Писатель Израиль Зангвилл тоже был внимательным очевидцем, не радовавшимся безоговорочно его назначению. Он знал, насколько слаб Сэмюэл, и срочно писал ему перед его отбытием в Палестину: "Путь наименьшего сопротивления не стоит великого народа"[803].
И Вейцман не отдавал ему безусловного предпочтения. Осенью 1919 г. он, правда, предложил его кандидатуру, но всего лишь в качестве члена административного совета из четырех человек, включая Майнерцхагена, Дидса и под председательством Алленби[804].
Поведение Сэмюэла перед самым его назначением просто потрясло Вейцмана. По дороге в Палестину в марте 1920 года Вейцман прибыл в Каир и там узнал "плохие новости" из Палестины — о трагедии в Тель-Хае и двух антиеврейских демонстрациях в Иерусалиме. Здесь же ему сообщили, что услышав о тех же событиях, Сэмюэл показался "слабым, испуганным и трепещущим"[805]; через несколько дней Вейцман писал о нем как о "в целом чрезмерно осторожном под влиянием этих личностей (в администрации), и ему потребуется большая встряска, чтобы понять истинную ситуацию. Он в ней не очень разобрался"[806]. Как это ни удивительно, в первый же день на новом посту в Иерусалиме, Сэмюэл оправдал эти опасения. Его первое административное решение было связано с девятнадцатью осужденными самооборонцами.
Когда их арестовали в Равакии, капитан Янсен разрешил пятерым остаться в доме для присмотра за женщинами и детьми. Позднее их тоже арестовали, судили тем же военным судом по тем же обвинениям — и оправдали. Когда это стало известно в Генеральном штабе, главнокомандующий Конгрив был в отъезде. Замещавший его генерал-адъютант, рассмотрев абсурдную ситуацию, приказал немедленно освободить и первых девятнадцать. По возвращении главнокомандующий аннулировал приказ; но вопрос передали на рассмотрение Сэмюэлу как верховному уполномоченному. Докладывая в Лондон, он писал: "Учитывая то, что освобождение этих девятнадцати евреев до объявления общей амнистии по всей вероятности, может вызвать политические беспорядки и арабское недовольство, я поддержал это решение"[807].
Жаботинский отказался согласиться с последствиями амнистии, он решил стереть из архивов весь процесс. Он действовал незамедлительно. Уже к середине августа он приготовил подробную докладную. Сэмюэл передал ее в Иностранный отдел — с рекомендацией удовлетворить просьбу Жаботинского о пересмотре. В то же время, 20 августа, Жаботинский отбыл в Англию; он дал немедленно знать Иностранному отделу о своем присутствии и цели. Его, наверное, поразила бы ледяная реакция чиновников на это. "Какая жалость, что надо все это снова перетряхивать", — заметил Освальд Скотт 6 сентября. Последующая дискуссия в Иностранном отделе сконцентрировалась на возможных способах заблокировать инициативу Жаботинского. Был уведомлен фельдмаршал лорд Алленби, находившийся в тот момент в Лондоне. Алленби предложил открытый шантаж: предупредить сионистов, что если они не остановят Жаботинского, отчет комиссии по расследованию будет опубликован. Сионисты дали понять, что этого не желают.
Алленби направил воинственное письмо Керзону. В интервью в "Таймс", писал он, его администрация была оклеветана Жаботинским. В то же время отчет не только критиковал сионистов. Будучи опубликованным, он послужит оправданием администрации. Это был удивительный выпад — и совершенно неспровоцированный. На самом деле в интервью "Таймс" Жаботинский осторожно воздержался от полной правды об администрации[808]. Его заявление было пространным, и об администрации он сказал только следующее: "Антиеврейская пропаганда была целиком искусственна; она не преуспела бы среди населения, если бы со стороны администрации с самого начала была четкая политическая линия. В странах, только вчера обратившихся к цивилизации, неразумно и опасно позволять местному населению иметь дело с неясной ситуацией, которая может быть интерпретирована или искажена по воле любого агитатора".
Требование Алленби к Керзону предполагает определенную степень моральной амнезии. Позабыл ли он, что первым, кто по всей справедливости осудил его администрацию, был его собственный главный офицер по политике? Забыл, что Керзон отказал ему в его разгневанном требовании отозвать Майнерцхагена и в результате его атаки сместил двух самых старших подчиненных Алленби — Больса и Уотерс-Тэйлора?
Неужели было недостаточно, что правительство дало ему возможность назначить собственную комиссию по расследованию вместо судебного разбирательства, как того требовало положение вещей, — именно для защиты его администрации от заслуженного позора?
