Главнокомандующий Алленби отказал. Более того, еврейские органы снова получили предупреждения от администрации, чтобы еврейская община воздержалась от действий, могущих вызвать враждебные чувства среди арабов, как-то: "подъем сионистского флага, пение а-Тиквы, и т. д."
Вторая серия демонстраций произошла 8 марта. Как результат оценки сигнала о симпатиях англичан, они были теперь более обширными. И лозунги, выкрикиваемые на них, были более направленными: "Да здравствует король Фейсал!", "Долой евреев", "Долой англичан", "Смерть евреям", "Фаластын — наша страна, а евреи — наши собаки". И снова мэр участвовал и произнес резкую речь против сионизма.
Новым штрихом был эскорт конной полиции из английских и арабских полицейских — под предводительством полковника Сторрса.
Только после этой демонстрации вышел указ, запрещающий все публичные шествия. Официальное заявление гласило, что имевшие место выступления ясно продемонстрировали волю "народа". Подстрекательство к насилию в арабской прессе, теперь в большем объеме и интенсивности, пропускалось цензурой в печать[699].
Видимое проявление арабской силы и решимости vis-a-vis полного бездействия со стороны евреев немедленно вызвало попытку Алленби воспользоваться политическим преимуществом и объявить, что он шокирован информацией от Майнерцхагена о кампании его подчиненных по подстрекательству арабов.
При этом он, разумеется, полностью отдавал себе отчет о степени их ответственности за сложившуюся в Палестине ситуацию. Тем не менее генерал телеграфировал Керзону в тот же день, призывая к полной сдаче арабам.
Он предлагал передачу Палестины Фейсалу как части арабского государства, включающего также Сирию и Месопотамию[700].
Потрепанная еврейская община, недооценивавшая активный заговор, сотканный начальством в администрации, была в отчаянии от уже видимых ее признаков. Жаботинский, потрясенный, но не удивленный, — в конце концов, точно так же шла подготовка к погрому, наблюдавшаяся им в России, — тем не менее нашел некоторое утешение. Палестинская администрация, говорил он, не является британским правительством и не представляет английский народ. Причиненное ею зло может быть обращено вспять. Пока же нельзя падать духом.
Всего через несколько часов после арабской демонстрации произнес Жаботинский свою завораживающую речь в память погибших в Тель-Хае, ночью 8 марта; некоторые его слова сохранились. Это были слова утешения.
Элиас Гильнер записал их и опубликовал почти полвека спустя. Он писал: "Одна фраза возвращалась, как припев: Аль тагзиму — не преувеличивайте свои потери, не преувеличивайте свою слабость, не преувеличивайте силу или влияние своих врагов"[701].
Жаботинский развил эту тему в статье в тот же месяц — но прибавил предупреждение: "снова и снова — не преувеличивайте! Каждому еврею следует заучить это наизусть.
Не думайте, что Яффская дорога — центр мира и что крики, услышанные вами там, представляют собой политический фактор. Не рассматривайте английский народ как обманщика; он не обманщик. Не думайте, что английский народ ослабел. Он не ослаблен. Не считайте бандита в Тель-Хае и тех, кто секретно направлял его, силой. Силы у них нет. Декларация Бальфура не в опасности. Справедливо, что существует попытка создать в Палестине прецеденты, которые обратят Декларацию Бальфура и понятие национальный очаг в пустой звук.
Но опасность заключается в том, что эта попытка будет успешной — если мы продолжим хранить молчание.
Наше молчание до сих пор было полным провалом. В Англии существует здоровое и глубокое общественное мнение, и оно на нашей стороне; но суд общественного мнения не вмешивается в спор, если истец не защищает свою позицию.
Предприняв это, мы победим; не предприняв — потеряем все"[702].
В письме Вейцману в Лондон он излагает конкретные предложения. Его взволнованное состояние заметно по многочисленным нехарактерным для него стертым поправкам. Его тон безапелляционен. Он призвал к "легионерской" политике. Центральную проблему, пишет он, можно разрешить только воссозданием легиона (существующий легион уменьшился в численности до 400 человек).
Политика администрации была сформулирована главнокомандующим армией в Египте генералом Конгривом. Жаботинский процитировал Вейцману телеграмму, высланную Конгривом, копию которой он видел:
"Поскольку батальон не разрешено использовать за пределами Палестины и нельзя использовать внутри Палестины, утрата государственных средств может быть оправдана только в условиях неотложных политических соображений.
Не стану обсуждать вопрос, сам ли Алленби или его ставка стремятся уничтожить сионизм, но их действия нацелены на то, чтобы этой цели добиться. Их задача — разделаться со всем "слишком еврейским" — на том основании, что необходимо успокоить гнев арабов.
Теперь черед Еврейского легиона; дело дойдет до еврейской иммиграции; и они доберутся до Декларации Бальфура".
