Все это указывает на человека, которому в лучшем случае не понравится мысль о том, чтобы остаться прикованным к постели.
И все же.
Люк Уоррен, представший перед миром, был лишь одной гранью этого человека. Если читать его книгу между строк, можно разглядеть тень другой истории. Герой его автобиографии вовсе не герой. Он неудачник – он не может жить с животными, перед которыми преклоняется, и, что наиболее важно, не может соблюдать их кодекс поведения вдали от них. Мы слышали, что Кара и Эдвард говорили в своих показаниях: семья для волка важнее всего. Но мистер Уоррен бросил свою семью в буквальном смысле, когда ушел в леса Квебека, и в переносном, когда вступил во внебрачную связь, которая привела к прерванной беременности.
Мне не довелось разговаривать с мистером Уорреном лично. Но мне кажется, ему было больно понимать, что первым порывом сына при столкновении с неприятностями стал уход из дома. Волк не спускает глаз с потомства.
С другой стороны, идеализм Кары берет начало из принципа, что семья важнее всего. Есть лишь небольшая вероятность, что мистер Уоррен выживет, но Кара борется за нее так страстно просто потому, что не представляет себе жизнь без отца. И если мистеру Уоррену посчастливится стать очередным медицинским чудом, невозможным с точки зрения науки, я думаю, он с восторгом ухватится за второй шанс. Не только на жизнь, но и на то, чтобы продолжать быть отцом.
По этой причине я считаю, что убеждения Кары совпадают с сокровенными желаниями мистера Уоррена. Я настоятельно прошу суд назначить Кару Уоррен опекуном и позволить ей принять подходящие меры для лечения ее отца.
Люк
После серии эпизодов «Планеты животных» мне позвонил биолог из окрестностей Йеллоустоуна. В лесу нашли труп туриста, обглоданный волками. Находка напугала местное население, хотя оно давно смирилось с тем, что в Скалистых горах поддерживают популяцию диких волков.
Некоторые исследователи считают, что волки убивают ради забавы, но я сомневаюсь в их доводах. Я никогда не видел, чтобы волки вели себя так по отношению к другим хищникам, к которым они причисляют и людей. Поведение стаи совсем не наводит на мысли, что волки предпочтут первую попавшуюся еду, а не тщательно выбранную.
Так почему же волки напали на человека, хотя я клялся, что они на такое не способны?
Я вылетел в Йеллоустоун.
Местность, где погиб турист, расчистили под лесоповал. По сути, там и леса уже не осталось. Без естественного укрытия и растительности поголовье добычи – в основном оленей и лосей – стремительно уменьшалось. Поэтому волки начали ловить в реках лосося.
Я вернулся домой и проверил догадку на одной стае в Редмонде. Я начал кормить их одной рыбой вместо мяса. В отличие от туши животного, где химические вещества, содержащиеся в мясе и внутренних органах, придают пище эмоциональную ценность, теперь все члены стаи получали одинаковую еду.
Среди волков воцарился социализм. Исчезла иерархия в еде, и никто не следил, чтобы волки, находившиеся на разных ступенях, получали разные виды мяса. Через несколько месяцев стая распалась. Я не мог выделить в ней альфа- или бета-волков. Напрочь исчезла дисциплина. Каждый волк был сам за себя и делал все, что ему заблагорассудится. Вместо семьи они стали бандой.
Я думаю, причина, почему стая в Йеллоустоуне напала на туриста, проста: их естественные запасы пищи иссякли и единственной доступной едой для них стал тот, кто непреднамеренно уничтожил иерархию. Они убили ничего не подозревавшего бедолагу, потому что среди них не оказалось волка, который мог бы им запретить.
Иногда так случается со стаей. Приходится погрузиться в полный хаос, прежде чем появится новый лидер.
Кара
Казалось бы, получив одобрение временного опекуна, я должна прыгать от радости, но тут судья совершает нечто неожиданное.
Он назначает выездную сессию.
В итоге я стою рядом с братом у стеклянного окна палаты интенсивной терапии, наблюдая, как судья ведет односторонний разговор с нашим бессознательным отцом.
Джо уехал на лифте проводить мать – ей пора домой, чтобы забрать близнецов с остановки школьного автобуса. Циркония в комнате для посетителей разговаривает с собакой-терапевтом.
– Как думаешь, что говорит Лапьер? – спрашивает Эдвард.
– Читает молитву? – предполагаю я.
– Может быть, ему нужно своими глазами увидеть, как выглядит вегетативное состояние.
– А может, он надеется застать тот миг, когда отец снова придет в себя, – возражаю я.
– Откроет глаза, – поправляет Эдвард.
– Это то же самое.
– Кара, это не так, – заявляет он, нависая надо мной.
Мать часто говорила о скачках роста Эдварда. Раньше я думала, это значит, что Эдвард взял и вырос за ночь, как растения, которые она держала на кухне. Я боялась, что он станет слишком высоким для нашего дома, и где мы тогда будем его держать?