Теперь казалось, что он стремится вовлечь правительство в публичный скандал в прессе и в парламенте, неизбежно разразившийся бы в случае блокирования законной апелляции Жаботинского.
Алленби действительно имел все основания быть довольным отчетом комиссии[809]. Стратегия была простой и хитрой. Большая часть отчета, озаглавленная "Арабский иск" (стр. 3-40), состояла из сочувственного перечисления каждой жалобы арабов и каждого наговора на евреев и основывалась — так же положительно — на центральном утверждении: Палестина принадлежит арабам, евреи — надменные пришельцы, собирающиеся лишить арабское население их прав и имущества. Что же касается значительно более короткой главы "Еврейский иск" (стр. 40–53), упоминавшей еврейское право на Палестину, только чтобы его опровергнуть, большую часть ее занимала полемика с Майнерцхагеном. Одной выдержки из отчета достаточно, чтобы продемонстрировать уровень аргументации и метода расследования комиссии, составлявшей дело против сионизма: "несомненно, русский большевизм подкапывается и к югу, от Кавказа до Дамаска, и в самой Палестине, к самому сердцу сионизма. Значительное число еврейских иммигрантов придерживается большевистских взглядов, а клуб "Поалей Цион", организованный, по слухам, лейтенантом Жаботинским, несомненно большевистская организация. Особенно привлекает внимание циркуляр, выпущенный этим клубом после беспорядков, непосредственно отметающий сионистское руководство и рассуждающий о мировом пролетариате и социальной революции (стр. 39–40)".
Отчет обсуждал и сами беспорядки. Описав в политической части как серьезны были тяготы арабов и объяснив таким образом, хоть и не извинив, убийства, насилие и грабеж, отчет не мог, естественно, и не стал, винить за них евреев. Комиссия сумела даже продемонстрировать сочувствие жертвам и сочла возможным критиковать местные иерусалимские власти, особенно полковника Сторрса, оказавшегося единственной паршивой овцой в невинной администрации.
В отчете раскрывался факт, который мог бы немедленно обосновать апелляцию Жаботинского. Администрация снимала с себя ответственность за арест господина Жаботинского и возлагала ее на военные власти. Но обвинения разрабатывались в юридическом отделе администрации! И на этом комиссия не остановилась. В сдержанных, но однозначных выражениях она раскритиковала обращение с Жаботинским: "Учитывая обстоятельства, несомненные основания для обеспокоенности в еврейской общине; объявленные чисто защитные намерения организаторов обороны; постоянные консультации, включавшие местное начальство и военные власти, проводившиеся руководством после начала беспорядков; факт зачисления части оборонцев в качестве особых полицейских при активном содействии господина Жаботинского, — учитывая все это, а также роль господина Жаботинского как организатора Еврейских батальонов для службы в британской армии, суд находит необходимым занести в протокол свое мнение, что арест и осуждение господина Жаботинского были неправомочными".
Поэтому неудивительно, что одной из причин, по которой Керзон не принял предложения Алленби, был урон, который публикация отчета нанесла бы не только сионистским, но и британским интересам.
Другой убедительной причиной была безнадежность угроз сионистскому руководству, не пользовавшемуся влиянием или авторитетом у Жаботинского. Он в любом случае добивался бы своей цели. Это даже подтвердило письмо из Сионистской организации.
По истечении шести дней и многостраничных дебатов среди высших чинов в Иностранном отделе один из них, сэр Джон Тилли, очевидно потерявший всякую надежду, предложил, чтобы Иностранный отдел "переслал требования Жаботинского в военное министерство на обсуждение, с запросом, есть ли достойная техническая причина для пересмотра его приговора, но отмечая, что для соблюдения покоя в Палестине были бы лучше дела снова не открывать".
Итак, наконец эта идея была представлена главе Иностранного отдела, заместителю министра лорду Хардингу. Он вынес безапелляционное суждение: "Дело лейтенанта Жаботинского должно быть безоговорочно отправлено в военное министерство на рассмотрение. Мы не можем действовать иначе. По справедливости к господину Жаботинскому, не следует предъявлять в военное министерство соображение относительно нежелательности каких-либо действий".
Его поддержал Керзон. 23 сентября апелляция была отослана в Военный совет в Военном отделе[810]. Военное министерство, армейский совет и главный юрисконсульт армии действовали без промедления. Уже 5 ноября военное министерство передало позицию главного юрисконсульта армии в Иностранный отдел. Ни в одном отделе не собирались саботировать предложения главного юрисконсульта. Но прошло еще три месяца прежде, чем Жаботинский и его товарищи были осведомлены официально, что суд был аннулирован и приговоры отменены[811]. Причиной задержки была взаимная неприязнь между Иностранным отделом и Военным: каждый желал, чтобы аннулирование объявил другой.