Когда Голомб ушел, Жаботинский сказал Гильнеру: "Легионеры планируют атаку на форт Акра, чтобы освободить нас силой. Голомб считает, что это выведет мир из бездействия. Как ты считаешь?" — "Я против". — "Правильно. Я уже отверг эту идею"[785].
Община продолжала кипеть; неизбежно их гнев направлялся на бездействие сионистского руководства. Сионистская комиссия уже не в состоянии была отмахиваться от широчайшей, практически единогласной поддержки Жаботинского и движения за освобождение заключенных.
Эдер еще раз навестил Жаботинского и на этот раз доложил комиссии и Вейцману конкретные требования Жаботинского. Он хотел повсеместную кампанию не просто по освобождению пленников, но и за отставку британских чиновников, ответственных за погром. Что касается самой комиссии, он настаивал, чтобы она по меньшей мере представила британскому правительству требование об их немедленном освобождении. Жаботинский заявил, что пленники готовы к голодной забастовке "и к более отчаянным мерам".
В комиссии состоялось два заседания.
На первом, 4 июня, требования Жаботинского были приняты большинством из двух (Эдер и доктор Артур Руппин) против одного (Усышкина). На втором заседании, 9 июня, была составлена телеграмма для подачи через Сионистский отдел в Лондоне Ллойд Джорджу:
"Жаботинский и двадцать соратников уже семь недель в тюрьме за попытку спасти жизнь и честь еврейских мужчин, женщин и детей. Они были приговорены за действия, которые были не только одобрены нами, но и нашли бы поддержку не только каждого еврея, но и каждого достойного человека. Мы со всей искренностью взываем к вам изменить эту величайшую несправедливость и приказать немедленно освободить этих людей, приговоренных столь несправедливо"[786].
Вокруг телеграммы состоялось поразительное обсуждение. Текст Эдера включал фразу "приговоренных за действия, которые были не только утверждены нами". Большинство возражало против слова "утверждены", считая, что это повредит комиссии. Эдер заметил, что в конце концов действия Жаботинского были утверждены и что он сам информировал об этом комиссию по расследованию. Однако Усышкин и другие (Руппин и, в этот раз, Бецалель Яффе) настаивали, и Эдеру пришлось смириться[787].
Одновременно каирские юристы Девокшайр, Голдинг и Александер подали апелляцию от имени Жаботинского к главе юридической службы оккупационных войск. Апелляция была отвергнута, несмотря на многочисленные, по их сообщению, важные нарушения в ведении дела.
Угроза голодной забастовки заключенных была реальной. Их нетерпение росло день ото дня; тем не менее, когда Гильнер выдвинул идею о ней, она не была немедленно принята.
Жаботинский выразил свое несогласие, как видно, аргументируя, что в мире, видевшим ужасы войны, голодная забастовка не будет иметь эффекта, — но большинство было против него. 4 июня было отправлено письмо, извещающее еврейские органы, что забастовка начнется 10 июня.
Новость облетела страну и привела к потоку телеграмм, писем и визитеров со всех концов с просьбами воздержаться. Прибыли делегаты из общинного совета и даже из "Ахдут а-Авода"; но пленники стояли на своем. Тогда вмешался верховный раввин Кук.
Его величайший моральный авторитет — даже нерелигиозные и антирелигиозные социалисты относились к нему с почтением — чрезвычайно возрос в связи с его потрясающим призывом нарушить празднование Пасхи из-за ареста Жаботинского. Теперь же он послал теплое, полное эмоций обращение, которому пленники противостоять не могли. К облегчению общинного совета, Сионистской комиссии и наверняка британского правительства, они отказались от голодовки.
Все заключенные были в добром здравии; британское правительство испытывало чрезвычайное неудобство и явно было вынуждено защищаться от резкой критики в парламенте и прессе.
Казалось, чувства общины и муки заключенных и их реакция не находили отклика в душе Вейцмана. Он продолжал демонстрировать сарказм и гнев; ишув, по его представлению, был не в состоянии понять, насколько низки их заботы на шкале приоритетов. Чего, возможно, не осознавали палестинцы, включая Эдера, — это радикального расхождения Вейцмана с настроениями и мнениями общины. Первым тому сигналом являлось его заявление в "Манчестер Гардиан", что Жаботинский был "формально виновен". Еще более красноречивой стала его корреспонденция уже от 2 мая. Старый английский друг леди Эмма Каролина Шустер поздравила его с постановлением в Сан-Ремо и выразила беспокойство о Жаботинском[788]. В ответ Вейцман упоминает о "великом испытании погромом", но добавляет: "Однако все это уже, возможно, забыто?!" — и никак не отвечает на ее вопрос о Жаботинском[789].
