Жаботинский ничего не знал об этих бюрократических дрязгах и считал, что должен действовать для ускорения судебного процесса. По прибытии в Лондон в сентябре он проконсультировался с юристами, а три месяца спустя снова, с юридической фирмой. Возможно, следуя их совету, Жаботинский 29 декабря написал в Иностранный отдел, прося ускорить решение вопроса. Он, наверное, так никогда и не узнал, что давно уже выиграл эту битву за себя, за Малку и за остальных товарищей. И выиграл, к тому же, совершенно один, — поскольку сионистское руководство не только отмежевалось от его апелляции, но и отказало ему в просьбе возместить юридические расходы.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ПРИБЫТИЕ Жаботинского в Лондон с Анной и Эри 1 сентября 1920 года было отмечено обширными, в большинстве своем — доброжелательными, газетными сообщениями.
Он же, со своей стороны, продолжал придерживаться примирительного тона, принятого в Иерусалиме. Он и его соратники, заявил Жаботинский в "Таймсе", "вышли из тюрьмы такими же верными и преданными друзьями Англии и почитателями английского правосудия, как и прежде". Но тут же дал понять, что ждет от британского правосудия полной отмены итогов судебного процесса.
Рассуждая о Герберте Сэмюэле, Жаботинский нарисовал розовую картину будущего Палестины: "Мне доводилось слышать мнение, что, как только сэр Герберт Сэмюэл приобретет популярность среди арабов, он потеряет ее у евреев. Я так не считаю. Каждый еврей в Палестине понимает, что он — британский верховный уполномоченный, посланный править Палестиной в согласии с Лигой Наций — в духе правосудия для всех. Что же касается строительства еврейского отечества, мы полагаемся на свой честный труд, а не на несправедливое обращение с нашими соседями"[812].
В интервью "Джуиш кроникл" он повторил похвалу Сэмюэлу, которого характеризовал как "честного просиониста". Это, по его словам, "гарантия чрезвычайно обнадеживающей перспективы". Но одновременно Жаботинский решительно подчеркнул требования, выдвинутые Палестинской еврейской конференцией в декабре 1918 года: "Чтобы обеспечить еврейский национальный очаг, мандат должен содержать одно положение. Он должен включить условие, что кандидатура на пост Верховного уполномоченного всегда будет утверждаться Сионистской организацией. В исключительных обстоятельствах следует найти возможным механизм, по которому правительство представит Сионистской организации список из десяти, пятнадцати или двадцати имен и ограничит их выбор этими кандидатурами".
"Джуиш кроникл" приветствовала его полной энтузиазма редакционной колонкой и с приятным удивлением отметила: "Внешне его неприятный опыт на нем никак не отразился", нет никаких признаков "подавленного духа или сожалений. Напротив, со всем этим эпизодом он разделывается одним пожатием плеч. Господин Жаботинский кипит энергией и рвением, которые кажутся в нем неиссякаемыми, занять свое заслуженное место в национальном созидании в Палестине"[813].
Сам же Жаботинский рисует три недели спустя другую картину. Он признается в письме Белле Берлин в такой подавленности, что не в состоянии сосредоточиться ни на одной серьезной проблеме. Месяцем позже это настроение снова находит выражение, теперь в более конкретной форме. "На днях мне минуло сорок лет. У меня нет ничего, кроме огромных долгов. Мне пора осесть в Палестине, заняться издательством или адвокатурой. Если со мною что-нибудь случится, что будет с моими?"[814].
У него были основания для беспокойства. Он содержал не только жену и сына, но и семью в Иерусалиме. Он оставался единственной опорой для матери, которой было уже под восемьдесят, сестры, еще не нашедшей средств к существованию, и ее сына, ответственность за образование которого Жаботинский взял на себя.
В самом деле, 16 августа, перед отъездом из Палестины, он отдал финансовые распоряжения Лейбу Яффе, редактору газеты "Гаарец". Доход Жаботинского за июль и август, по всей видимости, целиком состоял из газетных авансов. Начиная с сентября он просил поделить ежемесячные 40 фунтов: 10 фунтов в Фонд восстановления Палестины[815] и 30 фунтов сестре. Он предупреждает Яффе не реагировать на сестринские возражения.
Что же касается будущего, рассказывает Жаботинский Белле, он надеется организовать в Лондоне группу попечителей для осуществления давней мечты: создания издательства в Иерусалиме.
Но уже в первый месяц пребывания в Лондоне он вынужден отказаться от мысли обустроить свои личные дела и вернуться в скором времени в Палестину: в начале октября Жаботинский принимает предложение Вейцмана взять на себя ведущую роль в срочном сборе фондов через Сионистскую организацию и, более того, присоединиться к ее международному руководству.