Арман Лапьер поднимается со стула у постели отца. Он выходит в коридор как раз в ту минуту, когда из лифта появляется Джо. Циркония спешит к нам из комнаты для посетителей.
– Ровно в девять, – объявляет судья и удаляется.
Циркония отводит меня в сторону:
– Ты молодец. На данный момент ты сделала все, что от тебя зависит. Учитывая, что Лапьер – католик и склонен выбирать жизнь, а также одобрение временного опекуна, твое положение выглядит очень убедительно.
В ответ я обнимаю ее:
– Спасибо. За все.
– Не за что. – Она улыбается. – Тебя подвезти домой?
– Я подкину ее, – говорит Джо.
Неожиданно я понимаю, что они с братом стоят довольно близко и слышат наш с Цирконией разговор. Я хотела выиграть дело. Так почему же мне сейчас так плохо?
– Я еще немного посижу здесь. – Эдвард кивком указывает на палату отца.
– Ты мне позвонишь…
– Да, – говорит он. – Если что-то произойдет.
– Если он снова проснется…
Но Джо уже подталкивает меня к лифту. Двери за нами закрываются. Последнее, что я вижу, – Эдвард, сидящий у постели отца.
Я смотрю, как загораются номера этажей, пока лифт опускается, словно обратный отсчет при запуске ракеты.
– А что будет, если я проиграю? – спрашиваю я.
Джо выглядит удивленным:
– Твой адвокат считает, что дело в шляпе.
– Ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов, – цитирую я.
– Да, – улыбается Джо. – Эта фраза уже звучала сегодня в суде.
Я бросаю на него резкий взгляд:
– И я тоже помню сегодняшний перекрестный допрос.
По крайней мере, у него хватает совести немного покраснеть.
– Как насчет того, чтобы оставить сегодняшние события в прошлом?
Мы скрепляем договор рукопожатием, но Джо не отпускает мою руку.
– Если ты не выиграешь дело, – мягко говорит он, – опекуном станет Эдвард. Он снова назначит время для отключения аппаратов и пожертвования органов. Ты можешь присутствовать. И если хочешь, Кара, я буду рядом.
У меня сжимается горло.
– Ладно, – говорю я.
Когда лифт останавливается в вестибюле и открывает двери, взгляду предстает мужчина, обнимающий плачущую девушку. По возрасту она годится ему в дочери. Одна из сотен грустных историй, рожденных в стенах этого здания.
В детстве брат как-то сказал, что способен уменьшить меня до размеров муравья. Он сказал, что у нас была еще одна сестра, но он уменьшил ее и нечаянно на нее наступил.
Еще он говорил, что, когда взрослеешь, приходит приглашение на закрытую вечеринку со всеми монстрами и персонажами из фильмов ужасов. Там Чаки распивает кофе. И мумия с обложки книги «Братья Харди», которую я до жути боялась, танцует твист, а Джейсон из «Пятницы, 13-е» подыгрывает на альт-саксофоне. Брат говорил, что можно сколько угодно оставаться на вечеринке и познакомиться со всеми чудищами. Именно поэтому взрослые ничего не боятся.
Раньше я верила всем рассказам брата, потому что он был старше и я думала, он больше знает о мире. Но оказывается, бесстрашие не приходит вместе с взрослением.
Просто взрослые боятся других вещей.
Люк
Мои друзья-абенаки говорят, что, если охотник и медведь проливают кровь друг друга, они становятся одним целым. Что бы ни случилось, после этого охотник никогда не сможет стрелять в медведя, а медведь не будет убивать этого человека.
Мне бы хотелось верить, что это правда.
Что здоровая доля взаимного уважения может стать побочным продуктом пережитого предсмертного опыта.
Эдвард
Я был сложным ребенком. Я просыпался среди ночи от боли в животе, полностью уверенный, что под кроватью живет монстр. Я думал, что мой подоконник облюбовали призраки. Каждый порыв ветра, каждая хрустнувшая ветка превращались в моей голове в вора, который пробирается по крыше, чтобы убить меня. Обычно я просыпался в слезах, и меня успокаивал отец – он как раз возвращался к утру из Редмонда. «А ты знаешь, – сказал он мне однажды в особо раздраженном настроении, – что у тебя в голове всего один стакан воды и в нем запас слез на всю жизнь? Если растратить их впустую, тебе будет нечем плакать по-настоящему, когда потребуется». Он рассказал, что видел восьмилетнего мальчика, который потратил весь свой стакан слез и больше не мог плакать, несмотря ни на что.
С того дня я почти не плакал.
За те три часа, что я просидел у постели отца, он так и не открывает глаз, не моргает и не шевелится. Только капельница постепенно пустеет, а мешок катетера наполняется мочой. Приходит медсестра, чтобы проверить жизненные показатели.
– Тебе нужно разговаривать с ним, – советует она. – Или читать вслух. Ему нравится журнал «Пипл».
Честно говоря, я даже представить не могу, что может вызвать у отца большее отвращение.
– Откуда вы знаете?
Она улыбается:
– Я прочла ему весь номер, вышедший на прошлой неделе, и он не жаловался.