1 июня Вейцман отправляет генералу Макдоноу, генерал-адъютанту армии, копию протокола судебного процесса, составленного Элиашем и который, как он невыразительно добавляет: "Вы можете найти достойным интереса"[790]. И снова ни слова о безобразии суда или о том, что было несправедливо карать Жаботинского за попытку защитить свой народ, не говоря уже и о намеке на требование пересмотра.
Действительно, вплоть до того момента, спустя шесть недель после приговора, в переписке Вейцмана и в документах Сионистской организации нет ничего конкретного для освобождения арестантов.
Он же еще через неделю пишет Эдеру: "Мы сделали все, что могли, для освобождения Жаботинского". Характер действий описан в следующем параграфе письма:
"Я виделся с господином Уинстоном Черчиллем. Он обещал предложить лорду Алленби отпустить Жаботинского и коллег под залог. Господин Черчилль телеграфировал об этом лорду Алленби, и тот, как видно, предложение отверг. Официальные лица здесь справедливо утверждают, что им сейчас затруднительно оказывать давление на лорда Алленби и провоцировать его на подачу в отставку; они должны выждать неделю-другую прежде чем принимать дальнейшие меры. Генерал-адъютант разделяет это мнение, а он, как вам известно, дружественно расположен; так же считает Филипп Керр и друзья в Иностранном отделе. Все они говорят, тем не менее, что как бы ни был смягчен приговор, он не может оказаться меньше, чем два-три месяца, и с их позиций неясно, к чему вся эта суета, поскольку очевидно, что даже в худшем случае Жаботинского освободят как только в Палестину прибудет Сэмюэл, что должно произойти 1 июня. Им потому и не понятно, почему нужно на сегодняшний день оказывать давление на Алленби, провоцировать дискуссию, могущую только повредить, и повредить значительно, нам всем, когда дело может разрешиться мирно в течение последующих трех недель"[791].
И снова ясно вырисовывается формулировка вопроса в представлении Вейцмана: принятие в принципе идеи, что дело заслуживало наказания, хотя приговор излишне суров; таким образом, судебный процесс оправдан. Следовательно, вопрос о расследовании действий самой администрации (как того требовал Жаботинский, еврейская община и влиятельные голоса в Великобритании) попросту не рассматривался. Он полагал, что Жаботинский и его товарищи по заключению могут и должны отнестись с благоразумием к нескольким дополнительным неделям в тюремных условиях. Он не учел также, что это обеспечивало им навсегда тюремное прошлое.
Вслед за тем, 16 июня, он поднимает этот вопрос в письме к Сэмюэлу, только что посвященному в рыцарство (представленному к рыцарскому званию) по случаю его назначения губернатором Палестины.
"Заключение господина Жаботинского по-прежнему служит источником брожения среди евреев Палестины и оказывает значительное влияние на состояние их духа. Более того, приговор и сам по себе заслуживает пересмотра. Помимо того, что ход процесса вызывает серьезнейшие возражения процедурного порядка, но и приговор, даже в смягченной форме, превосходил, по утверждениям, серьезность того, в чем провинился господин Жаботинский". И он добавляет:
"По вполне понятным причинам я не призываю в настоящий момент к дальнейшим попыткам обеспечить освобождение господина Жаботинского. Но, смею утверждать, его дело должно быть пересмотрено по соображениям и правосудия, и политики, немедленно по установлению гражданской администрации"[792].
В последующие двое суток, тем не менее, по-видимому, произошло что-то, побудившее его к большему ощущению неотложности и к более широкому восприятию дела. Он затронул его вновь при личном свидании с Сэмюэлом, а затем в новом письме. В нем он впервые призывает к "немедленному освобождению" Жаботинского, добавляя, что такова "воля народных масс".
Его доводы, однако же, снова отражают его понимание проблемы. Он подчеркивает, "как трудно объяснить мировому общественному мнению причину его продолжающегося заключения".
Более того, его следует освободить по политическим соображениям, "независимо от существа дела", поскольку "было бы великим несчастьем и с британской, и с еврейской точки зрения, если убеждение, что он задерживается исключительно по политическим соображениям, укоренится в умах значительной части нашего народа"[793].
Вейцману было хорошо известно о широко распространенных требованиях палестинской общины разоблачить администрацию. В письме к рабочим вождям Кацнельсону и Бен-Гуриону он горько упрекает общину и Жаботинского, ставящих под угрозу всю судьбу сионистского дела своими "истерическими" требованиями.
Рационализируя свое отношение, он пишет: "В чем смысл этой пустой борьбы с администрацией, которую смещают, которая уже мертва?"[794].
Ему следовало бы поразмыслить над шекспировским проницательным суждением: причиненное человеком зло его переживает.