Вспоминая отношение Вейцмана к нему со времени погрома и его тюремного заключения (рецидивом этого был совсем недавний отказ Сионистской организации оплатить юридические расходы), столь быстрое их примирение кажется нелогичным. Но Жаботинский, несмотря ни на что, сохранял к Вейцману самые теплые чувства. Он не забывал поддержку Вейцмана в период одинокой борьбы за легион, дух товарищества, царивший в их разделенных мечтаниях в маленьком доме в Челси. Не менее важно и то, что для Жаботинского Вейцман оставался вождем, который, несмотря на разногласия, разочарования и даже нелояльность, всегда имел право призвать его на службу движению. Потому-то Жаботинский и был готов пренебречь нетоварищеским поведением Вейцмана и открыть новую главу в их отношениях — уверившись, что разделяет его политические взгляды. Кроме того, на него оказали влияние, по его воспоминаниям на Сионистском конгрессе в 1921 году, двое основателей "Керен а-Йесод", оба — старые друзья и почитатели из России: Исаак Найдич — один из очень немногих русских сионистов, поддерживавших его в битве за легион, и Гиллель Златопольский.
Инициативу проявил Вейцман. Приезда Жаботинского в Лондон он ждал с нетерпением. Еще до того, как Жаботинский выехал из Палестины, Вейцман продумывал его участие в программе сионистского дела. 7 августа он пишет Белле Берлин: "В ближайшем будущем ждем приезда Владимира Евгеньевича, хотя вестей от него нет. Думаю, он может отправиться в Америку. Нам нужны сейчас огромные суммы"[816].
Дней десять спустя — Жаботинский все еще в Палестине — он спрашивает Соколова (в письме из Швейцарии, где он проводил отпуск): "Прибыл ли Жаботинский?"[817] И 6 сентября снова спрашивает Соколова: "Видели ли вы Жаботинского? Что он намеревается делать?"[818]
20 сентября он вернулся в Лондон и поспешил повидаться с Жаботинским. Уже 25 сентября Жаботинский пишет Белле: "Встретились мы ласково. Он заговорил было со мною о вступлении в какой-то "Керен а-Йесод" (организация по мобилизации фондов за границей на развитие Палестины. Организована Всемирной сионистской организацией. — Прим. переводчика) — я даже точно не знаю, что это такое, — но я просто ему сказал, что моя цена — фунт живого мяса, prix fixe, и без торгу. Мои условия: бунт против мандата (мандат ужасный, он сводит на нет все значение Сан-Ремо); затем легион; реформа комиссии в Палестине; реформа Всемирного сионистского исполнительного совета (экзекутивы)".
На эти условия, рассудил Жаботинский, Вейцман явно согласиться не может. Таким образом, он продолжает работать над планом организации издательства в Иерусалиме. Достигнув этого, пишет он, он вернется домой в Палестину. "Если у меня будут деньги, я навещу Женеву".
Он, очевидно, ошибался в Вейцмане, чье мышление в то время мало отличалось от мышления Жаботинского. Вейцман был вовлечен в активные дипломатические усилия по предотвращению изменений первого проекта мандата, намеренно предложенных Керзоном[819]. Эти изменения аннулировали бы привилегированную позицию "Еврейского агентства" (Сионистской организации) в организации публичных проектов. Что более существенно — они стерли бы упоминание в преамбуле к мандату исторической связи еврейского народа с Палестиной. Вейцман писал: "Выхолощенный таким образом мандат окажется с еврейской точки зрения почти обесцененным"[820].
Он не нуждался в подстегивании и по вопросу о реорганизации Всемирного исполнительного совета. Он сам жаловался на сложности работы в этом органе. Соколову он писал, что "смешно работать в настоящих условиях"[821].
Более того, он удивил Жаботинского при их первой встрече сообщением, что, вразрез с убеждением Жаботинского, он оказывал давление на британское правительство для сохранения легиона и получил от генерал-адъютанта Макдоноу разрешение набрать в легион 500 новобранцев[822].
В ожидании реакции Вейцмана на его требования, Жаботинский, тем не менее, обнаружил, что ему следует представить их в письменном виде. В письме от 7 октября он поясняет, что из бесед с людьми, получившими от Вейцмана "его версию" их беседы, он вынужден заключить, что его позиция, была не совсем понята Вейцманом. Соответственно он детально описал предысторию каждого своего требования и так обнажил недостатки и препоны, которые было необходимо преодолеть.
"Моя цель, заставляющая настаивать на определенных условиях, — обеспечение нашей основной потребности, немедленной иммиграции евреев в Палестину в большом масштабе, на прочной экономической основе. Считаю, что эта цель не может быть достигнута и необходимые финансовые средства не могут быть предоставлены без следующих гарантий: