил я.
Доктор от изумления открыл рот.
– Так вы говорите правду, – протянул он, и я кивнул.
Он сидел и слушал, пока я объяснял, как стал членом стаи. Я рассказал ему о нашей еде, как мы передвигались, как охотились. Я объяснил режим сна, как далеко мы уходили, патрулируя местность, как сражались с хищниками и убивали добычу. Час спустя, когда я закончил рассказ, доктор уставился на меня так, словно ему удалось загнать в угол инопланетянина и получить возможность провести полный осмотр.
– Я бы очень хотел направить вас на анализ крови, – взволнованно сказал он. – Посмотреть, как такой опыт повлиял на ваш организм. Не возражаете?
Он оставил меня заказывать анализы самостоятельно, и я надел рубашку. Но вместо того чтобы ждать флеботомиста, я направился в холл, где меня остановил санитар.
– Где тут ближайший туалет? – спросил я.
Он показал дорогу – вниз по коридору и налево. Я последовал его указаниям, но не пошел в уборную. Я продолжал идти, пока не обнаружил заднюю дверь, а там спустился по лестнице и вышел на яркий солнечный свет.
На обочине сидел, весь в слезах, мальчик-подросток. Его уши закрывали огромные наушники авиадиспетчера, и он раскачивался взад-вперед.
– Это слишком, – повторял он снова и снова, тряся головой.
Его голос звучал, словно со дна океана.
Я присел рядом с ним, но через мгновение из дома выбежала женщина. Мне стоило огромных усилий удержаться и не отпрянуть при ее появлении.