Жаботинский не знал, что в июне 1919 года "они" — конкретно, Мани и Клейтон — уже "добрались" до стадии упразднения Декларации Бальфура, и что всего за четыре дня до его письма Вейцману Алленби отправил такое предложение Керзону.
"Я думаю, — пишет Жаботинский, — что эта политика была зачата здесь, а не в Лондоне (хоть он теперь ею заражен).
Я верю, что британское общественное мнение в основном, сочувствует нам; но при этом нам следует вызвать гласное столкновение политики Алленби с этим общественным мнением — и сделать это до того, как он станет распускать поклеп, что сионизм служит причиной всех осложнений для Великобритании на Ближнем Востоке".
Он умоляет Вейцмана "как человек, знающий цену вашей работе": "Погром может разразиться сейчас в любой момент! Телеграфируйте мне, чтобы я знал, как действовать, и, во имя всего святого, не пишите мне общими местами. Либо легионерская политика; либо обращение к миру с разоблачением происходящего здесь обмана.
Под легионерской политикой подразумеваю:
Признание Еврейского легиона частью Палестинского гарнизона и его использование во всех формах обороны
Вербовку в Палестине и ввоз молодежи из-за границы для этого.
Существующие препятствия целиком связаны с Алленби и его кликой. Нам предстоит либо переубедить их, либо порвать с ними отношения.
Простите за все, что может быть в письме для вас обидным. Вполне вероятно, что мы ведем переписку накануне катастрофы!"[703]
Взгляд Вейцмана на события был идентичным. По дороге в Палестину он заехал на Кипр и там узнал все новости. Услышанное ошеломило его: Тель-Хай, демонстрации в Иерусалиме, "администрация, испуганная и пресмыкающаяся перед арабами, желание распустить Еврейский легион". Он побеседовал с Алленби, Конгривом и прочими и на месте пришел к заключению, что вся администрация "должна быть заменена". Иначе, писал он, "мы потеряем все"[704]. Через несколько дней в подробном отчете из Иерусалима Сионистскому исполнительному комитету в Лондоне он подробно изложил свое убеждение, к которому его вынудили, что "абсолютное большинство офицеров в администрации состоит из открытых и секретных оппонентов и врагов".
Он сообщал о самом недавнем примере британской ответственности за складывающееся положение: "Ввиду возможных взрывов насилия против нас военные власти нашли нужным принять меры, но приказ, отданный военным, по моему мнению, почти прямо провоцирует ничего не предпринимать в случае насилия. Приказ, отданный командирам, гласит: "Поскольку правительство вынуждено следовать политике, непопулярной среди большинства населения, возможны стычки между евреями и местными арабами. С сожалением замечу, что этот текст до боли напоминает приказы, отданные в похожих обстоятельствах русскими генералами-погромщиками".
Он обвинил Алленби и его подчиненных в соучастии в решениях Сирийского конгресса. Они "совершенно забыли о сионизме и продали нас Фейсалу без малейших угрызений совести"[705].
Впервые он пошел на конфронтацию с верхушкой администрации. Он писал Вере: "Англичане ведут себя по отношению к нам возмутительно, и все обещания, которые нам дают дома, звучат горькой иронией здесь. По мере того как отношение англичан к нам ухудшается, возрастают дерзость и нахальство арабов, которые очень уж подняли голову, и безусловно англичане их на это подстрекают! Ознакомившись с ходом дел, я имел два разговора с Алленби, один с Больсом (он еще приличен!), один с Уотерс-Тейлором и им ультимативно заявил, что я считаю их поведение нечестным, что они губят наше дело и жестоко вредят себе, что фактически все поведение есть публичная ложь и что когда все это будет разоблачено, то поднимется протест во всем мире. Я им заявил, что не намерен больше вступать с ними ни в какие сношения, пока мне не будут [заявлены] доказательства их желания проводить сионистскую политику, а первым таким доказательством я считаю открытие дверей Палестины! Я потребовал суда над зачинщиками демонстраций". Но каков бы ни был результат его разоблачений, он посчитал, тем не менее, что "с другой стороны, этот кризис очень полезен в том отношении, что теперь у нас все начистую и сладкими словами больше нас не заманят!"[706].
Это было не вполне точно. Алленби, Больс, Уотерс-Тэйлор и теперь г-жа Вейцман были единственными, кто знал о его разносе. В английских документах нет никаких следов того, что Алленби когда-либо уведомлял правительство в Лондоне об угрозе Вейцмана вывести их на чистую воду и порвать отношения, — и сам Вейцман этого не сделал.
К тому времени Вейцман находился в Иерусалиме уже неделю и, безусловно, был проинформирован коллегами в Сионистской комиссии о том, что им было известно: что Уотерс-Тэйлор "регулярно сносился с Фейсалом через посылаемых Фейсалом из Дамаска агентов и что полковник Уотерс-Тэйлор поощряет Фейсала противостоять английскому правительству согласно его принципам". Двое членов комиссии передали эту информацию Майнерцхагену (таким образом всего лишь умножая информацию, имевшуюся у него из его источников).